15 апреля 1843 года родился писатель Генри Джеймс

Странно сложилась судьба Генри Джеймса в России. При жизни (то есть до революции) его периодически переводили и печатали в толстых журналах. А вот из культурного обихода советского читателя Джеймс оказался выключен напрочь. Все-таки в мотивах действий советской цензуры было что-то мистическое. Понятно, когда запрещались откровенные антисоветчики, вроде Оруэлла или скандального автора «Возвращения из СССР» Андре Жида. Ну, или всякие там модернисты-авангардисты. Но какое все это имело отношение к аполитичному Джеймсу, благополучно умершему в разгар Первой мировой войны? Произведения этого «английского (вернее, англо-американского) Тургенева» были просто созданы, чтобы занять свое место в книжных шкафах советских интеллигентов где-нибудь между собраниями сочинений Диккенса и Голсуорси. Однако только в 70-80-е годы на русский перевели пару томов повестей и рассказов и три романа. И все.

К настоящему моменту положение не слишком изменилось. То, что существует на русском – капля из колоссального творческого наследия писателя. (За свою долгую жизнь он написал 20 романов, свыше ста рассказов, пьесы, сотни критических статей, три тома воспоминаний и путевые заметки. Одних писем насчитывается около 15 тысяч – полное их издание только начато.) Говорят, что Джеймса трудно переводить. Это действительно так – позднего Джеймса и читать-то трудно, в англоязычной литературе по сложности стиля он даст фору разве что Джойсу. Но ранние его вещи написаны достаточно простым и прозрачным языком. В общем, ничего не понятно. Как выразился один биограф, с Джеймсом просто никогда не бывает.

В англоязычном же мире второе десятилетие продолжается «ренессанс Джеймса». Автор, при жизни никогда не пользовавшийся массовой популярностью, считавшийся «писателем для писателей», издается и переиздается. Большинство его произведений экранизированы, некоторые – не один раз, на основе повести «Поворот винта» Бриттен написал оперу. В 1972 г. завершилось издание сверхподробной, пятитомной биографии, написанной главным специалистом по Джеймсу – Леоном Иделем, но с тех пор появилось много новых исследований. Джеймс оказывается героем художественных произведений – он мелькает на страницах Тома Стоппарда и Кэрол Оутс. 2004 г. стал настоящим годом Джеймса – вышло сразу несколько посвященных ему романов: «Мастер» Колма Тойбина, «Автора! Автора!» Лоджа, не говоря уже о букеровской «Линии красоты» Алана Холлингхерста, герой которой пишет диссертацию по Джеймсу.

«Страстный пилигрим»

Первое детское воспоминание будущего писателя: он сидит в карете, на коленях у кого-то из взрослых, болтает ногами и смотрит в окно. Коляска проезжает мимо статуи Наполеона на парижской Вандомской площади. Маленькому Генри было тогда около двух лет. Родился он совсем не в Париже, а в Нью-Йорке, 15 апреля 1843 г., но ему не исполнилось и года, когда родители взяли его с собой в путешествие за океан. Семья Джеймсов вела цыганскую жизнь, непрерывно курсируя с одного конца Атлантики на другой и кочуя по европейским столицам и курортам.

Позднее Джеймс не любил вспоминать о своем далеко не аристократическом происхождении. Его дед, бедный ирландский иммигрант, приехал в Новый Свет за «американской мечтой», поселился в Олбани – столице штата Нью-Йорк, занялся коммерцией и стал самым богатым человеком в городе. Сын, Генри-старший, по стопам отца не пошел. Он пил, страдал невротическими страхами, остался без ноги (несчастный случай на пожаре), переезжал с места на место, не мог найти себе подходящего занятия, и отец, разозлившись, вычеркнул его из завещания. Впрочем, прочтя труды мистика Сведенборга, Генри успокоился, бросил пить, женился и даже написал собственный философский трактат, где влияние Сведенборга смешалось с идеями утописта Фурье. Практического занятия он так и не нашел, его детям на вопросы учителей рекомендовалось отвечать, что папа занимается «поисками истины». Трактат никто не читал, но благодаря наследству смягчившегося отца жить – и неплохо – было на что.

Дальнейшую жизнь Генри-старший посвятил путешествиям, общению со знаменитостями (он был знаком с Торо, Эмерсоном, Теккереем и Карлейлом) и воспитанию пятерых детей (четыре сына и дочь, Генри-младший был вторым ребенком). Воспитанию полагалось быть как можно более несистематическим. В результате двое старших братьев Джеймсов, Вильям и Генри, сменили десятка два школ и частных учителей в Америке, Англии, Франции, Германии и Швейцарии. По поводу двух младших сыновей, Вилки и Боба (Робертсона), не отличавшихся любовью к чтению и интеллектом, отец решил, что им образование вообще ни к чему, пусть занимаются бизнесом.

В 1858 г. семья наконец окончательно вернулась на родину, но странствия продолжались и здесь: сначала Джеймсы переехали из Нью-Йорка в курортный городок Ньюпорт, а затем в Бостон.

В 1862 г. Генри-младший начал изучать юриспруденцию в Гарварде, но юридические науки ему быстро прискучили. Он чувствовал писательское призвание. В 1863 г. начал публиковать в журналах критические статьи и рассказы, и с тех пор жил в основном на свои литературные заработки. В 1869 г. на год уехал в Европу – лечиться. В 1875 г. опубликовал первый роман «Родерик Хадсон».

По возвращении на родину писатель все больше и больше разочаровывался в американской жизни и, наконец, опять уехал за океан в 1875 г. Жил в Париже, познакомился и подружился с Тургеневым (которого очень высоко ценил и как писателя, и как человека), Флобером, Золя, Мопассаном, Доде, Гонкурами. Космополитичный Париж, где он чаще натыкался на туристов-американцев, чем на французов, Джеймсу быстро надоел, и в 1876 г. он перебрался в Лондон. Здесь он и жил – до 1897 г., когда купил дом в прибрежном городке Рай, в графстве Суссекс, где провел последние два десятилетия своей жизни. Благодаря отцовским рекомендациям Джеймс быстро завязал нужные связи в британском обществе, был принят в светских салонах и аристократических клубах. В Америку ездил реже, чем в любимую Италию – был там всего пару раз, в основном из-за смертей – родителей, затем старшего брата Вильяма.

Прожил Джеймс довольно однообразную, бессобытийную жизнь. Женат никогда не был, детей не имел. Современники описывали его как человека доброго, тактичного, неконфликтного, на редкость вежливого и воспитанного, обаятельного и трогательно напыщенного. Из его дневников вырисовывается образ перфекциониста и трудоголика, для которого работа была «высшим благом и единственным утешением», который «прожил жизнь с пером в руке».

Во время Первой мировой войны Джеймс работал в госпиталях, благодаря свободному владению французским занимался делами бельгийских беженцев. В 1915 г. был награжден орденом «За заслуги», принял британское гражданство – в знак протеста против нейтральной позиции Соединенных Штатов. В декабре с ним случился удар, после которого он прожил еще три месяца и умер 28 февраля 1916 г. После смерти Джеймса остались рукописи двух незаконченных романов. В предсмертном бреду писатель вернулся в город своего детства и молодости – воображая себя Наполеоном, он диктовал распоряжения о реконструкции Лувра.

«Международный эпизод»

Так называется одна из повестей Джеймса, хотя, в сущности, это название подходит большинству его произведений. Джеймс редко писал книги, героями которых были бы американцы, а действия происходило в Америке, или же персонажи были бы англичанами, а события разворачивались в Англии. Самая распространенная коллизия его романов и рассказов – столкновение Старого и Нового Света, американцы в Европе или, реже, европейцы в Америке. Подобные сюжеты были ему прекрасно известны по собственному жизненному опыту.

Первое время, уезжая в Европу, Джеймс не собирался там оставаться насовсем. Сбегал он не только от Америки, но и от авторитарного и эксцентричного отца. (Генри-старший мог вернуться с прогулки и заявить, что он только что встретил очень милую девушку, и Вильяму следует немедленно на ней жениться. Брак по случайности оказался удачным.) Но, возвращаясь на родину, писатель все больше убеждался, что жить здесь не может. В Америке «позолоченного века» – эпохи бурного экономического роста, начавшегося после Гражданской войны – его раздражало решительно все. Вульгарность, провинциальное убожество, ограниченность, дух делячества и практицизма. Все здесь «оскорбляло его рано пробудившееся чувство красоты». «В Бостоне невозможно жить. То есть жить в смысле «проживать», конечно, можно; там нельзя жить эстетически».

Американцы вообще-то нация патриотическая, так что по антиамериканизму Генри Джеймс, наверное, переплюнет любого из своих соотечественников. Из его нелицеприятных высказываний о своей родине можно настрогать целый трактат. «Трудно себе представить народ более самодовольный, самовлюбленный, чем американцы. К ним применимо только одно слово: пошлость, пошлость, пошлость. Когда встречаешь американца в Европе, первое, что бросается в глаза, – это полное, чудовищное бескультурье». «Делать так много денег, что теряется интерес ко всему другому, – вот ведущий принцип американской жизни. А если вы не занимаетесь наживой, если вас интересует совсем другое, то вы, в конце концов, открываете истину: Америка – неподходящее для вас место». «Вдали маячат неясные очертания зловещей толпы, миллионов американцев. Они словно набегающие волны – варвары Римской империи». «Соединенные Штаты – страна без монарха, без судов, без аристократии, без армии, без Церкви и священнослужителей, без дипломатической службы. Страна без живописного крестьянства, без дворцов, замков и усадеб, без руин, без литературы, без романов, без Оксфорда и Кембриджа».

Короче говоря – Джеймс воспринимал Америку только как провинцию Нового Света. Как писателю, ему не хватало здесь культурного ландшафта. По поводу романа «Вашингтонская площадь», действие которого происходит в его родном Нью-Йорке, он писал, что больше всего во время работы ему мешало отсутствие в Америке «paraphernalia» – устоявшегося быта и традиций, как в романах его любимого Бальзака. Джеймс не только не любил Америку – он, в сущности, ею и не интересовался. Мимо него прошла и почти вся американская литература: По, Мелвилл, Марк Твен, Уитмен. Единственным американским писателем, которого он признавал, был Готорн.

И все же с Джеймсом никогда и ничего просто не бывает. Так, положительные персонажи его книг – все больше американцы, а злодеи – как раз в основном «культурные» европейцы. В своих героях-американцах Джеймс подчеркивал их «наивность» – и это не только нехватка культуры и неопытность, но и естественность и душевная чистота. По сравнению с ними европейцы оказываются расчетливыми и холодными снобами.

Моэм вспоминал, что встретил Джеймса в Бостоне в 1910 г., когда он после смерти брата в последний раз оказался на родине. «Он был одинок и несчастен. Он твердо решил, что никогда ноги его больше не будет в этой чуждой и непонятной стране». Но в те же годы Джеймс давал совет знакомой американской писательнице: «Не повторяйте моей ошибки. Я отрезал себя от Америки, которой я принадлежал» и жаловался: «Если бы мне пришлось прожить жизнь заново… я бы стал американцем. Во мне соединились Европа и Америка, и это оказалось пагубным. Я превратился в человека, который не является ни американцем, ни европейцем».

Велосипед Генри

О личной жизни Генри Джеймса точно известно только то, что ее у него не было – совсем. Ни жены, ни любовных увлечений. Долгое время это не вызывало особого удивления: современники считали Джеймса классическим убежденным холостяком, таких в викторианские времена было множество. И вправду, свойственное ему ханжество – результат пуританского воспитания – было чрезмерным даже для той сверхцеломудренной эпохи. Один из критиков заметил, что сложно себе представить, чтобы Джеймс когда-нибудь раздевался. Моэм писал, что у его персонажей нет ни пищеварительных, ни половых органов. Биографы еле наскребли пару-тройку эпизодов, с трудом тянущих на любовные истории: юношеское увлечение прелестной кузиной Минни Темпл, умершей в 1870 г. от туберкулеза (она послужила прототипом героинь «Женского портрета» и «Крыльев голубки»). В 1872 г. – знакомство в Риме с дочерью знаменитой актрисы Фанни Кембл, красивой замужней дамой, которую Джеймс сопровождал на прогулки верхом. И наконец – многолетняя дружба с американской писательницей Констанс Фенимор Вулсон (внучатой племянницей Фенимора Купера). Судя по всему, Вулсон была в Джеймса влюблена, но от более близких отношений он уклонялся. В январе 1894 г. в Венеции Вулсон покончила собой, выбросившись из окна в канал.

Объяснения холостяцких привычек Джеймса находили разные. Невротический страх перед сексом. Боязнь утратить независимость. В новелле «Уроки Мастера» (она основана на истории Альфонса Доде) Джеймс противопоставляет художника, посвятившего себя искусству, жертвующему ради него личным счастьем – писателю, который, чтобы прокормить жену и детей, занимается коммерческой халтурой. Сам Джеймс, разумеется, предпочитал творчество – семье.

Впрочем, в 20-е годы появилась новая версия странностей Мастера. Связана она с изучением одного загадочного эпизода его жизни. В 1861 г, помогая тушить пожар, Джеймс получил травму, от последствий которой потом страдал всю жизнь. Считается, что это травма спины, но в своих воспоминаниях писатель ни разу ее прямо не называет. Существует несколько объяснений этого таинственного увечья. Согласно одному, никакой травмы вообще не было – Джеймс попросту симулировал ее, чтобы откосить от армии (по аналогии с реальной инвалидностью отца, полученной во время пожара). В 1861 г. началась Гражданская война между Севером и Югом. Двое младших братьев Джеймсов отправить воевать в войсках северян. Вильям унаследовал от отца его нервное заболевание, и для него вопрос о фронте не стоял в принципе. А вот у Генри никаких нервных болезней не было, но воевать совсем не хотелось. Энтузиазмом он не пылал, война вызывала у него только «чувство глухой боли». Так и появилась «травма спины». Позднее он ее использует еще раз, как предлог, чтобы надолго поехать «лечиться» в Европу в 1869 г. Правда, к тому времени у него появится и вполне реальная, хотя совсем не романтическая болезнь кишечника.

Есть и другое, прямо противоположное объяснение. Не называя свое увечье, Джеймс описывает его как «ужасное», «крайне интимное», «настоящую катастрофу». Какое увечье может быть для мужчины самым ужасным и интимным? Если Джеймс в результате своей травмы стал импотентом – частично или полностью – что ж, это многое объясняет в его поведении. Хэмингуэй, придерживавшийся именно этой версии, вставил в свою «Фиесту», главный герой которой, Джейк Барнс, страдает от того же увечья, разговор о «велосипеде Генри» («Он упал с велосипеда или с лошади» – в рукописи стояла фамилия Джеймса, но издатель от греха подальше ее выкинул.) В 1905 г. в Нью-Йорке больного Джеймса осматривал врач, который поставил диагноз: «пониженное сексуальное влечение». Но это ничего не доказывает: писателю было тогда уже за 60.

Но это еще не все. Во времена всеобщей политкорректности появилась новая версия, объясняющая особенности личной жизни Джеймса. Ну разумеется, он был скрытым гомосексуалистом. Нужно отдать должное Джеймсу – читая его биографию, подчас приходишь к выводу, что его гомосексуальность была скрыта даже от него самого. Геи и лесбиянки в его произведениях не фигурируют (как у Пруста или Эдварда Форстера), и красивые мужчины описываются не чаще (если не реже), чем красивые женщины.

Конечно, и тут нашлось несколько случаев, которые с натяжкой можно рассматривать как любовные увлечения – теперь уже мужчинами. Юрист Оливер Вэнделл Холмс, с которым Джеймс в молодости провел ночь в одной постели (в гостинице оказался незанятым только один – одноместный – номер). Художник Павел Жуковский (сын поэта Василия Андреевича), с которым Джеймс познакомился в 1875 г. в Париже. Считается, что это под его окнами писатель однажды простоял всю ночь, не решаясь войти. Джеймс упоминает об этом – едва ли не единственном в его биографии – романтическом эпизоде, но о ком идет речь, остается непонятно. Наконец, скульптор Хендрик Андерсен, 27-летний красавец-блондин американо-норвежского происхождения, которого Джеймс встретил в Риме в 1899 г. и потом долго с ним переписывался.

Описывая «не ту ориентацию» Джеймса, вспоминают о его почти демонстративной неприязни к открытым геям. Так, он терпеть не мог Уайльда, называл его хамом и отказался подписать письмо в его поддержку после знаменитого процесса. Впрочем, все это легко объясняется обыкновенной завистью: Уайльд был успешным драматургом, а Джеймс – совсем наоборот. Другой случай связан с писателем Джоном Аддингтоном Саймондсем. Одна знакомая дама предложила Джеймсу написать о нем некролог, наивно заметив, что у них было много общего (она всего-навсего имела в виду увлечение Италией). Джеймс рассердился и резко отказался.

Сторонники данной версии любят цитировать аффектированно-нежные письма Джеймса к его друзьям-мужчинам, тому же Андерсену («Я чувствую тебя, мой милый мальчик, в самых глубинах моего сердца, и надеюсь, что ты тоже ощущаешь меня – каждым биением твой души»). Но точно такие же письма Джеймс писал и женщинам, с которыми поддерживал дружеские отношения («Я люблю вас так страстно, так страстно, в десять раз больше, чем кого бы то ни было еще, и ничто и никогда не способно разлучить меня с вами»). В его натуре явно было что-то от смеси никогда так и не повзрослевшего ребенка с восторженной старой девой.

В принципе, во всех этих «голубых» предположениях нет ничего неправдоподобного. Им не хватает только одного – доказательств. И очень мало вероятно, что они когда-нибудь появятся. При всем огромном количестве писем, оставшихся от Джеймса, точно известно, что часть своей переписки он сжег. Иногда он посылал письма с припиской «Сожги это!» После смерти Констанс Вулсон родственники пригласили Джеймса разобрать ее бумаги, и он явно часть их уничтожил. В конце концов, речь ведь идет об авторе «Писем Асперна» – истории филолога, который готов на все, лишь бы заполучить любовные письма романтического поэта Асперна – придуманного Джеймсом американского аналога Байрона. (Письма к Андерсену потому и сохранились, что сам писатель не видел в них ничего особенного.) Так что если какие-нибудь компрометирующие его документы и существовали, от них наверняка ничего не осталось. Свою тайну Мастер предпочел унести с собой в могилу.

«Трагическая муза»

Однажды Моэм на спор сочинил рассказ «под Генри Джеймса». Сюжет вкратце таков: британский полковник и его жена узнают, что в Англию приехали их знакомые супруги-американцы. Англичане решают дать в их честь званый обед, но не уверены, кого стоит приглашать. Целыми неделями длятся совещания с участием друга жены (отношения у них, разумеется, чисто платонические), но, когда решение наконец принято, выясняется, что американцы уже уехали на родину.

Пародия, что и говорить, убийственная. По мнению того же Моэма, характерной чертой произведений Джеймса было сочетание изысканности повествования и банальности сюжетов. Для своих книг «он выбирал предметы малозначительные. Его можно сравнить с альпинистом, который, запасшись всем необходимым для восхождения на Эверест, взбирается на холмик посреди лондонского Риджентс-парка».

Действительно, сюжеты Джеймса в основном годятся для среднего дамского чтива. Особенно он любил истории про богатых наследниц, за приданым которых гоняются бездельники и негодяи. Вариантов этого сюжета у Джеймса масса: в «Вашингтонской площади» Кэтрин по требованию отца отказывает жениху и остается одинокой старой девой; в «Женском портрете» Изабелла выходит замуж и оказывается во власти мерзавца, в «Крыльях голубки» Милли Тил умирает.

Более «серьезные», социально-политические темы Джеймса не интересовали. Только один раз он попытался написать подобный роман – «Княгиня Казамассима» – о лондонских революционерах-анархистах – и потерпел сокрушительную неудачу. Жизнь социальных низов он тоже не знал и потому ничего о них не писал. Все его герои принадлежат к среднему или высшему классу.

Джеймс прожил долгую жизнь и в творчестве его подчас происходили изменения радикальные. Наибольшей популярностью пользуются его ранние произведения – 70-80-х годов. В них легко заметить влияние Тургенева. (Неосведомленный читатель, взявшись за русский перевод «Европейцев» или «Женского портрета», может подумать, что это какой-то неизвестный роман Тургенева. Правда, действие происходит не в России, но ведь Тургенев столько лет жил в Европе.)

В 90-е годы наступила «театральная фаза» творчества Джеймса. Писатель всегда мечтал стать драматургом, считая драматическую форму «самой прекрасной из всех существующих», но его пьесы успеха не имели. Большинство не было даже поставлено. Особенно остро писатель реагировал на провал «Гая Домвилла» в январе 1895 г. Эта пьеса, которую он постарался сделать «как можно более понятной, простой и доходчивой» вызвала настоящий скандал – полчаса рева, визга и улюлюканий недовольных зрителей. Пьесу вскоре сняли со сцены, заменив ее творением автора, безотказно собиравшего полные залы – Уайльда. (Неудивительно, что Джеймс его так ненавидел.) Почему романы и рассказы Джеймса столько раз с успехом экранизировались, а его пьесы так никогда и не дошли до театра – еще одна загадка.

После этого провала Джеймс написал несколько новелл, героями которых были одинокие, обиженные дети, с которыми он, видимо, себя идентифицировал. В его книгах как раз в это время происходят те изменения, которые и привели к появлению подлинного Генри Джеймса – которого ни с каким Тургеневым уже никогда не спутаешь. Изменился его стиль. Вычурный, многословный, манерный, цветистый: сложные предложения с множеством ответвлений, употребление редких слов латинского происхождения – все это совсем не свойственно ясному и логичному английскому и заставляет вспомнить другой знаменитый стиль – Пруста. (В романе Холлингхерста герой – специалист по Джеймсу — любит цитировать выражения вроде «Его щеки и подборок знакомы с тонким холодком утренней стали» или «продолговатая мучнистая плитка» – это о вафлях.)

Но стилевые сложности не были для Джеймса самоцелью. Наоборот, он много раз пытался бороться с собственным многословием – но ничего не выходило. Старался писать короче, а получалось только длиннее. Его стиль соответствовал сложившейся новой поэтике Джеймса – намеки, полутона, недосказанности, незавершенность. Мир для него терял определенность и размывался. Он все чаще писал не с позиции «всеведущего» автора, а показывал происходящее через восприятие какого-нибудь из героев («центральное сознание», по его собственной терминологии), которое иногда дополняют (или противоречат ему) другие персонажи («дополнительное сознание»). В «Повороте винта» все события рассказаны героиней, и поэтому остается непонятным, что же, собственно, произошло: были ли призраки реальными, или это галлюцинации экзальтированной гувернантки? Повесть принципиально построена так, что допускает оба толкования.

Этот прием «множественности отражения» позднее был развит Вирджинией Вулф. Поздний Джеймс вообще куда ближе к исканиям модернистов, чем к своим сверстникам-викториацам. В 10-х годах, одновременно с Прустом он пишет воспоминания о детстве. Поздние его новеллы-притчи вызывают ассоциации с Кафкой. Так, в знаменитом «Звере в чаще» герой, Марчер, одержим навязчивой идеей, что его в жизни ожидает какое-то необыкновенное событие, чудовищная катастрофа. Он ждет эту катастрофу вместе с любящей его Мэй Бартрем – и не замечает ее чувства. Только после ее смерти Марчер понимает, что катастрофой было то, что «он всю жизнь прождал», прошел мимо страсти и счастья. «Претерпеть разочарование, бесчестие, позорный столб, виселицу – это еще не банкротство; банкротство – ничего не претерпеть». Другой, более позитивный вариант той же темы «опоздания», «попусту растраченной жизни» – «Веселенький уголок». Здесь Спенсер Брайдон после тридцатилетнего отсутствия возвращается в Нью-Йорк – и встречает привидение – своего двойника, «злобного, отвратительного, грубого, вульгарного» – того себя, кем бы он стал, останься в Америке и стань преуспевающим бизнесменом. Но в этом рассказе для героя не все потеряно: он еще может добиться любви милой Элис Ставертон.

В одной из ранних своих повестей, «Связка писем», Джеймс выражал желание: «Самое главное – жить, жить в полную меру, чувствовать, сознавать собственные возможности, негоже блуждать по жизни механически, как блуждает письмо по закоулкам почтового ведомства». Спустя много лет, в одном из последних своих романов, «Послы» устами главного героя писатель провозглашает: «Живите в полную силу – нельзя жить иначе. Совершенно не важно, чем вы заняты, пока вы живете полной жизнью. Я жил неполной жизнью, – а теперь уже стар, слишком стар, чтобы пользоваться тем, что вижу… Теперь я спохватился… Делайте все, что просит душа, не повторяйте моих ошибок. Живите!» Были ли эти слова последней, горькой мудростью писателя, о котором Колм Тойбин заметил, что он, собственно, вообще и не жил?

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>