Фото: Flickr/com/fourme

Родившись, Ветер порвал паутину, сплетенную семиногим Пауком. Ветер рождался головой вперед, теменем разрывал паутину из нитей, вынутых Пауком из капроновых колготок его матери. Нити порвали кожу, оставив три шрама на лице, два на затылке и по одному – на висках. Не носить Ветру прическу самурая – сразу понял Паук.

Ветер открыл черные глаза с уголками защепленными, как уголки пельменя. Посмотрел на мать в порванных колготках, на Паука с такими же защепленными глазами, как у него, и попросил, чтобы его звали Ветром.

В третью зиму, когда постоянно шел дождь, Паук взобрался на самое высокое дерево, посмотрел вдаль, и увидел пирог, разрезанный на несколько кусков. Спустившись, он взял свой меч и ушел защищать императора.

Ветер взобрался на дерево. Оно росло в самой середине пирога. Ветру было видно, как самураи с острыми палочками в прическе, которой ему никогда не носить, перебегали с одного куска пирога на другой. Он не мог разглядеть среди них Паука, но боялся, что под тяжестью мечей один кусок отломится, пирог раскрошится, а он вместе с деревом полетит вниз. Он посмотрел вниз. Там мать Ветра штопала колготки и ждала Паука.

Паук не вернулся. Это была четвертая зима, в которую шрамы Ветра так и не сошли. Когда наступила весна, он снова взобрался на дерево и сдувал с него первый цвет. Лепестки, подгоняемые его дыханием, кружились над пирогом и весенним снегом засыпали тот кусок, на котором вил паутину Паук. Паук ни разу не обернулся в сторону Ветра. Весна прошла, и Ветер спустился к матери. Она снова штопала колготки, но уже не ждала Паука.

В конце седьмой зимы на голове Ветра появилось два полумесяца – там, где на шрамах не было волос. Через семь зим мать Ветра поняла, что ему не носить прическу самурая, и принялась распускать колготки, а капроновую нить наматывать себе на шею. Тогда вернулся Паук. Он стоял у дерева, опираясь седьмой лапой на деревянный меч. Ветер подкрался незаметно.

— Ххха,- выдохнул Ветер, и ветви дерева зазвенели, напомнив ему, как несколько зим назад звенели мечи самураев, а он хотел разглядеть Паука.

— Ххха, — выдохнул он, и одежды Паука поднялись, распустившись в разные стороны, как лепестки превоцвета, летевшие от него с дерева несколько зим назад.

— Ххха, — выдохнул Ветер, согрел холодный воздух, в воздухе появились капли, и пошел дождь.

Паук и Ветер оторвались от земли, повисли над кроной дерева и зазвенели мечами. Паук раскинул паутину между небом и землей, ухватил в нее Ветер, опутал его жесткими нитями. Ветер порвал их одним порывом – он не смог сделать этого при рождении. И Паук понял, что Ветру быть самураем.

Три весны и три зимы висели они над кроной. Три раза под ними облетал цвет. Они ни разу не посмотрели вниз. А внизу мать Ветра резала глаза капроновой нитью. Они спустились на землю, когда Ветер овладел седьмым движением Паука.

Паук ушел. Мать Ветра села под дерево. Ее защепленные глаза уже не смотрели, и она ковыряла землю под деревом палочкой, вынутой из прически самурая, стараясь раскрошить пирог. Паук больше не возвращался.

Когда ветер крепчает, его не могут прибить к земле и удержать на месте соленые потоки из материнских глаз. Он уходит, с корнем выворачивая дерево в центре вселенной, унося спиралью вплетенные в косы трофеи – жизни, приносящие славу самураю, унесенные седьмым движением Паука.

Ветер стелился по земле, дул в четырех направлениях, закручивался в вихрь, танцуя со звенящим мечом. И так прошло еще десять зим.

— Хххо, — выдыхал он, срывая чужие головы с плеч, как первоцветы с дерева, над которым его отец увидел перед собой самурая. Чужими косами он устилал свой путь в До – место, где луна входит ребром в солнце, отбрасывая на землю кольцами пять теней. Пройдя все пять, ветер становится ураганом.

Ветер плясал в языках пламени, раздувая костер, посылая его на север, юг, восток и запад. Ветер врезался в море людей, когда уже пропели жаворонки, но еще не спели малиновки. Красной гуашью рисовал мечом на чужих одеждах иероглифы – от левой нижней части живота до правого бока, со спиралью под ребрами и пунктиром снизу вверх. Не до, а после читал трехстишье: «Как первоцветы. Весной на ветру. Ах, ветер!».

На середине пути в До, когда слава самурая уже тянулась за ним длинной косой, стоял Большой Город – глубокая вмятина на корке пирога. В нем Ветер нашел Самурая, коса которого была длиннее той, что тянулась вслед за ним. Наступила осень, лист оторвался от дерева и полетел, подгоняемый дыханьем Ветра к Самураю с длинной косой. Ветер дул на него снизу, и лист летел почтовой птицей.

Лист упал к ногам Самурая. Самурай рассек воздух длинной косой, звеня вплетенными в нее полумесяцами с заточенными краями. Ветер поднялся высоко, ломая теменем ветви деревьев. Метнулся вниз, сверкая полумесяцами шрамов.

— Тебе никогда не носить прическу самурая, — повторил Самурай слова Паука, и седьмое движение оборвало его нить.

Ветер срезал с головы Самурая косу, полумесяцами из нее прикрыл изогнутые шрамы на своей голове. Слава, тянувшаяся за ним, стала в два раза длинней.

Когда Ветер покидал Большой Город, Луна выходила из рисовой лавки. Ее лицо покрывала рисовая пудра. Была осень, и Ветер послал Луне листок: «Ветер подул на Луну. Рисовая пудра с ее лица на землю посыпалась – цук-цук. Скоро зима».

Луна узнала полумесяцы на его голове, и оделась в одежды осени. Ветер понял, что Самурай родил Луну. Он намотал на локоть косу ее отца и хлестал Луну по лицу. Ах, Ветер.

Цук-цук – сыпалась пудра с ее лица. Еще не наступила зима…

Порывом поднимал ее одежды. Одежды улетали первоцветом. И не весна пока…

Ах, Ветер!

Мечом разрывал капроновые колготки, красной гуашью расписывался на ее желтом кимоно. Уже осень.

Ах, Ветер…

Когда Ветер превращается в ураган, не видно ни луны, ни солнца. Как не видно их прищепленным глазам его матери, сидящей в центре вселенной.

Оставив позади глубокую выемку в пироге, Ветер прошел еще две с половиной косы, под каждой луной оставляя иероглифы на чужих кимоно. Прошло десять зим, и он понял, что доходит до До – края теней.

Ветер спрятался в каменном мешке, откуда больше не мог дуть на запад, юг, север и восток. Еще не пропели жаворонки, а он уже записал: «Ветер думал, что идет дорогой к До. А До само оказалось дорогой. Когда Ветер это понял, он умер».

Ветер сложил руки на коленях. Глазами с прищепленными уголками выглянул из мешка в ночь. И засветилась Луна солнцем, ребром заточенного полумесяца вошла ему в сердце. Кольцом рисовой пудры легла на грудь. Ах, Ветер! Коса Самурая обвила его пояс. Ах, Ветер. Паутина отца опустилась на ноги. Ах, Ветер? Капроновая нить из колготок матери порезала глаза. Ах, Ветер… Одиночество и старость взяли горло пятым кольцом. Ах… Ветер…

Жаворонки отпели, малиновки – еще нет. Солнце взошло, ударило лучами об камень. Лучи расписались красной гуашью на нижней части его живота слева, спиралью под ребрами, пунктиром прошлись снизу вверх.

— Хххо, — выдохнул Ветер, тихо, будто, как в детстве, сдувал первоцветы туда, где вил паутину отец.

Перед тем, как запели малиновки, он успел прочесть на своем кимоно: «Росток пробился сквозь корку в центре вселенной. Вскоре зацвел первоцвет. Какой аромат».

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>