Невесёлые размышления о праве любви

Утром у моей двери обнаружились васильки (букетик) и земляника (стаканчик грамм на 200). Вроде бы должно быть приятно от того, что кто-то хочет сделать тебе приятное. Но все это я с отвращением вынесла на улицу. Потому что это были дары влюбленной в меня лесбиянки.

Предыстория такова. Когда-то, работая в «НГ», я приходила в гости к друзьям в фотоотдел. Попить чайку, покурить, поболтать. Там, помимо моих друзей, присутствовали две девочки – бильд-редакторы. Они почтительно слушали наши разговоры, сами не вступали, подавали чай, вытряхивали пепельницы и т.п.

И вот одна из девочек — назовем ее С. — с внешними данными травести в ТЮЗе, маленькая, стриженная под мальчика, стала появляться у меня в комнате. Приносила альбомы с фотографиями — поход на байдарках в разных ракурсах. Я вежливо эти альбомы рассматривала, хотя меня охватывала тупая тоска. Что мне до неизвестных людей на неинтересных фотографиях… К тому же, сама С. была тяжела в общении, вести светскую — то есть легкую, необременительную — беседу не умела. А может — не хотела. Время от времени она что-то многозначительно роняла, на что-то туманно намекала, возникали напряженные паузы, было муторно, тягостно, скучно. Но я, опять же из вежливости, терпела. Думала: ну да, что делать, тянется ко мне молодежь. Как к интересному человеку. И все такое.

Потом С. ушла из газеты. Прошло какое-то время. И вот однажды выхожу я из редакции, а у входа С. Наверное, думаю, пришла навестить прежнее место работы. Она попросила разрешения проводить меня до метро. Мы пошли. И снова было муторно, тягостно, скучно… Я с трудом подыскивала темы для разговора, С. реагировала в своей манере — непонятно многозначительно. «Будьте проще, С.» — говорю. Она в ответ трагически: «Не могу. Я такая, какая есть». Ну и пусть, а мне-то что, думаю.

На следующий день выхожу — опять она. На третий день, на четвертый… В какой-то раз спрашивает: «Вы на меня не обиделись» Я шучу привычным образом: «Меня не так легко обидеть». А она говорит: «Я вам письмо написала в своем блоге».

Что ж, прихожу домой, читаю. Оказывается, С. уже целую сказку сплела. Как полюбила меня беззаветно. Как увидела, что я целую «в шейку девчушку из своего отдела». И прочая чушь. Тогда я (сдуру!) ей ответила: «Я никогда не целовала девчушек в шейку. Мне это неинтересно». Ну, думаю, теперь отвяжется. Однако не отвязалась.
«Нельзя подавать ей никаких сигналов — ни положительных, ни отрицательных, — сказал мудрый поэт Лесин. — Дело не в том, что она лесбиянка… Лесбиянка, гетеросексуалка, это неважно… Дело в том, что она сумасшедшая…» Поэт был прав.

Не то что бы я никогда не видела лесбиянок. На журфаке со мною училась К., умная девушка с Кавказа. В юном возрасте она была интересной и стильной. Рассказывала ужасы из своей жизни: будто бы когда ей было 16 лет, ее жестоко обманул (бросил?) мужик. И с тех пор она мужчин ненавидит. Вот и переключилась на девочек.

Надо сказать, К. была не простой лесбиянкой, она была теоретиком и пропагандистом этой формы любви. Мужчины, дескать, грубы, вульгарны и ненадежны. Женщины, наоборот, нежны, утонченны и верны. Сапфо, Цветаева, Песни Билитс…

Девочек она вербовала в общаге. Расписывала им прелести женской любви. Некоторые поддавались. Но не все шло гладко: через какое-то время эти дурочки влюблялись в грубых, вульгарных и ненадежных, выходили за них замуж, рожали. Соскакивали, короче. К. страдала, переключалась на следующих пусек. Как-то на платформе станции Красково я увидела её с девочкой: К. демонстративно исполняла мужскую роль. В зубах сигарета. Одета в джинсы, желтую куртку. Она сутулилась и властно обнимала партнершу (маленькую и толстенькую). Потом до меня дошли слухи о том, что К. попала в психбольницу из-за неразделенной любви к одной известной писательнице. Шли годы. К., что называется, израслась: превратилась в старообразное бесполое существо. Но с мужскими повадками. Но в конце концов всё кончилось хорошо. К. уехала в страну, где можно было даже зарегистрировать брак с любимой. Надеюсь, ей удалось найти свое счастье и, выражаясь по-советски, расписаться с ней.

Еще случай. Л. и О., мои однокурсницы, тоже из других республик нашей тогда необъятной родины, в годы студенчества снимали комнату на Арбате, в большой коммуналке. Спали вместе на продавленной железной кровати. Неизбежно скатывались в середину. После ночи на шее Л. появлялось ожерелье из фиолетовых засосов. Она замазывала эти следы любви тоном, прикрывала косынкой. И так мило, застенчиво улыбалась: дескать, прямо не знаю, что с этой О. делать… Я тогда (по наивности) считала, что О. чуть ли не насилует Л.

Прошло несколько лет. Обе – и О., и Л. – вышли замуж. По любви. О., тем не менее, продолжала играть в лесбо: влюблялась в девушек, устраивала им сцены ревности, истерики. Л. — которую я считала жертвой! — тоже не чуралась лесбийских забав. Правда, в более спокойном варианте — любовь втроем, Л., её муж и девушка. Потом у этой девушки погиб муж. На поминках все нажрались в зюзю. И Л. вдову трахнула. Наш общий друг, поэт цинического склада, написал по этому поводу стихи. Цитата: «Мы не ханжи и не вельможи/, мы тоже подъебнуться можем…/ но как же так?! И быть ли может,/ Чтоб ночью – грусть, молчи, засранка!/ Вдову ебала лесбиянка?!». Но это так, лирическое отступление…

Итак, из редакции я теперь одна не выходила, только в сопровождении коллег. Тогда С. подходить не решалась. Спокойнее всего было, когда меня провожали мальчики из «Экслибриса». Всё бы ничего, но эта сучка узнала, где я живу. И подстерегала меня. Утром, вечером, ночью… Жуткое ощущение. Гуляю с собакой по темному парку, удивляюсь звездному небу над головой и чему-то там в себе — и вдруг в темноте от дерева отделяется фигура … Всё удовольствие от прогулки насмарку, к чертям собачьим. Собака, надо сказать, на эту фигуру всегда бросалась с лаем.

А то вдруг начинают приходить эсэмэски: «Выйди, покатаемся!» (С. ездила на старенькой «Тойоте») «Выйди, это нужно тебе и мне» (прав был поэт Лесин: никаких сигналов подавать нельзя… Из чего она вывела, что мне это нужно!). «Я не уйду, пока ты не выйдешь». И действительно, сидела у подъезда часами, до глубокой ночи.

Я чувствовала себя, как загнанный зверь. Когда возвращалась домой, просила, чтобы меня встретили. Выходя на улицу, сто раз оглядывалась, меняла маршруты, петляла. Как в юные годы, когда за мной увязывались взрослые похотливые козлы. Как-то села в троллейбус и увидела в окно ее. Сползла на пол к удивлению пассажиров. Меня трясло от ненависти и омерзения. Мне хотелось ее убить. Хотелось сделать что-нибудь, чтобы ее не было. Вообще не было.

Больше всего я боялась, что ночью она залезет в мое открытое окно (второй этаж!). Представляла, как показывается ее голова над подоконником. Как я толкаю ее. Она падает. Разбивается. Насмерть. Или перелом позвоночника… Бесконечно задавала себе вопрос: «Вызову ли я “скорую”, если она останется живой? Или дождусь, когда…» В перспективе отчетливо маячили милиция, суд. Сколько мне за это дадут? Сочтут ли обстоятельства смягчающими? И еще: будет ли меня мучить совесть? Или…

Мой сосед, известный психиатр, предупредил: «Виктория Львовна, не хочу вас пугать. Но будьте осторожны. Не подходите к ней близко, мало ли что… Старайтесь не оказываться перед ее машиной, это опасно». И привел в пример Софию Ротару, которую преследовала поклонница: милиция не вмешивалась до тех пор, пока эта поклонница не пригрозила что-то сделать с внуком певицы. «Но я же не пою», — сказала я. «Не имеет значения», — строго отрезал психиатр. «Вот теперь вы узнали, что чувствуют знаменитости», — простодушно прокомментировала этот мой рассказ Алиса Ганиева. Я не обиделась. (Хотела написать: красивая и талантливая Ганиева. И поймала себя на том, что после вторжения в мою жизнь этой С. стала бояться говорить о женщинах то, что можно принять за комплимент. Во как меня заколобродило.)

Чтобы найти какое-то объяснение странностям любви, бросилась читать «Гранатовый браслет». Так вот, описанная love story, казавшаяся в отрочестве такой трогательной, теперь читалась совсем по-другому. Там телеграфист Желтков преследует своей любовью княгиню Веру. Лет семь, наверное. Письма ей шлет (подписываясь претенциозно многозначительно Г.С.Ж.). Извиняется беспрерывно. Браслет этот дурацкий дарит — дескать, смотри, чем ради тебя жертвую… Более того, кончает с собой, повесив на объект своей любви неизбывное чувство вины.

Жалко этого Г.С.Ж. стало только в одном месте — когда брат и муж княгини Веры идут к нему домой разбираться: подъезд убогий, квартирка убогая, сам он довольно убогий. Но всё равно дело здесь не в социальных различиях. Он полюбил, видите ли. И что? Надо по праву любви преследовать женщину, которая его не любит? Нет никакого права любви! Нет! (В одном оригинальном учебнике одна девушка писала главу про Ахматову. И под занавес запулила свое стихотворение — руководствуясь правом любви к Ахматовой. Очень зря.)

(Закрыв «Гранатовый браслет», я открыла «Яму» в соседнем томе. Увидела закладку, долго думала — ради чего? Что так хотелось отметить в этой печальной истории про проституток? Но ничего эдакого там не было, всего лишь совет, как заваривать чай — в три приема.)

Даже покидая Москву, я не могла избавиться от ужаса преследования. Регистрируясь на рейс, оглядывала очередь — нет ли там этой прошмандовки. Прилетев, петляла по аэропорту, прежде чем подойти к такси. И уже на месте, в волшебной Пицунде, по дороге к морю вглядывалась в сосны — а вдруг? К счастью, туда С. не добралась. Или я её не увидела.

По возвращении всё началось по новой. Подарки, звонки, погоня…
Один раз С. бежала за мной и кричала, что я должна ей объяснить, почему не хочу с ней общаться. Я её послала. В очень грубой форме. С меня слетела вся политкорректность, вся толерантность к однополой любви. Нет, я не против. В принципе. Только не надо ко мне приставать. («Мне всё равно. Хоть козочек любите», — сказала я закомому гею. В полной уверенности, что демонстрирую таким образом абсолютную терпимость. Однако по тому, как сильно, всем лицом, он покраснел, поняла, что ошибаюсь.)

В общем, я сменила номера телефонов. Глупые/пошлые эсэмэски больше не приходили. Перестала ходить с собакой в парк привычным маршрутом. И т.п. Вроде бы всё уладилось. Так мне казалось. Но тут пришло письмо по e-mail, его она тоже вычислила. Как и номера телефонов, и адрес, и код на двери (что говорит о сугубой ненадежности наших ухищрений, к которым мы прибегаем, дабы уберечься от вторжений).

Вот это письмо. Как есть, без изъятий:

Здравствуйте, Виктория Львовна.
Сразу хочу извиниться за то, что решилась Вам написать. Просто посчитала, что это уже необходимо сделать.
Несколько раз я пробовала к Вам подойти, поговорить. Мне это было нужно, чтобы попытаться разобраться в ситуации, в себе. Очень жаль, что я Вас так напрягаю, Я действительно из-за этого чувствую себя виноватой.
Очень хочу Вас попросить: попытайтесь не обращать на меня внимания, было бы гораздо лучше, если бы мы не были знакомы… Подходить, преследовать Вас я не хочу и не буду… А в парк я иногда приезжаю после работы, чтобы отдохнуть, побыть одной… ну и Вас, конечно, увидеть, не стану это отрицать. Оправдываться нет смысла, просто потому, что не смогу ни себе, ни Вам логично объяснить — зачем мне все это нужно…
Странно просить начать меня игнорировать, но так, пожалуй, будет лучше…
и прошу меня простить…
искренне…
Света К.

Что ж, можно было бы и простить. Но только при одном условии — если бы была стопроцентная гарантия того, что я никогда ее больше не увижу. А что касается моего отношения к гомосексуализму и гомосексуалистам, то я по-прежнему либеральна и толерантна. Так мне кажется.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>