Сначала историю про вареники мне прислала Кристина. Вдоволь отхохотавшись, я решил взять эту историю в свою книгу о Максиме, уведомив художника о находке. И вдруг Кантор предлагает мне новый вариант и просит опубликовать оба, рядом. Что я и делаю. Добавлю, что разница в возрасте Венецианской дамы у обоих рассказчиков – лишь недоразумение. Дама до сих пор прекрасна.

Кристина Барбано. «Рождественские вареники»

Я услышала эту историю от двух непосредственно участвовавших в ней людей, и каждый из них поведал мне свой вариант. Кстати, шикарная дама, о которой идёт речь, появляется ещё в одном эпизоде, связанным с Иосифом Бродским. Это та же самая дама, которая встречает Бродского на венецианском вокзале в начале книги «Набережная Неисцелимых».

Максиму Кантору было примерно лет 16. Рождественские, новогодние дни.

Он жил вместе с родителями в квартире – месте частых встреч многих представителей московской интеллигенции, с которыми отец Максима, Карл Моисеевич, был дружен: Григорий Чухрай (для детей Канторов «дядя Гриша»), Мераб Мамардашвили, Александр Зиновьев. Среди московской интеллигенции многие дружили с иностранцами, и в квартиру Канторов часто попадали представители «западного мира».

Однажды один из друзей отца привёл итальянку. Эта была славистка из Венеции, лет не на много старше Максима, породистая, изысканная, в совершенстве говорящая по-русски. Роскошная венецианская дама, как будто сошедшая прямо с картин Тьеполо, в гостиной на улице Ляпидевского.

Мама, Татьяна Сергеевна, была на работе – и оставила на кухне поднос с варениками для угощения. Когда гости пришли, молодой художник занимался у себя в комнате. Карл Моисеевич вызвал Максима и попросил принести с кухни вареники. А Максим, который также как и Карл Моисеевич всегда был очень чувствителен к женскому обаянию, выходя в сторону гостиной с подносом в руках и увидев краем глаза экзотическую красавицу, не смог себя контролировать и шумно уронил блюдо на пол.

Венецианская дама это заметила и была до такой степени поражена произведённым на юношу эффектом, что когда, несколько лет спустя, мы с ней познакомилась, – обнаружив, что обе дружим с Максимом Кантором, – рассказала об «истории вареников» с большой гордостью. Тот забавный случай вспоминал и Максим. Как он забирает с кухни поднос, и как очарование итальянской незнакомки его ослепляет, и как он роняет поднос и вареники.

Но добавил деталь, которая на него очень похожа.

Те самые упавшие вареники удручённый Максим поднял, положив обратно на поднос, и… подал незнакомке с загадочной улыбкой. И она съела их! – вероятно, попав под обаяние Кантора, которое он уже тогда источал. Спустя годы, описывая в деталях рождественскую историю, Венецианская дама забыла об этой малозначительной подробности.

Максим Кантор. «Пряники под Рождество»

Дама, воспетая Бродским, была дивно хороша и любима московской богемой; она появлялась у нас в квартире дважды – с разными кавалерами: однажды с философом Мерабом Мамардашвили, однажды с Володей Кормером, писателем.

Я был юн, и очарование зрелых женщин было мне недоступно – я интересовался ровесницами; муза Бродского была меня старше лет на 20, то есть, как понимаю теперь, – находилась в возрасте, любимом Овидием, ей было 35. Я её почти не заметил. Меня волновала борьба с режимом, роман Наследство, сопротивление и либеральные ценности.

Дама, Володя Кормер и папа расположились в папиной комнате, которую именовали кабинетом (она же спальня, она же гостиная, она же библиотека). Папа велел мне сделать чай – ну, как это принято в домах, куда ходят иностранные гости.

Обычно мы в семье завтракали, обедали и ужинали. А тут – чай. Папа бы сказал «кофе» – он понимал, что это ещё элегантнее – но кофе у нас не было. Я вскипятил чайник, насыпал заварки, положил в миску пряники – были в доме пряники. А больше ничего на кухне не было. И всё это я отнёс в комнату к папе. Надо сказать, что журнального столика (какое же чаепитие без культурного журнального столика) в кабинете отца не было. И стул был один, с ножкой, перемотанной изолентой. Делали так: подушки с дивана снимали и клали горкой – получался столик. Трое гостей садились на диван – а папа сидел на своём опасном стуле. Я поставил на подушки три чашки (подкладывал книги для устойчивости) и миску с пряниками.

Миска упала, пряники рассыпались. Я пряники собрал с пола – больше-то ничего не было, и положил пряники обратно в миску. Мне и в голову не пришло, что это неправильно – пряники выглядели недурно. Папа покраснел, но сказал примирительно: «Не поваляешь – не поешь». И Володя Кормер съел пряник. И опять заговорили о свободе. Вот и вся предновогодняя история.

А спустя двадцать лет я открывал выставку в российском павильоне Венецианского Биенналле. И на открытие пришла дивная Венецианская графиня, правда, теперь она была блондинкой – а тогда была брюнеткой. Дама была всё ещё хороша.

И вот на ужине она произнесла тост, посвящённый очаровательным воспоминаниям советской жизни – в частности, вспомнила и наше знакомство:

– И вот в комнату вошёл юный Максим – и уронил поднос! И этот юноша воскликнул: «При виде такой красоты я не могу удержать в руках предметы!» Не правда ли Максим? Я верно всё помню?

– Ну конечно, – сказал я. – Всё так и есть.

Вот и со свободой примерно так же вышло.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>