Сын твой болен опасной болезнью;
Посмотри на белую его шею:
Видишь ты кровавую ранку?
Это зуб вурдалака, поверь мне.
А. Пушкин. Песни западных славян

Ему казалось, что, если бы он держал покрепче сверток, он, верно, остался бы у него в руке и после пробуждения.
Н. Гоголь. Портрет

Солнце внезапно исчезло. Длинная тень, бежавшая рядом с поездом, пропала, и небо опустилось так низко, что казалось, и оно исполнилось тайны, и заморосил грустный дождь. И приснился мне сон. Я – в большой гостиной своей квартиры, и у меня как будто бы есть сын. Кудрявый, кареглазый мальчик играет с родителями моего погибшего мужа. Они покинули родовое гнездо, что на берегу Миссисипи, прилетели в Европу в надежде найти тело сына и похоронить его.

Я говорю: «Ну, мне пора». Все трое радостно улыбаются и прощально машут мне рукой. Сажусь в «Ориент-Экспресс», рейсом Кале – Истамбул, сознавая, что перешагиваю опасную грань, отделяющую реальность от литературной фантазии. Некая идея зовёт меня к истокам «местного колорита», как выразился ироничный Мериме, к местам, которые, «как подкова магнита притягивают к себе суеверия».

Я отправляюсь в Румынию в надежде отыскать убийцу мужа – лорда Ротвена, литературного предшественника Дракулы. Ротвен – творение устного рассказа Байрона, записанного его врачом Полидори и им же опубликованного. Но случилось невероятное: оба создателя «Вампира» отказались от авторства. Таким образом, произошло роковое недоразумение, нарушившее планомерность хода мировых событий, и сиротство персонажа – аномалия и реального, и внереального ряда. Никому не нужный Вампир (и кто! – сам Байрон от него отказался) – непредсказуемо опасный скиталец, ибо у него нет творца. В Священных канонических текстах о подобных Персонах ничего не сказано, также в апокрифах и прочих текстах нет о них упоминаний. Стало быть, ничто непредсказуемо, и всё возможно. Ротвен кинулся на моего мужа без всякого повода – требовалось утолить злобу. И он набросился на несчастного. И тот упал, как падает мертвец.

Итак, я – в вагоне романтического поезда, выплывшего из карнавальных двадцатых годов танго и фокстрота, «Улисса» и леди Чаттерлей. Звонок возвестил ужин – выхожу из купе, облицованного красным деревом, и направляюсь в широкооконный вагон-ресторан с вентилятором-пропеллером на потолке и сажусь к свободному столу в середине зала. За столиком справа у стены с радостью узнаю Джойса. Бутылка сухого хереса (вместо любимого сухого швейцарского) уже на столе. Джойс в строгом костюме и галстуке в клеточку через толстые стёкла очков изучает меню, держа его на уровне глаз. Стало быть, поблизости должен быть Хемингуэй, угостивший в Париже Джойса таким хересом.

А вот и он, старый мой знакомец! Возник за столом позади меня, молодой, красивый, с небольшими аккуратными чёрными усиками, в однобортном сером пиджаке из мягкой ткани. Ест любимое дешевое блюдо своей парижской молодости – картофельный салат, запивая пивом и поглядывая то и дело на Джойса. Ему не терпится подсесть к мэтру – это очевидно – и затеять дискуссию о новых литературных веяниях, а заодно и о послевоенном потерянном поколении – согласно меткому выражению госпожи Стайн. Писательница также должна находиться где-то поблизости. Так и есть: Гертруда Стайн, символ эпохи, собственной персоной, грузная, неподвижная, как статуя, объявилась вдруг за столом напротив меня, так что глазам больно стало. Но ей не до меня – она демонстративно отвернулась от Джойса, да так, чтобы ему было заметно, что она отвернулась, потому что не любит она его.

А к моему столу подсел элегантный господин маленького роста с пышными, закрученными кверху усами и яйцеобразным лысым черепом – мсье Пуаро.

— О, какая встреча, мадам!

— Вы меня знаете, мсье Пуаро?!

— О, мне ли вас не знать, мадам!

— Здесь намечается убийство? – Озираюсь по сторонам.

— Не обязательно там, где я – убийство.

— А там, где я?

— Убийцы здесь нет, мадам!

— А где же убийца?

— Не могу сказать!

— Но вы знаете убийцу, мсье Пуаро? Знаете!

Пуаро смущён моим напором, однако на вопрос не отвечает. Вместо ответа он произносит речь:

— Мэри! Вы – героическая женщина и благородны в своих порывах так же, как и стокеровская Мина Харкер! Мужской ум, но характер женский. Ради спасения души любимого человека вы готовы пожертвовать собою! В наше смутное время кокаиновых блаженств – это ли не чудо?

— Гениальный мсье Пуаро, откройтесь мне! Останусь ли я жива после посещения…

— О, мадам, – с поспешностью прервал он меня, – вы коснулись запретной темы! Ваш случай – за гранью подвластного рассудку мира, а я всего лишь профессиональный детектив.

— Но…

— Увы, мадам, я не делаю предсказаний.

И Пуаро исчез. И остальные персонажи вдруг пропали. Ни души! Мелькают огни станций, и неподвижные фигуры людей на них, и телеграфные столбы; убегают призрачные домишки, леса, горы.

А вот – еще что-то затевается. Слегка прихрамывая, ко мне приближался молодой человек старинной красоты с картины кисти Гейнсборо: крутолобый, с серыми, близко посаженными грустными глазами.

В чёрной мантии и романтической чайльдгарольдовской шляпе, из-под которой выбивались мятежные кудри, принц-поэт стоял уже подле моего стола! Церемонно поклонился, сняв шляпу, всматриваясь своими безмерно-печальными глазами в моё лицо. Он смотрел на меня так сочувственно и внимательно, что глаза его потемнели и сделались синими, как осенний туман. Он проговорил:

— Добрый день, миссис! Наслышан, что вы писательница и поэтому, – что неизбежно! – стали жертвой литературных фантазий.

— Простите, сэр…

— О, вы не исключение!

— Но, простите…

— Сожалею, что стал причиной семейной вашей трагедии, но я этого не хотел, право же не хотел! Я желаю вам и вашим близким спасения в этом мире и в мире ином! – и Байрон исчез. Разумеется, исчез.

—

Смена декорации. Путешествую в такси по стране мрачной красоты.

Прибыли в Быстрицу – забытый городок с типичными для Австро-Венгрии и Трансильвании тайнами. Я уверена: горы содействуют страшным мифам. Немецкое слово «кошмар» содержит – по странному совпадению – даже и в своем корне название гор. Alp(Аlb) – это ещё эльф. Тraum – сон. Alp(b)тraum (кошмар) вполне может означать: альпийский сон, и полагаю, эльфы устраивают таинственные собрания именно на альпийских лугах.

Быстрица – городок с замурованной, как в янтаре, жизнью. Плывут навстречу сонные, пыльные улицы. Густое, липкое, ползущее в пространстве бессобытийное время.

Называю таксисту гостиницу: «Золотая корона», а он не ошеломлён «книжным» названием и невозмутимо доставляет меня к старинному особняку. Стало быть, существует гостиница, в которой остановился Джонатан Харкер перед встречей с Дракулой! Вношу рюкзак в комнату, устланную тканым зелёно-красного орнамента ковром, с большой железной кроватью и отправляюсь в ресторанчик с террасой, освещённой заходящим солнцем. Подали мамалыгу, особый вид «бабки» из кукурузной муки. Она – горячая, дымящаяся, и хозяйка разрезает её белой ниткой. К мамалыге подана брынза – солёный овечий сыр – и растопленное масло.

Я – в комнате. Заходящее солнце коснулось ковра на полу, сияние постепенно меркнет. За окном – старинная узкая улочка с одноэтажными особняками с черепичными крышами и дымовыми трубами, с низкими каменными оградами, из-за которых еще видны вишнёвые и черешневые деревья. Через дорогу справа за чугунной оградой высится белоколонный особняк.

Из-за калитки появился господин в шляпе, похоже, владелец особняка, и присоединился к трём ожидающим его прохожим. Они приближаются. Неестественно бледные лица. Глаза всех четверых со свинцовым пронизывающим взглядом устремлены на моё окно. Я отпрянула от окна. Вампиры, это вампиры. Разгуливают днем по улице. Ах, нет! Солнце уже зашло, оно их теперь не испепелит. Быстрица – город вампиров? Или же я умудрилась в течение одного только вечера заразиться локальными трансцендентными страхами и также уверовала в то, что большой «кусок» земли вокруг Румынии заражён вампиризмом? Подкрадываюсь к окну. Тишина, только крошечные летучие мыши летают над крышами и верхушками деревьев. Ложусь в нелепую на пружинах скрипучую кровать, укутавшись в одеяло. За окном – время сакральное, там – вечность, а у меня в комнате «антикварно» тикают стенные часы, и стрелки неумолимо продвигаются к полночи. В полночь приходят духи, и меня пробирает дрожь. Скорей бы взошло солнце, которого страшатся вампиры. Ничего не произошло ночью – как будто.

Утром сижу на террасе ресторанчика и придирчиво всматриваюсь в лица и глаза хозяев. Лица вполне живые. Вспоминаю, что на завтрак на этой террасе Джонотана Харкера перед отъездом в замок Дракулы потчевали кусочками посыпанного красным перцем мяса на шампурах, и спешу заказать яичницу.

Перед дорогой оглядываюсь. Вместо кадок с олеандрами и апельсинами, с любовью описанных Стокером, вижу фруктовые деревья. Картина воистину впечатляет живописностью и торжественностью: между двух густо обсыпанных красными вишнями деревьев на фоне дома, увитого серебристо-зеленым виноградником, стоят хозяева с трагическими лицами и непрерывно крестятся православным крестом. Они знают, куда я направляюсь и также, как в свое время Харкера, отговаривали от безумной поездки.

На такси отправляюсь к ущелью Борго в сторону Буковины. Вдали – зелёные Карпаты. Справа – тёмно-зелёные цепи гор до линии вечных снегов, затем надвигается сплошная цепь гор, белых, как мел. И ещё горы, и уже непонятно, горы это или мираж. Картины непрерывно сменяются: зубчатые скалы, остроконечные утёсы, блеск водопадов, белоснежные шапки вершин, цыгане с кибитками, гуцулки с корзинами на головах в белых, вышитых блузах и в красно-зелёно-синих полосатых юбках-ковриках. Краски всех цветов радуги даны с профессиональной резкостью.

Вот уже с обеих сторон наезжают горы, покрытые плотно стоящими соснами – здесь – все наше, а не ваше! – ухватившими друг друга мохнатыми ветками-лапами, охраняя тайны этих мест.

И горы тоже сомкнулись, нависли даже – въезжаем в потемки ущелья Борго. Слава Богу, оно оказалось коротким. Но и после мне предстаёт картина немногим лучше мрака подземелья: унылая песчаная дорога, обставленная угольно-чёрными утёсами. Слышно завывание волков, как и предупреждал Стокер. Чёрные скалы, завывание волков – предвестники приближения зловещего замка.

Вот он – замок! На горном обрыве всё ещё дряхлеют, столетия дряхлеют (сколько можно дряхлеть-угрожать!) крепостные стены замка Дракулы. А под обрывом внизу, под разрушенным мостом река блестит на солнце, извивается змейкой, как будто бы игриво и невинно. Я знаю эту реку, она – одно из воспоминаний моей души. Это Прут – холодная, коварная, горная река, поглотившая много жертв. Торопливо поднимаюсь по крутой тропе к замку, вхожу через деревянную арку ворот в огромный пустынный двор, мчусь уже со всех ног к массивной железной двери. Она на удивление послушно, хотя и медленно, со скрежетом, отворяется – влетаю в мрачный зал, освещённый тусклым пламенем керосиновой лампы на стене с трепещущими длинными тенями. Вниз по винтовой лестнице, я – в пещере.

—

О, я сразу увидела моего любимого мужа. Увы, я угадала: Ротвен нашел пристанище у Дракулы, захватив свою жертву, моего мужа.

А он – мгновенно отвернул от меня бледное измождённое своё лицо и, держась за влажные мрачные подвальные стены замка, прошёл тихо, прошёл мимо. Я крикнула: «Любимый!» Он вздрогнул, но не оглянулся, только спина его напряглась.

— Я не уйду без тебя.

Он, не поворачиваясь ко мне, тихо сказал:

— Родная, ты не можешь мне помочь, и ты знаешь, что я болен опасной болезнью. Вернись к сыну, не оставляй его сиротой.

— Я за тобой, за тобой пришла!

— Родная, тебе надо как можно скорее выбраться из этих пределов, пока тебя не обнаружили. Пойдём же за мной. Я помогу. Я помогу – нам.

И он, по-прежнему старясь не глядеть в мою сторону (как это мучительно, о, если бы вы знали, как это мучительно, когда он не хочет смотреть в мою сторону), направился к двери, а я едва поспевала за ним. — Родной мой! Лорд Ротвен пленил тебя?

Бегу вслед за ним, не упустить бы его.

Дверь, лестница, двор.

Июльское солнце в зените. Он – простёр руки к палящим лучам, чтобы уничтожиться. Уже превратился в огненный столб, испепелён. И нет его, остался пепел, рассыпался пепел. Я собрала аккуратно пепел, всё до единой пепелинки, положила в мешочек. «Ты не уничтожился окончательно. Похороню благородно, высеку твоё имя на граните, и буду молиться! Ибо если Всевышний может воскресить человека из останков, то, стало быть, может – а он всё может! – воскресить тебя из пепла».

Я – в Ориент-Экспрессе, сижу в купе, прижимая к себе мешочек. Проснулась: я – в современном дневном салоне вагона; люди читают газеты, журналы, обычный «неспальный» вагон.

Поезд стоял у Базеля, альпийские луга неподалеку, отсюда и сон – альпийский, стало быть. Но что это? В руках у меня мешочек. Огляделась – ничего подозрительного, кроме реальности происходящего. Выглянула в окно – обыкновенная публика, никого, кто мог бы привлечь внимание необычностью. Или – нет…. Показалось вдруг, что некто в сером просторном одеянии благородной внешности с особой печатью на лице и величием во всём облике смотрел на меня, сидящей у окна. В какой-то момент лик даже и определился… Он взглянул на меня со странным подобием улыбки, затем, отвернувшись, удалился, прихрамывая по обыкновению своему.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>