Фото: by Alexandra Moss

Путешествие – это всегда «другое время», т.е. в некотором смысле «изъятие» себя из того, что является «временем» как таковым – чередой повседневных событий, привычным размером существования.

И подобное «изымание» как раз и позволяет осознать время – граница полагает предел, за которым привычное обретает цельность, собираясь из фрагментов повседневности. Повседневность не требует цельности, она и существует как поток, включающий в себя все, любые разнородности, объединенные своим нахождением в существовании, которое осмысляется как «свое».

Граница же, отделяя от повседневности, придает ей отсутствующую целостность – и «новое» время, и пространство, в котором ты оказался, становятся «негативным опытом», тем «иным», что проявляет невидимые свойства повседневности (впрочем, возможен и иной поворот разговора – ведь, пожалуй, более точно будет сказать, что эти «свойства», в качестве принадлежащих некоему единому объекту, только в этот момент и появляются, вместе с появлением самого объекта).

Привычные рамки позволяют действовать, не задумываясь, подчиняясь логике, которая вбирает тебя в качестве частного случая – и в которой отсутствие размышлений лишь делает тебя более уместным – не счастливым, это иное, но именно уместным, существующим «естественным образом», ведь наша «естественность» как раз тождественна «неотрефлексированности» — при условном допущении «второй естественности» как принятия отрефлексированного, подобного «неведению» даосского мудреца. Изъятые из своих привычных рамок, мы оказываемся в ситуации, когда новые рамки отсутствуют пока для нас, мы должны их найти, понять те правила, по которым существуют в новом для нас месте, и уяснить, когда исключения из них уместны (случаи, когда «мы вправе нарушить правила») и когда они обладают однозначностью, требуют беспрекословного исполнения. Впрочем, подобный же опыт переживают и те, кому доводится столкнуться с нами в качестве «чичероне» — им необходимо объяснить и пояснить нам эти правила, о которых во многих случаях рассказ ничего не дает, вынуждая действовать по модели «делай как я», «следуй за мной».

Раз уж этот текст доводится писать, почти случайно оказавшись в Харбине, то отмечу, что почти все китайские города похожи друг на друга – взгляд европейца-путешественника с трудом различает детали, большинство из которых ничуть не важны: здесь город чуть больше, а этот – чуть поменьше, здесь живет 11 миллионов, а здесь – уже 15, один побогаче, другой победнее, но каждый из них выстроен квадратом, с пересечением дорог, идущих строго с севера на юг и с востока на запад (в этой картографической детали желающий может подчеркнуть влияние Запада, перевернувшее традиционную китайскую карту, ориентированную на юг, так что теперь движение «к югу» стало «спуском», чему противоречат многочисленные обороты речи, по прежнему мыслящие «юг» находящимся «наверху»). Каждый китайский город стремится изо-всех сил уподобиться Америке, имея перед своими глазами образы даунтаунов Чикаго, Сан-Франциско – и, разумеется, хрестоматийный Манхэттен. Впрочем, уподобление это преимущественно внешнее – небоскребы здесь упорно приобретают свой собственный ритм. Отличие китайского города от европейского, пожалуй, именно в том, что в Китае нет городов в привычном нам смысле – нет собственно «городской среды». Она ведь вырастает опытом поколений – и от одного скопления массы людей в одном месте не возникнет города, требующего своего устроения пространства и обживания в нем, предполагая важнейшее – особый опыт «свободного времени», которое выстраивается по контрасту с «временем несвободным»: если время, нам не принадлежащее, строго зарегламентировано, то свободное время будет временем «естественности», снятия регламента (и наоборот), если в несвободное время четко прочерчивается иерархия, то вне его иерархия будет сниматься (или переворачиваться). В китайских городах подобное очень редко, как в культуре, лишь недавно ставшей обживать новую форму существования (отсюда, кстати, и регламентированность «отдыха», подражающего европейскому – в местной кофейне, принадлежащей западной сети, посетитель будет, как правило, не пить кофе, а исполнять ритуал «пития кофе», увиденный из фильмов, вычитанный из книг – поскольку пространство, в котором он находится, не воспринимается им в качестве «своего», он разыгрывает в нем роль, постоянно предполагая взгляд извне и оценку «справился»/«не справился»).

Как и на каком основании мы судим о чужом городе? Да, впрочем, и о своем собственном? Чем является «лицо города» для нас, едва мы выходим за рамку туристического путеводителя, рисующего нам портрет несуществующего города, того, что «надо увидеть» и что уже увидено до нас, где остается лишь принять взгляд, уже настроенный, зафиксировать в себе самом картинку, не имеющую ничего индивидуального – без авторства даже и в том случае, когда у нее есть реальный автор, ведь успешность образа – это тогда, когда он обретает самостоятельную реальность, не привязанную ни к автору, ни к увиденному своими глазами – «свои глаза» должны лишь подтвердить то, что они уже готовы увидеть, составить протокол, где все достопримечательности стоят на своих местах, картины висят на стенах, а туристу остается подтвердить это, придав новую достоверность путем физического перемещения?

Город, который мы находим, это город нескольких встреч, посиделок с друзьями и знакомыми, бесцельного блуждания по улочкам – когда взгляд цепляется за что-то, за какую-то деталь, отрывок разговора, случайно открывшийся вид. Эти несколько впечатлений станут определяющими – и трудно сравнить впечатления от города, ведь сами эти впечатления говорят обычно больше не о том месте, где оказался путешественник, а о нем самом. Маленький голландский городок, в котором обычный турист не будет знать, что ему делать, если судьба занесет его туда больше чем на пару-тройку часов или, не приведи Господь, в воскресный день – для другого окажется неисчерпаемым, тем местом, куда будет хотеться возвращаться вновь и вновь, поскольку там есть университет, где работают коллеги, есть приятное кафе со скромным и уютным видом, там хорошо думается, неплохо пишется и великолепно беседуется.

Или, напротив, это город, куда мы попали без всякого дела – с удивительной возможностью «быть предоставленными самим себе», вырванные из прежних дел и не тревожимые другими, лишь с тем, что мы сами себе назначали, город, где нас никто не ждет и, в принципе, нам самим от него ничего не надо. Непричастные его жизни, мы получаем прекрасный дар – побыть с собой наедине, посмотреть на окружающий мир взглядом энтомолога: у всей этой жизни вокруг нас, возможно, есть свой смысл и свои цели, но они нам неведомы и, что важнее, у нас нет и желания узнать их, мы безразличны к ним и оттого свободны, подхватывая этот взгляд и перенося его на самих себя, на свои дела и заботы, обретающие такую же безосновность – «делание» наших дел оказывается лишь нашим делом, равным его отсутствию. Современный мегаполис способен нынче подарить такой опыт одиночества и отрешенности от мимолетного, ради которого раньше нужно было бежать в пустыню. И когда наша потребность в такой свободе – свободе от самих себя – сталкивается с путешествием, то мы способны полюбить этот город, полюбить его за то, что ему ничего от нас не надо, полюбить его безразличие.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>