О композиторе, который тискал романы на зоне, и о его книге «Золотое житьё»

Музыку Всеволода Задерацкого (1891-1953) называют «потерянной классикой ХХ века», а самого композитора сравнивают с Шостаковичем. При жизни его сочинения не печатали и не исполняли. Но он всё равно писал — вопреки. И не только музыку, но и прозу, которая и составила книгу «Золотое житьё» (М.: Аграф, 2012, серия «Символы времени» Предисловие В. Задерацкого-младшего ).

Жизнь как роман

Линия его жизни причудлива и извилиста. Из этих извивов мог бы составиться роман, сколь интересный, столь и трагичный. Задерацкий давал уроки музыки цесаревичу Алексею. В Первую мировую войну был офицером царской армии. В Гражданскую — воевал на стороне белых, в Добровольческой армии Деникина.

Увидев однажды, как его боевой товарищ, офицер, методично убивает пленных красноармейцев, выстрелил в него, и, как пишет Задерацкий-младший, «в это же мгновение он понял, что бесповоротно потерял шанс сохранить жизнь на своей стороне и бросился бежать на другую сторону, через линию траншей, подчиняясь единственно инстинкту самосохранения».

Оказавшись у красных, едва избежал расстрела. Сам Дзержинский, услышав случайно, как Задерацкий играет на рояле, выдал ему охранную грамоту: «Сохранить жизнь, определить место жительства». Потом одна ученица Задерацкого вспоминала, как у него на рояле – уже в начале 1950-х — стоял бюстик Железного Феликса. «Он спас мне жизнь в роковой момент моей биографии», — говорил композитор.

Именно Задерацкий послужил прототипом Вадима Рощина в романе Алексея Толстого «Хождение по мукам», белого офицера, который переходит на сторону красных Цитата: «Одно время к сестрам ходил очень милый человек, капитан Рощин, откомандированный в Москву для приема снаряжения… Вадим Петрович Рощин молча кланялся. Он был худощавый, с темными невеселыми глазами, с обритым ладным черепом…» (Книга 1 «Сестры»). Действие романа Ал. Толстого благоразумно заканчивается 1920-м годом, и какая судьба ждёт Вадима Рощина – неизвестно. Скорее всего, такая же непростая, как судьба Всеволода Задерацкого.

Местом жительства ему определили Рязань. Там же его трижды арестовывали: в 1921-м, 1922-м и в 1926-м. Во время третьего ареста были уничтожены все его рукописи и партитуры. В рязанской тюрьме он пытался покончить с собой. Но остался жить

А вот со свободой дело обстояло хуже. Свободы не было. Причем не только свободы творчества, но и свободы как таковой. Были передышки между арестами, во время которых он, т.н. лишенец, не имел права голосовать, жить в больших городах, иметь телефон…

Художник Федор Платов, друживший с Задерацким в годы молодости, был уверен: «Всеволода большевики преследовали не за то, что он воевал в армии Деникина. Это было как бы сброшено со счетов. Его преследовали за то, что он в 1915–1916 годах был музыкальным воспитателем наследника царского престола цесаревича Алексея, сына Николая II». Но это всего лишь версия.

Трудно представить, чтобы большевики простили Задерацкому службу у Деникина, жену и сына, успевших эмигрировать (это его первая семья). К тому же, он сделал идеологически неправильный шаг — вступил в Ассоциацию современной музыки (АСМ), которая собирала под своим крылом композиторов-авангардистов. И объявляла в  манифестах о создании «объединённого фронта» против «эпигонства, прекраснодушия и творческой лени». В результате в 1932 году АСМ ликвидировали — как «сборище чуждых пролетарской идеологии музыкантов».

В общем, грехи Задерацкого (в совокупности и по отдельности) не пускали его в советский рай. Но «шум времени» он слушал внимательно и музыку его улавливал чутко. Азартно работал в таком жанре, как симфонический плакат. Его «Завод» (1935) музыкально передавал гул работающих станков, лязг металла, постук конвейера – едва ли не все производственные ритмы и звуки. Дробный ритм «Конной Буденного» (1935) был как стук копыт приближающейся конницы: «Вообще-то я видел на марше конную Мамонтова (Константин Мамонтов — белый генерал, который неоднократно бил красную конницу Будённого. – В.Ш.), и когда писал, передо мной стояла картина того, что я видел реально. Но какая разница? Эти армии двигались в сходных ритмах и пели те же самые песни», — вспоминал потом композитор. ( У Василия Аксёнова в «Острове Крыме» белые и красные с одинаковыми чувствами поют «Каховку».)

Он перекладывал на музыку стихи Брюсова и Северянина, но больше всего — эстетически близкого ему конструктивиста Сельвинского: «Шёлк. Чай. Пух, Меха. Конь – ряб, дик./ Чоючиха. Контрабан./Дист.» А также Маяковского, Асеева, Демьяна Бедного, Кирсанова, Луговского, Маршака… Да и сам писал созвучные эпохе стихи — например, к своей арктической симфонии для детей «Полярный поход»(1934):

Полуденное солнце, багровый глаз,
Кого лучом ласкало по многу раз?
Кто в северном сиянии к востоку плыл?
Кто снежными метелями закутан был?

То смелые водители морских кораблей,
Герои-победители полярных ночей,
То летчики, чьи подвиги за льды и моря
Разносят ветры Севера в чужие края.

Но это ему не помогло. В1937 году Задерацкий получил «6 лет без права переписки», среди прочего — за «распространение фашистской музыки» (оркестр под его управлением играл Вагнера и Рихарда Штрауса). На этот раз он попал в Севвостлаг на Колыме. В этом лагере сидели: поэт Мандельштам и конструктор Королёв, артист Жжёнов и генерал Горбатов… Об этом лагере «Колымские рассказы» Шаламова и «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург.

В невозможных условиях Севвостлага Задерацкий сочинил «24 прелюдии и фуги для фортепиано» — «первое в ХХ веке (до Хиндемита и Шостаковича) воссоздание барочного цикла», свидетельствуют музыковеды. Писал без инструмента, на телеграфных бланках, карандашом

Кроме того, в лагере он тискал романы, то есть рассказывал истории, за что имел некоторые блага от охраны и уважение от сидельцев («Слушание «рОманов» представляет собой как бы культурную традицию, которую весьма чтут блатари… считается хорошим тоном слушать «рОманы», любить и покровительствовать искусству подобного рода», — пишет Шаламов.)

В 1939 году Задерацкий попал под волну пересмотра дел, инициированную Берией (вставшим во главе НКВД), и был освобожден в связи с закрытием дела. На материк освободившиеся должны были добираться своим ходом: сначала до Магадана, потом наниматься (матросом или такелажником) на корабль, который шёл во Владивосток «… один из его постоянных слушателей – старый вор – при освобождении вынул изо рта золотое кольцо (которое он хранил там несколько месяцев) и дал ему со словами: «С ним ты пойдешь дальше», — рассказывает Задерацкий-младший.

После долгих скитаний по стране и разных работ, вроде музыкального воспитателя в детском саду, он осел во Львове, где наконец получил достойное своего уровня место в консерватории — заведующего кафедрой камерного ансамбля. В 1948 году в русле кампании против формализма (в связи с оперой «Великая дружба» Мурадели) его опять подвергли жесткой критике – за произведения, что характерно, которые не публиковались и не исполнялись. Во Львове Задерацкий и умер 1 февраля 1953 года, за месяц до смерти Сталина.

Роман как жизнь

Книга «Золотое житьё» составлена из историй. Судя по рукописи, это должен был быть роман, рабочее название — «Человек идёт по эпохе». Задерацкий успел рассказать только о начале ХХ века, но и этого достаточно, чтобы оценить качество его прозы.

Проза эта чёткая и определенная. Как чёток и определенен мир, в ней описываемый. И в этом её обаяние. А также — в открытости. Истории, рассказанные здесь, выходят далеко за пределы текста ( и этим отличаются от физиологического очерка, за который их может принять поверхностный взгляд). За обстоятельными, подробными, оснащёнными запахами и звуками рассказами ощущается некий высший смысл, высшее знание автора. Идёт ли речь о московском доме терпимости или о санкт-петербургском салоне, о штормящем море или о тайге. И о людях — в доме терпимости, в салоне, на море, в тайге… Подобно одному из своих персонажей, Задерацкий чует «в человеке необычайное» и о таких людях пишет.

Открывает книгу рассказ «Боря», о детстве. Его можно было бы назвать безмятежным, если бы не ряд жестких и жестоких моментов. Погибает (диким образом – свернув шею при кувырке через голову) 13-летняя няня мальчика. Мальчик выбивает глаз бабушке – из любопытства. Его острое – на уровне физиологии — восприятие музыки во время посещения Большого театра отзывается энурезом.

В этом рассказе впервые появляется очень привлекательный персонаж – авантюрист-путешественник, бесстрашный, лихой, отчаянный, добрый. С соответствующим именем – Феофил, то есть любимец Бога. И с ним всегда два огромных дога. Он отважно бросает вызов ялтинским бандюкам – и побеждает («Чайная роза»). Рискует своей жизнью, чтобы помочь семье несчастного корейца, убитого из-за «корня жизни» («Жень-шень»). Такой же обаятельный персонаж – странствующий «золотой гравёр» Максим, напоминающий князя Мышкина, но умеющий за себя постоять.

Однако интересовавшие Задерацкого типы — необязательно любимцы Бога. Иногда наоборот – любимцы дьявола. Но непременно с чем-то необычным, доведенным до последнего предела.

О любимцах дьявола он рассказывает, совпадая с Фроммом, – это некрофилы, превыше всего ценящие порядок и не испытывающие никакого благоговения перед живым, будь то собака или человек.
Среди них — бездушный, лишенный, кажется, всяких чувств убийца-старообрядец. Убивать ему легко, особенно – если он имеет с убийства выгоду. Очень страшный человек – практичный, расчетливый, разумный. И живучий, как волк («Карьера таёжного волка»).

Такой же любимец дьявола — старший мастер-гравёр Суховеев, аккуратный, чистоплотный садист и жестокий глава семейства. Он читает Священное Писание, а превыше всего почитает дисциплину и порядок. «В полпервого Суховеев появлялся на пороге своего дома. Часы всегда показывали не 28 и не 32, а ровно 30 минут первого. К этому времени на столе должна была стоять тарелка, налитая супом ровно до цветного рубчика тарелки». («Золотое житье»).

Или практичная хозяйка дома терпимости («Золотое житье»), настойчиво, изощрённо вовлекающая в проституцию юную Прасковью – ведь за девственницу хорошо платят. И слушает под дверью, как девочку лишают девственности. Слушает, даже не возбуждаясь, только с практической точки зрения – подошел ли товар купцу…

Испытав на себе злые причуды судьбы, Задерацкий хотел понять и прояснить, каким образом судьба распоряжается человеком. Рассказы цикла «Из одного гнезда» — это своего рода притчи о пятерых сыновьях купца, каждому из которых в наследство достается своё , в соответствии с наклонностями и характером, как это видится их отцу. И каждый по-своему с этим наследством обходится. Такая сага о дорогах, которые мы выбираем и которые выбирают нас.

Как всякий русский писатель, он наследовал классикам. Так, в рассказе «Лимонад» слышится чеховский сарказм — когда русские люди за праздничным столом с удовольствием и вдосталь рассуждают о революционерах, конституции и прочих важных предметах. То же относится и к рассказу «Плодоносная веточка», в котором инженеры, строящие дорогу, ловко пилят бюджет.

Абсолютно достоевский персонаж – князь Ингулов («Под сенью магнолий», «Парус сомнений»). Согласно идеологической моде начала ХХ века, он — социал-дарвинист и ницшеанец. «Противоестественные учения о бесконечном милосердии, как христианство, приняли для удобства. Чтобы было спокойнее жить. Но когда борьба за существование вступала в решающую фазу, о нем забывали и целиком отдавались естественному чувству кровожадности и злости».

Над прозой Задерацкий работал в начале 1940-х годов, однако время ее действия — начало 1900-х. Как будто и не было в жизни автора не войн, не революций, ни большевиков, ни чекистов, ни тюрем, ни лагерей… Но в речах князя Ингулова, запальчивых и страстных, как речи героев Достоевского, слышны отзвуки того времени, которое было за окном. О революции, в результате которой «только особо проворные субъекты, вроде непойманного вора, имеют шансы на спасение и даже на обретение выгоды». Об идее, которая, «будучи спущенной с небес на землю, превращается, будучи демагогически или корыстолюбиво утилизированной, в свою противоположность» (ср. с «идей, попавшей на улицу» у Достоевского).

Роман свой Задерацкий писал, не рассчитывая на публикацию. Он не то что смирился – привык. Так же он писал и музыку. «Как же вы пишете, не заключая договора?», — удивилась девушка-секретарь в Музфонде. Пытаясь добиться внимания и помощи у товарищей по цеху, он стучал в двери Союза композиторов – но напрасно.

Свои впечатления от общения с чиновниками Союза и от Первого съезда композиторов в 1948 году, Задерацкий с сарказмом и иронией изложил в письме председателю правления Музфонда. Что было, по меньшей мере, опрометчиво, но давало хоть какой-то выход накопившимся чувствам. Письмо это как конспект романа о жизни советских композиторов – в пандан описанию жизни советских писателей в «Мастере и Маргарите» Булгакова… «… я узнал, что олигархи [из Музфонда] должны государству сотни тысяч повисшего в вечности аванса, что некоторые бедняки просили на бедность 300 000 на постройку подмосковной виллы, и просьба такого пролетария от композиции была удовлетворена […] Выслушав на съезде краткие, но впечатляющие сообщения о победоносных усилиях ведущих рвачей, я даже умилился собственной судьбой и почувствовал себя героиней французского бульварного романа — “бедной, но честной девушкой”».

Но свой «музыкальный роман» Всеволод Задерацкий так и не написал. Как и не написал он многого другого из того, что мог бы. Его музыкальные сочинения начали публиковать и исполнять (cначала малыми дозами) только через 20 после его смерти. А проза его пришла к читателю через 60 лет. Но всё-таки пришла!

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>