Он умер 60 лет назад, 5 марта 1953 года, но по-прежнему жив

Пишите правду!
И.В. Сталин — советским писателям

Харизма – политическое обаяние вне зависимости от результатов действий. И после смерти харизматик вызывает восторг и поклонение – вплоть до того, что сводит людей с ума. Что подтверждает недавний текст Александра Проханова «Святомученик Иосиф» («Завтра» от 27.01.2013). Назвать Сталина святомучеником можно только в каком-то безумном экстазе. Если Сталин – святомученик, то кто тогда те, кого он убил …

Сталин – красочное сосредоточие и проекция нашего коллективного подсознания. Криэйтор и креатура столь любимой нами азиатчины, феодального жизнеустройства, роковым образом отчужденного от человека. Он манит, влечет, притягивает к себе, как черная дыра.

Без вымысла

Писатели пустились по следу того, кто ушёл, во времена Хрущева, после ХХ съезда КПСС (1956). Главная книга того времени – «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Реперная точка романа – это когда в концлагере эсэсовец объясняет русскому пленному, старому большевику, родство двух систем, ввергая того в смятение: «На земле есть два великих революционера: Сталин и наш вождь […]. Сталин многому нас научил. Для социализма в одной стране надо ликвидировать крестьянскую свободу сеять и продавать, и Сталин не задрожал – ликвидировал миллионы крестьян. Наш Гитлер увидел, — немецкому национальному, социалистическому движению мешает враг – иудейство. И он решил ликвидировать миллионы евреев […]. Ваше очищение партии в тридцать седьмом году Сталин увидел в нашем очищении от Рема – Гитлер тоже не задрожал…» Отсюда и пошло уравнивание Сталина и Гитлера – может, не очень корректное, но понятное. Оно стало потом общим местом в словаре антисталинизма.

Сталин предстает в романе преимущественно в размышлениях и разговорах. Из этой мозаики и составляется портрет – читатель узнаёт, что вождь «больше всего не любит самочинных действий», а любит сыр сулугуни. Что «у него красивые с тонкими пальцами руки и рябое от оспы лицо», а зубы плохие, и он уже седой. Что он как-то по-особому пошутил, осеняя себя крестным знамением в разговоре с Черчиллем, и т.д. Запоминаются его чеканные фразы типа: «Науку делать — не мыло варить».

То, что сказал Гроссман в «Жизни и судьбе», советская власть перенести не могла. Рукописи писателя были арестованы, сам он подвергся гонениям и вскоре умер (1964). Однако роман попал в самиздат (а потом и в тамиздат) и стал источником знания о Сталине и о стране. То же потом происходило и с книгами Александра Солженицына, Анатолия Рыбакова, Александра Бека – их не печатали, но о них все знали.

К середине 1960-х в воздухе запахло переменами, кончалась Оттепель, начинался Застой. В общественном сознании на место радости по поводу того, что «Усатый отбросил коньки», постепенно заступало уважение к мертвому льву и тоска по сильной руке. На торжественном заседании во Дворце съездов по случаю 25-летия Победы над Германией при упоминании имени Сталина советские генералы встали как один. И всё громче звучали требования «дать решительный отпор фальсификаторам истории».

Но антисталинизм не исчезал. И порождал свои штампы, согласно которым Сталин – ничтожество, «пакостник, интриган, провокатор» (Лидия Чуковская). Собственно, это было просто следование известным словам Троцкого: «Наиболее выдающаяся посредственность нашей партии».

Все эти штампы нашли отражение в образе Сталина, представленном в романе «В круге первом» Александра Солженицына, написанном вроде бы без вымысла. Писатель здесь язвит по адресу пропа¬гандистской брошюры «Тито — гла¬ва предателей», акцентирующей физическое безобразие «наймита империалистов». Однако его образ Сталина построен по тому же принципу. Сталин – заурядный «маленький желтоглазый старик», ничтожество. Сбрасывая вождя с поднебесных вершин, Солженицын артикулирует неприятные физиологические моменты: Сталин переедает (на своем юбилее), ему и «отрыгивается тухло», и в животе каменная тяжесть, и слабительное не помогает. У него жирные влажные пальцы, оставляющие следы на бу¬маге (это, конечно, от Мандельштама); и совино-зловещий взгляд. Жуть!

«Незаконный сын, приписанный захудалому пьянице-сапожнику», — пишет Солженицын (хорошо хоть не плотнику!). Представления автора о возможностях нормального входа в социум странные: «Не было наклонностей к наукам или к искусству, не было умения к ремеслу или воровству, не было удачи стать любовником богатой дамы» — потому, дескать, и пошел Сосо в Революцию…

Сталин с удовольствием читает свою биографию, комментируя, как самовлюблённый идиот, по ходу: «Да, народу повезло», «Скромность — это очень верно» и т.п. И – тоскует по настоящему Другу, которого у него никогда не было и быть не могло.

Солженицын смотрит на Сталина со стороны и с заведомой неприязнью, с омерзением, вызванным, наверное, когдатошним страхом. Ему легче думать, что Сталин – ничтожество, как бы это ни противоречило правде.

На страницах романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата», самого знаменитого романа эпохи Перестройки, образ вождя возникает вначале отраженным светом – из чьих-то разговоров: «Говорят, он небольшого роста. — Как и мы с тобою. — А на трибуне кажется высоким. — Да. […] Правда, Ленин писал, что Сталин груб и нелоялен? — Откуда ты знаешь? — Какая разница… Знаю. Писал ведь?!» Затем вождь предстает так, как видели его большинство советских людей – на демонстрации. «Черноусое лицо, точно сошедшее с бесчисленных портретов и скульптур. Он стоял, не шевелясь, в низко надвинутой фуражке. Гул нарастал. Сталин! Сталин!» На другой демонстрации «все на трибуне в теплых шапках, но уши опущены только у Сталина, ему холодно, и это делало его облик еще более простым и человечным…».

И читает Сталин в романе не свою биографию, а историков – Соловьева, Ключевского, Покровского и классиков – от Пушкина и Гоголя до Чехова. И, конечно, Горького…

Рыбаков на своего персонажа смотрит не со стороны, а как бы изнутри. Поэтому фраза, вложенная писателем в уста вождя: «Смерть решает все проблемы. Нет человека, и нет проблем», — воспринимается как настоящая сталинская…

В романе «На другой день» Александр Бек пишет о Сталине, который только начинает входить в силу. Коба инстинктом чует, где пройдет магистральный поток истории, и сознательно подключается к нему, культивируя русскость: «Ныне есть в мире нация, стать сыном которой не зазорно, не безнравственно для пролетарского революционера… Россия теперь прокладывает путь человечеству». Говорит он в основном по-русски, оставляя для грузинского особо доверительные вещи.

Беку удалось создать нечто, не тронутое «ни фимиамом, ни обличениями позднейших годов» (В.Корнилов). Коба – неряха, у него низкий лоб, раздвоенный на кончике нос (признак жестокости), тусклый взгляд. Он склонен к предательству, хитер, любит шутить над другими, но не терпит насмешек над собой. Притом Сталин наделен такой харизмой, что все эти неприятные черты стушевываются. «Человек, не похожий на человека», — думает друг юности Сталина, то ли с восхищением, то ли с ужасом.

Притом Сталин – человек обаятельный, в него влюбляются и 16-летняя девушка, и ее мать, и товарищи по борьбе. Он – человек незаурядного ума, обширных познаний, неустанно «впитывающий, вбирающий образование». Не аутсайдер, не изгой, а свой среди своих. А потом и первый – воплощение коллективного духа партии, и самых возвышенных, и самых низменных ее устремлений.

Тема греха

Представители следующего поколения – это те, кого принято для простоты называть «шестидесятниками». При Сталине они не сидели сами (в отличие от Солженицына или Рыбакова), но уже детьми знали: Сталин посадил отца (мать, дядю – не важно). Их лояльность советской власти и Сталину выветрилась довольно быстро.

Удивительный (и до дрожи запоминающийся) образ вождя (не к ночи будь помянут!) представил Андрей Синявский в романе «Спокойной ночи». Здесь Сталин в ночь на 5 марта 1953 года приходит к старой своей знакомой на Воркуту. Ни усов, ни образа, ни подобия, так – колонна холода, и всё. Приходит «окончательное нет в утвердительной форме», эдакий минус-образ, и просит отпустить грехи. «Прости, — выдавил он через силу, превозмогая себя и дивясь посмертному своему, небывалому унижению». Уговаривает, подлец: «Но ты же как будто христианка?.. Но ведь ты православная?»

В общем, уговорил – простила Сталина старая лагерница Алла, но только за то, что он ей одной принес. И с условием – обойти всех, кому должен, чтобы каждый отдельно простил. Только сказала: «»Вымаливай именем Господа нашего»…И его разом не стало». Самое главное в этом сюжете – то, что всё так и было в жизни.

Синявский увидел «что-то развращенное, сладострастно-тревожное» в воздухе этой кромешной эпохи – соблазн эстетики патологии. «Смотрите, опять кого-то слопал, уродина! Ну и прожорлив, собака! Какие кольца, какие мышцы у раскормленной твари под защитной чешуей! И, главное, какие глазки! Нет, вы только посмотрите, какие глазки!..»

Фазиль Искандер в романе «Сандро из Чегема» (новелла «Пиры Валтасара») тоже присматривается и к тому, как себя показывает Сталин, и к той ауре, к тому напряженно зловещему полю, которое этот харизматик создает вокруг себя. Чудо, сопутствующее тайне и авторитету, чудо, от которого веет могильным холодом и смертельной опасностью. И оборачивающееся в кругу свиты, соратников, собутыльников неизбывной тоской (впрочем, смотря на чей вкус…)

Лучезарен масляный блеск темных глаз вождя, но его между прочим, небрежно брошенная фраза: «Где-то я тебя видел, абрек?» — вгоняет Сандро из Чегема в смертельную тревогу. (Будучи мальчиком, встретил он на горной тропе человека с карабином. Был ли то Сталин, только что ограбивший пароход, или еще кто-то, сказать наверняка нельзя. Но все равно страшно.)

Жестокие развлечения, пошлые шутки, непристойная роскошь застолья. Сентиментальность, замешенная, правда, на отменном художественном чутье: «…ни власть, ни кровь врага, ни вино никогда не давали ему такого наслаждения», как хорошая песня, «освобождавшая душу от гнета настороженности».

Выбор всегда за нами и ответственность за выбор тоже, говорит Искандер. Вариант судьбы: «Джугашвили, который не захотел стать властителем России под именем Сталина». Хлопот, дескать, много.

Хлопот действительно много. И у Искандера возникает тема греха, осознаваемого Сталиным, тема вины: «Взгляд его упал на Ворошилова […]. И вдруг острая жалость к нему пронзила Сталина. Он тоже загубил душу, подумал Сталин». Симпатичная, хотя, может быть, и излишне романтичная подробность.

Ударный эпизод из жизни Сталина в «Московской саге» Василия Аксенова опять же связан с физиологией – причем на последнем краю телесного низа. У вождя стула не было дней десять или больше (переел на банкете в честь покорителей Арктики). Специалист по перистальтике, профессор Градов ставит вождю клизму. Далее следует поистине раблезианское описание «выхода сталинского дерьма» — символ нашего (исторического) бытия.

Быстрым пером набрасывает Аксенов портрет. Шахматист, психолог, который ничего не забывает (восхищается Берия). Странная привычка – ломать папиросы (конечно, «Герцеговину Флор»), чтобы набить трубку. Быстрый взгляд, «будто дотронулся до ребра кинжалом». «Округлые, завершенные предложения, вызванные неидеальной властью над языком идеально подвластного народа» — что-то вроде «испепеляющего гипноза». Вождь вызывает ненависть, отвращение. И страх.

Однако коду к своей саге и к судьбе Сталина писатель исполняет неожиданную. Пройдя со своими героями долгий и страшный путь – с начала 1920-х до начала 1950-х, Аксенов избавляет их от страха и, наверное, избавляется от него сам. И, кажется, прощает вождю то, чего нельзя простить. Отпускает грехи, так сказать. Вождь инкарнируется в жука-рогача, большого, великолепного, ярко-черного. «Сталин, отсвечивая сложенными лапами, пополз куда-то в сверкающей траве. Он ни хера не помнил и ни хера не понимал…»

Ясаух пашо!

«Ах, Иосиф, Иосиф, зачем ты оставил нас, генацвале» — под знаком этого выклика, отчаянного рыдания и проходит действие романа Саши Соколова «Палисандрия». Время действия – альтернативное. А всё остальное точь-в-точь как было и есть.

В центре романа – Кремль, место не только политическое, но и мистическое. Таинственное, неизменно и устрашающе вечное (временное перемещение центра российской государственности на чухонские болота – опустим!). Это некая психокосмическая субстанция, которая задает все ритмы нашей жизни.

Об обитателях Кремля рассказывает графоман и гермафродит Палисандр – такой сгущенный сталинист и государственник. Так что всё описанное здесь мы получаем из его рук. Палисандр — «кремлевский сирота». Его коллективный отец — обитатели Кремля, дядя Иосиф, дядя Лаврентий, дядя Леня, дядя Юра, «довольно прекрасные люди присущего им периода».

Дядя Иосиф – так, по-домашнему, Палисандр величает Сталина – красивый, добрый, даже добродушный, «ладный и годный еще хоть куда Дон-Кихот без упрека и страха». Он – гуманист и истинный либерал. Предлагает, например, поднять «железный занавес» — открыть границы. «Слушай, что говоришь! – отвечал Лаврентий, прилаживая поплавок.– Народ уезжать начнет» [… ] Генералиссимус возражал: «Что худого? Поедет – посмотрит, вернется – расскажет. Зачем неволить? Народ – птица вольная». То есть готовит Оттепель, «инициатива которой приписывается кому угодно, только не дяде Иосифу», сокрушается Палисандр.

Дядя Иосиф интересуется поэтами и разбирается в поэзии: «Я знаю, Сандро, ты – поэт Божьей милостью. Мне докладывают. Да я и сам кое в чем маракую». Он запросто играет с кремлёвской детворой. Детвора – среди которой и Палисандр, — его и убивает, вроде бы случайно. (Критики усматривают здесь Эдипов комплекс, поскольку Палисандр имел секс с Надеждой Аллилуевой, которую воспринимал как свою мать.)

После смерти дяди Иосифа и последующего самоубийства дяди Лаврентия наступает полоса безвременья. Так считает Палисандр. И с точки зрения истового сталиниста – так оно и есть: куда нам без Сталина-Берии-ГУЛАГа!

В романе Владимира Сорокина «Голубое сало» спираль времени туго закручена. В далеком будущем сибирские землеёбы (они любят мать-сыру землю) нападают на засекреченную лабораторию генной инженерии и завладевают голубым салом. Сало это – новый вид материи, позволяющий «решить в плюс-директе проблему вечной энергии», нечто такое, за что сражаются насмерть. Получить сало можно только от «тех, кто записывал свои фантазии на бумаге» — от писателей (высока цена литературы!).

Землеёбы отправляют сало в прошлое – чтобы оно послужило на благо советскому народу. Посылочка поступает к вождям СССР 1 марта 1954 года. На дворе «сдобные пятидесятые». Советский Союз – супердежава, другая супердержава – Германия. Обитатели Кремля предстают перед ошеломленным читателем в классицистско-прекрасном виде – будто сошли с полотен Бродского, Герасимова, Ефанова…

Иосиф Сталин – главное, пожалуй, действующее лицо романа и нашей специфической Истории (напишем это слово с большой буквы). «Вождь был высокого роста, хорошо сложенным, с открытым, умным, словно выточенным из слоновой кости лицом; черные, коротко постриженные волосы его были с проседью, высокий лоб плавно переходил в залысины, красивые черные брови плавно изгибались над живыми проницательными карими глазами; небольшая горбинка не портила носа, волевые большие губы выступали над небольшим, но упрямо раздвоенным подбородком; гладкие щеки были слегка впалы». И тем контрастнее непотребные, страшные взрывы. Так, Сталин разбивает лицо писателю Толстому, а потом издевается: «К сожалению, вот так выглядит современная советская литература». И дикий звериный выкрик: «Ясаух пашо!»,- которым заканчиваются приступы смеха, охватывающие вождя.

Кроме того, Сталин наркоман и педераст. Вот он предается любовным утехам с графом Хрущевым. «Хрущев медленно раздевал Сталина, лежащего на огромной разобранной кровати…» — целомудренно прервем цитату. Отметим лишь, что любовники едят фундю – мелко нарезанная человечина, вырезку для которой берут от свежей жертвы пыток.

Похоть, насилие, перверсии пропитывают всю жизнь кремлевских обитателей, как жизнь античных богов и героев. Самая сильная страсть – похоть власти. И страстная жажда иммортализации – вожди хотят жить после смерти, остаться в вечности.

После ряда макабрических приключений, уничтожения всех, кого можно, включая друга Гитлера, Сталин остаётся единственным обладателем голубого сала и вкалывает заветное вещество себе в глаз. Грандиозное зрелище разрастания мозга вождя – как метафора конца света и бессмертия (всесилия) Сталина: «Мозг Иосифа Сталина постепенно заполнял Вселенную, поглощая звезды и планеты»…

В конце концов мозг сжимается и достигает естественного размера мозга Сталина (если слово «естественный» здесь кстати). Теперь вождь – тот самый, не единожды описанный в романах предшественников Сорокина желтолицый старик, с редкими рыжеватыми усами, обвислым носом, низким и рябым лбом, бесцветными глазами. Трубка, набитая табаком из папирос «Герцеговина флор», усохшая правая рука, привычка делать отметки в книгах ногтем. Грузинский акцент: «Так, страныца… шэстдэсят пять».

Вождь обретается в том далеком будущем, где царит смесь китайщины и американизма. Он – слуга господина ST, того юноши, которому в начале романа шлет письма из секретной лаборатории его тоскующий любовник. То есть слуга самого себя через чёрт знает сколько лет: теперь он невероятно худой, с голым черепом, белыми глазами и сиреневыми зубами… Жуть!

Из драгоценного голубого сала слуга – старый Сталин – изготавливает накидку, в которой его господин – новый Сталин – пойдет на Пасхальный бал (прости, Господи!). Вождь, как и жаждал, попал в вечность, хотя наверняка представлял её иначе.

Роман завершает свой путь, но Сталин остается с нами. Судя по всему, навсегда. Ясаух пашо!

И что есть правда в литературе?

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: СМЕРТЬ СТАЛИНА В ПОЭЗИИ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>