Эксклюзивное интервью Владимира Гуги с Сергеем Летовым. Часть I

Миллионы людей удостоены степенью «кандидат наук», сотни носили титул «кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС». И только один человек, Сергей Летов, официально назван «кандидатом в Будды».

О появлении этого титула сложена замысловатая легенда, ставшая одним из мотивов новой книги знаменитого музыканта. В эксклюзивном интервью для толстого веб-журнала «Перемены» Сергей Летов рассказал о своем творческом пути, метаморфозах мирового культурного развития, былых и современных героях авангардной сцены.

***

В.Гуга: В вашей книге «Кандидат в Будды» упомянуто множество ярких имен, с которыми вы организовывали разнообразные творческие проекты: Сергей Курехин, Дмитрий Александрович Пригов, Сайнхо Намчылак, Борис Гребенщиков. Кроме того, вы сами основали группы «Три «О»» и «Сакс-мафия». Какой проект на ваш взгляд стал самым плодотворным, значимым?

С.Летов: Наиболее значимым проектом для широких масс было сотрудничество с Сергеем Курехиным. Его мультимедийные акции адресовались весьма широкой аудитории. Это именно то, о чем говорили и будут говорить. Для меня же в музыкальном смысле самым ярким и оригинальным является мой ансамбль «Три «О»», которому в этом году исполнится 30 лет. Чем оценить плодотворность? Если записями, пластинками, компакт-дисками, то их было совсем немного и у Курехина, и у «Три«О»». Но выступлений, музыки – как события, было очень и очень много, в самых разных странах…

А какова судьба квартета «Сакс-мафия»? Ведь это – международной коллектив, участники которого представляют враждующие на данный момент государства.

К сожалению, «Сакс-Мафия» сейчас редко собирается: у публики прошел интерес к какой-либо неформатной музыке, нешаблонной, сделанной не по импортированному с Запада образцу. На профессиональную сцену неформатным коллективам попасть становится все труднее. Все выступления и «Три«О»», и «Сакс-Мафии» организуются на протяжении уже 10 лет исключительно по моей инициативе. А их немолодые уже участники заняты в других, коммерчески более успешных предприятиях, – театрах, рок-группе «АукцЫон» и так далее. Теперь даже для выступления в культурном центре, позиционирующем себя как центр фри-джазовой, экспериментальной музыки, нужно платить аренду, и довольно значительную, в той или иной форме. Проблема «Сакс-Мафии» не в том, что мы жили в разных государствах, а в том, что мы живем в разных городах. Между музыкантами-то никаких идеологических разногласий нет.

Кроме того, в декабре музыкант из «враждующего на данный момент государства» взял да переехал в Подмосковье! Думаем, а не сыграть ли нам наконец концерт в одном старом московском рок-клубе в апреле, когда Николай Рубанов (саксофонист, участник групп «АукцЫон», «Сакс-Мафия», уроженец Закарпатской области, Украина, – ред.) приедет в Москву? Но, к сожалению, мой тур-менеджер запланировал для меня гастроли от Поволжья до Южной Сибири как раз на вторую половину апреля…

Теперь проблема в плане государственной «враждебности» существует не у «Сакс-Мафии», а у «Нового Русско-Украинского проекта».

Когда-то, еще в 1992 году, мы с Юрием Яремчуком (украинский музыкант, саксофонист, – ред.), львовянином, и Александром Нестеровым (украинский музыкант, гитарист (1954 – 2005), – ред.), киевлянином, организовали «Русско-Украинский проект». Этому импровизационному трио не разрешили выступать на фестивале Нестерова «Новая территория», проходившем в Доме Украины на Крещатике, тогда же в 1992, так как «русские и украинцы должны играть отдельно». Но мы потом много раз играли вместе и даже ездили в Литву. Правда, там нас переименовали. Уже тогда название «Русско-Украинский проект» звучало для литовцев неприемлемо (выступали как «Киевское трио»).

После смерти Нестерова (последствия Чернобыля) киевляне братья Радзецкие – виртуозы MIDI-гитары и бас-гитары, восстановили проект с Яремчуком и мною. У нас состоялись выступления в Киеве, с братьями я играл в Москве в клубе Алексея Козлова. А вот где и когда мы встретимся все четверо теперь – неизвестно…

В начале книги вы пишите, что учились в физматшколе, а потом поступили в престижный технический вуз. И вдруг! В зрелом по сути возрасте вы начали заниматься музыкой. С нуля. Вы поняли, что искусство – более продуктивный метод самоопределения и постижения мира, чем наука?

Когда я начал учиться играть на саксофоне, я совсем не предполагал, что это станет моей профессией. Если бы не мои партнеры по «Три «О»» два Аркадия – Кириченко и Шилклопер, – то я бы еще долго, а может быть и до сих пор совмещал любительские занятия музыкой после работы и материаловедения. Но ансамбль «Три «О»» мне был очень дорог, и их ультиматум – музыка или наука – меня заставил от науки отказаться.
Это было очень нелегко. Мне иногда снится, что я в лаборатории… Забавно, что в институте как раз наоборот не видели никаких проблем в том, чтобы я играл на саксофоне, даже отправляли в командировки, совпадавшие по датам и местоположению с концертами.

Россия, несмотря на свою богатейшую музыкальную историю, считается литературоцентричной страной. Вы и сами владеете пером, и в вашей книге периодически упоминаются имена известных современных поэтов. Каково состояние российской современной литературы? Она на взлете или в упадке?

Я все же не профессиональный литературовед, чтобы давать оценки состоянию дел в современной литературе. Для меня несомненно, что ответственность за состояние музыки или литературы в современной России лежит в большей степени на публике, чем на авторах. Современная публика не интересуется поэзией в той степени, как это было в 70-х или 80-х.

Я помню квартирники, на которых выступали поэты, то есть люди платили за вход рубля по два, сидели на кроватях и слушали стихи, допустим, Алексея Парщикова. В 90-х на смену стихам пришли детективы или дешевые любовные романы. Тиражи поэтических сборников упали до нескольких экземпляров. И тем не менее, поэзия существует. В 2010-е наметилась тенденция возрождения Страны во всех областях, в том числе и в поэзии.

Мы периодически выступаем с поэтом и переводчиком Максимом Амелиным и даже путешествуем с такими литературно-музыкальными концертами (не песнями!!!) в провинцию: Ростов, Таганрог, Пермь… И самым ярким знаком наметившегося возрождения является московский поэтический клуб «ЛитПон» – литературный понедельник – который ведет уже 5 лет Арс-Пегас, поэт Арсений Молчанов. И хотя я сам приверженец более старших поэтов, например, Вячеслава Куприянова и Сергея Бирюкова, но на призывы литпоновцев я тоже с удовольствием откликаюсь. В прошлом году мы совместно принимали участие в спектакле «Таганский Фронт», поставленным актером и поэтом Владом Маленко. Заключительная фраза спектакля:

Скоро Таганка будет приютом поэтов,
Домом, где продолжает Высоцкий жить.

Освоение музыкального инструмента – непростая задача. Тем более освоение духового инструмента. Чтобы достичь определенной планки в исполнительском искусстве, требуется серьезная школа. Вы же как-то легко «перескочили» этот этап, фактически сразу став очень заметным музыкантом. Не жалеете ли о том, что не прошли стандартную «музыкантскую лесенку» – музыкальная школа-училище-консерватория?

Что касается саксофона, то нет, не жалею. А вот композиторских знаний, прежде всего в области гармонии, мне иногда не хватает. Поэтому для решения некоторых задач я вынужден привлекать к сотрудничеству музыкантов с академической подготовкой. Что же касается саксофона, вообще духовых инструментов, то музыкант должен более-менее регулярно заниматься. Если он не играет дней пять, это становится очень-очень заметно.

Есть музыканты интеллектуально сильные, эрудированные, но достичь признания на духовом инструменте им не удалось… Так бывает. Я в последнее время все больше внимания уделяю электронным духовым инструментам, но вот публика привыкла к тому, что я саксофонист, и требует играть на саксофоне. Да и то, что я только импровизирую, тоже не совсем верно. В Оркестре Московских Композиторов я зачастую играю только по нотам, написанную композитором партию. Бывали случаи, когда руководитель оркестра не давал за концерт сыграть ни одного соло. В проекте «Курехин: NEXT», исполняющем музыку Сергея Курехина в аранжировках Алексея Айги, я тоже играю свою партию и импровизирую только в отведенных для этого местах.

Вспоминая Сергея Курехина, вы обращаете внимание читателя на его мощный интеллектуальный потенциал, который музыкант активно развивал. Почему, чем более неформально, свободно искусство, тем оно более требовательно к теоретическому аккомпанементу: предуведомлениям, научным комментариям, объяснениям? Порой выступления авангардистов напоминают лекцию. А скажем, симфония Бетховена не требует никаких комментариев – зритель просто слушает и получает эстетическое удовольствие.

Ну, что касается Курехина, то для восприятия его «Поп-Механики» какой-то особой подготовки не требуется. Это проект, адресованный широкой публике. ПОПУЛЯРНАЯ механика… А вот для восприятия музыки нововенской школы требуется определенный слуховой опыт и умение анализировать форму. Желательно и ноты в руках держать, чтобы следить за развитием серии.

Искусство для эрудитов существует с тех пор, как существует искушенность в искусстве.

Искусство, включающее в себя автокомментарии, появилось задолго до концептуализма. Например, еще в Средневековье Данте объединял стихи и комментарии в «Пире». Тот же Бетховен обращался не ко всем, а к тем, кто относился к определенным классам, представители которых могут себе позволить посещать симфонические концерты, подготовлены к этому. Но ситуация на самом деле сложнее.

Мне рассказывали композитор Светлана Голыбина и скрипачка Светлана Голыбина, что когда они на рубеже 70/ 80-х заехали на БАМ, в бурятскую деревню, оторванную от «цивилизации», и давали там концерт для колхозников, то те внимательно слушали музыку современных композиторов-авангардистов и начинали отвлекаться и разговаривать вслух, когда звучал Моцарт, Гайдн и Бетховен. Музыка тембров напоминала бурятам их буддийскую музыку, а условностей классицизма они не разделяли… Это говорит о том, что для восприятия музыки очень важен тезаурус – тот запас услышанного, который существует в памяти человека. Этот тезаурус разный у разных людей, он обусловлен звуковой средой, культурой, а теперь, увы, в значительной степени СМИ.

О своих путешествиях по Азии вы пишете с воодушевлением, что не скажешь об описаниях ваших поездок по Западу. По своему душевному складу, вы – восточный человек?

Да, я же родился в Семипалатинске. Сейчас города с таким названием уже нет на карте – вместо него казахское слово «Семей» – так когда-то назывался район Семипалатинска с глинобитными жилищами, в которых обитали казахи (по рассказам моих родителей и бабушки).

В последние годы я чаще всего путешествовал в Японию. В Японии меня очень тепло принимают, приглашают домой, что японцы, вообще-то, по отношению к американцам и европейцам делают нечасто. С моим знакомым профессором мы в каждый мой приезд посещаем «горячие источники», то есть традиционную японскую публичную мужскую баню: лежишь голый в пузырящейся серной воде, на лоб сквозь ветви сакуры падает снег… Меня там приглашают на национальные праздники, например любование фейерверками в Асакуса. Некоторые восточные люди считают, что я скрытый тюрк, например Альберт Кувезин, солист группы «Ятха». Я хорошо чувствую себя в Сибири. Легко нахожу язык с восточными музыкантами – из Азербайджана, Ирана, Туркмении.

Помню, что иранский актер и певец Реза Керадман, которому я пару месяцев аккомпанировал в Риме на театральной постановке по «Шах-намэ» (на тему битвы Рустама и Исфендияра), говорил, что западный человек так играть не может. Когда я возражал Кувезину, мол, какой же я тюрк – у меня же голубые глаза, он сообщал, что у Чингисхана тоже глаза были светлые. Ну ладно, в Каунасе меня принимали за литовца, а в аэропорту Бен-Гурион удивлялись, что я не говорю на иврите…

КОНЕЦ 1-й ЧАСТИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ.

Поезд Москва-Оренбург, 29 января 2015 года

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>