«Христос пленит левиафана». Фрагмент иконы «Воскресение с праздниками».

В детстве я был так счастлив, когда оказывался с отцом на птичьем рынке! Аквариумисты как художники на выставке. Каждый художник у своей работы стоит, а на картинах – рыбки плавают цветные. Став чуть старше я заметил, что и у голубятников – своя улица с проулками, эпоха с датами. Голуби в огромных клетках, в открытых коробках гофрированных, сеткой обернутых, и даже в портфель какой-нибудь полуоткрытый заглянешь, а там голубь спит, в белый шар свернувшись.

Голубиная книга. Есть глаз соломенный, есть винный… Соколявый бъет, бывает, но гонец хороший не умирает, зайдет на страшной высоте за светлую тучу и, представляя, что туча это земля, медленно уйдет вместе с тучей, в небе растворившись. Бывало, придет гонец, сильный, чистый, а ты в глаза смотришь ему, насмотреться не можешь…

У голубятников – своя тема, почта, гончие, ловля, декоративные голуби. Собаки, кошки, хомячки, толчея, и в этой толчее – мужик какой-то и подвыпивший, и потрепанный, из-за пазухи малюсенькую клеточку достает, а там птичка серо-зелененькая бьется, вертится так, что ее и не разглядишь толком, а мужик уже обратно клеточку прячет. По сторонам посмотрел, говорит, чижик не нужен? Нужен, я как-то невольно отвечаю. А стоит сколько? Рубль. Кормить чем, знаешь? Нет. Вон там, в углу, конопли стакан возьми, только потолки коноплю-то, а то он может и не раскусить. Толочь в ступе что ли? Да в какой же ступе, на газете рассыпь, да бутылкой прокатай… Было мне лет десять, я сам, один на Таганке промышляю.

Западней на кормушке довольно просто захлопнуть не только поползня, можно и вьюрка, и дубоноса, смотря где и кого прикормишь, но все равно кормушка и западня – это не ловля. По-хорошему – сеть нужна, «заводная» птица нужна, главное, уехать надо подальше, чтоб никто не мешал книгу природы читать. Несколько лет может понадобиться для того, чтобы по всем правилам, с заводной птицей, сетью «тайником» накрыть вольную. Первой птицей, добытой таким способом, была самка снегиря, цвета кофе с молоком, с черной бархатной шапочкой и белым надхвостьем.

Однажды уехал я на восток от города. Поздняя осень, болота верховые и хвойный лес. Деревеньку небольшую обошел стороной, гари, засеки поросшие, просторные поляны с кочками, кустарником и одинокими соснами. Место приглядел, приготовил ток, сделал легкий шалаш. Из заводных птиц у меня – клест, чиж и маленькая синичка, московка. Ток тщательно убрал, калиной украсил, врытый в землю черный фотографический лоток наполнил водой из лужи, устроил на току водопой. Маленькие клеточки с заводными птицами расположил под дужками из прутьев, слегка замаскировав сухой, подвяленной инеем, осенней травой.

Клест у меня еловый, а вольные клесты сосновые пришли, я их раньше и не видел никогда. Еловый клест красно-коричневый, а сосновики на осеннем солнце – коралловые птицы с отливом малиновым. Они посильней еловиков, покрепче, клюв у них потолще, ведь сосновую плотную шишку вскрыть сложнее, нежели еловую. Тихая песня у них чуть иная, а звонкий позывной крик довольно схожий. Они с моим клестом заводным перекликались позывным криком, и он их на ближайшую сосну усадил, когда они мимо проходили. Он лишь услышал их, как заводной стал кричать. Я в шалаше своем просто не дышу, хорошо, думаю, что в этот момент я не курю сигарету втайне от родителей, не пью чай из термоса.

Первый, самый смелый сосновик уже слетел на тоненькую березку, накренил ее макушку, перелетел на воткнутую в землю «присаду», толстую ветку у самого тока, и с нескрываемым любопытством разглядывает все убранство, мною приготовленное. Постепенно и остальные клесты слетают все ближе. Пока первый подходил, я успел незаметно натянуть рабочую веревку максимально, теперь мне надо не спешить, а в нужный момент сильно и резко дернуть за веревку так, чтобы рука моя, вытянутая до отказа вперед, оказалась далеко позади меня. В этот момент, прикрытый сухой травой птицеловный снаряд «понцы» быстро развернется на четырех веревочных шарнирах и покроет сетью все пространство тока. Есть! Я бегу освобождать из-под сети добычу, разглядываю сосновиков так близко впервые в жизни, рассаживаю по маленьким садкам для свежепойманных птиц.

«Понцы» и «слопцы». Слопцы – это совсем древний птицеловный снаряд, рубленая большая колода, деревянное корыто с хитрой крышкой, тяжелый и стационарный объект для ловли жар-птиц.

То побегаю, чтобы согреться, то сижу возле шалаша, чай пью из термоса, смотрю как густое солнце садится. Сворачиваться надо, пока до платформы доберусь, в городе совсем поздно буду…

Клеста можно было продать рублей за пять. Нужно было подойти к ближайшему зоомагазину, и невзначай, но вовремя вытащить из расстегнутой куртки маленькую клеточку с яркой птицей, а потом опять убрать за пазуху. Достал жар-птицу и спрятал. На фоне волнистых попугайчиков и канареек, единственных в ассортименте, красный клест производил неизгладимое впечатление на любителя живности.

Охота пуще неволи – это о том, что человек пойман круче, чем в клетку. Дедушка моей бабушки, по материнской линии, в лес с огнивом ходил, уйдет недели на две в тайгу красноярскую, зимой, тенета поставит, петли, ставки проверит, привезет возок дичи да рыбы. Сам в возок впрягался. Все пешком, на лыжах небольших. Мне, наверное, от него это передалось, рассказы бабушкины поймали меня.

Для огнива главное – трут, гриб трутовик надо долго вываривать, пока от гриба скелет тончайший, паутинистый не останется. Его высушить надо. Этот паутинистый скелет, на сахарную вату похожий, и есть трут, в него надо искру высекать, а потом уже тоненькую «бумажку» бересты подкладывать…

На Таганке горстка птицеловов собиралась в левом углу, потрепанные, несчастные какие-то люди. На железном прилавке – маленькая, грязная, черная совсем клеточка с серенькой какой-нибудь птичкой. Возле клетки – пустой граненый стакан. Костыль. Старики птичек в маленьких клетках никуда не прятали, а у остальных все где-то под полой, за пазухой, в сумке. Попугаи с канарейками в новеньких клетках открыто висят в огромном множестве, а местная тема скрыта слегка, в глаза особо не бросается, кто знает, тот знает, а кто не в теме, может птичий рынок обойти, а певчей птицы и не заметить.

Поле – вот тема, практика, ухо, бинокль, полевой определитель и блокнот. Выходные я проводил в поле, учился в немецкой спецшколе, был тайно влюблен в одноклассницу, выписывал по почте тоненький немецкий орнитологический журнал. Вечерами в библиотеке на Преображенке изучал тему.

В двадцатом веке по ловле птиц было издано две-три книги, в девятнадцатом одна-две. В одной из этих двух-трех книг, называлась она «Певчие птицы», автор, доктор наук, птицелов двадцатого века, отсылает читателя к птицелову девятнадцатого века, профессору, автору «Очерков из жизни русской природы». Очерки посвящены в основном певчим птицам, их ловле и образу жизни. Доктор наук поймал меня не только описанием птицеловных снарядов, он поймал меня тоньше, этим отсылом к профессору и указанием на то, что лучшая книга по ловле «Наши певчие птицы» была издана в 1910 году и принадлежала малоизвестному русскому орнитологу.

В девятнадцатом веке ловля певчих птиц рассматривалась как общение с природой, как исконная народная охота и старинное ремесло. В веке двадцатом тема сжимается до раздела прикладной орнитологии, птиц ловят, в основном, чтобы кольцевать, кольцуют, чтобы изучать миграции. Ни о какой потехе и охоте говорить уже не приходится, повсеместное содержание певчих птиц в клетках сходит на нет, человек теряет интерес наблюдать за птицей, слушать птицу. Культуру содержания певчих птиц в клетках мягко вытеснили граммофон, патефон, радиоприемник, телевизор и самое современное устройство, несущее звук.

Поймал крестьянин зимой яркого пестрого щегла для девочек своих, клетку из ивы сплел. Чуть подержали, послушали, как птичка поет, на Благовещение выпустили…

И в небольшой избе, и в светлой зале, даже в хорошем трактире могло быть до нескольких десятков клеток с дроздами, соловьями и славками. Соловьи и славки вместе недаром, в славянских текстах можно встретить форму «славий». Славий и славка славят громче всех в садах, а в лесу – сильная по голосу птица дрозд…

Март или февраль, врановые пересмешничают, ворон булькает и пощелкивает, а грубая весь год сойка превращается в сою и выдает редкую чистую флейту. Солнце, а я замерз, руки замерзли всех выпутывать, снасть настраивать, колени мокрые. Я бегаю по лесной тропке, чтобы согреться, а поодаль ток, и мне слышно все, что там происходит.

Я чижей крою, в это время они плотными стаями ходят, осядет стая такая на березу, вся береза поет. Вдруг чиж мой стал как резаный кричать, не как заводной, а как резаный. И что же, на клеточке с чижом большая птица сидит, чижа съесть хочет. Бегу к чижу, вижу – не ястреб, не сойка, и птица небольшая, всего-то с кулак, она лишь, когда крыльями размахивала, большой мне показалась.

Маленькая, но объемно слепленная птица, коричневая с серым, вся в ястребиных узорах, с лимонными глазами на лицевом диске. Кулак из перьев, а из кулака хвостик короткий торчит, темный в светлых поперечных полосках. Отлетел воробьиный сычик от чижа довольно далеко, сел на ветку, меня испугался, но гляжу, он не на меня смотрит, а на чижа. Чиж от страха бьется в маленькой клеточке, а сыч на него смотрит, диском своим лицевым лоцирует, характерно так головой вертит. Я медленно отступаю к шалашу, смекая, что сейчас добыча у меня будет невиданная.

Чиж не пострадал. Маленькая сова летает по квартире беззвучно и как бы не торопясь, маленькая сова парит в пространстве комнаты. Если держать сову в руке и аккуратно, очень нежно подуть за лицевой диск из перьев, откроется ухо совы. Ухо у совы большое и живое, словно в сердце к сове заглядываешь.

Изредка, когда отец боролся с проблемами моего подросткового возраста, он кричал, а однажды даже открыл все клетки и выпустил всех птиц…

Воробьиный сычик – сова сумеречная, не ночная, вот мохноногий сыч, это уже ночник, у него перо в два раза мягче и ярко выраженный лицевой диск, светло-серый, на темной голове правильной шаровидной формы. Когда я достал мохноногого сыча, даже отец вдохновился, он слепил из глины десяток сычей. Каждого, в натуральную величину, слепил, высушил, в небольшой шамотный рот настольной муфельной печки засунул, обжег, остудил, глазурью полил, высушил, опять обжег. Получилась скульптура с натуры, поливная керамика, пустая внутри.

На сыча можно ловить разных птиц. «На пугало». Стоит выставить в лесу на видном месте сыча или ястреба, так вскоре вся местная братва соберется, станет вокруг него летать с тревожным кликом, и все будут стараться прогнать сыча. Здесь как правило используют присады с птичьим клеем или развесные паутинные сети…

Однажды все изменилось, история осталась, но стиль стал совсем другой. Новый и более сложный уровень той же игры, только это уже не игра. Один охотник встретил в лесу чудесного оленя с рогами в виде креста, а как встретил, и ружье опустил, и сам сильно изменился. И мне в грудную клетку залетела невидимая птица. Я не прошел путь птицелова до конца, тоже ружье опустил, но если быть точным, то сначала произошло еще несколько событий. Я побывал в чреве железного корабля. Одноклассница моя стала моей женой, и родилась у нас дочь Варвара. Я опубликовал первый короткий рассказик в студенческом журнале, построил небольшой деревянный домик и… невиданная птица залетела мне в грудную клетку, а мир изменился. Мир перевернулся, а потом снова встал на место, но появилась возможность на этот мир новыми глазами смотреть.

Я не ловил ее, мне даже в голову такое не приходило. Она меня неизреченной красотой своей поймала…

Я перестал ловить птиц, почувствовал, что сам во чреве темном и возопил безмолвно…

Невидимая птица сказала, что слово верное еще сложнее, чем птицу поймать. Мысленный кит отпустит тебя, если ты поймаешь слово верное, она сказала. Кит будет тебя ловить опять, но ты уже будешь знать, где найти это слово, каким оно должно быть.

В книге Иова о левиафане, отце гордых, сказано, что как птицу его не поймаешь.

Поиграеши ли с ним яко же с птицею, или свяжеши его яко птицу на поле?

Господь поймал его и описал способ ловли.

Христос пленит левиафана.
Господь воскресший повелевает ему открыть рот и отпустить томящихся во чреве.
Чудо-юдо рыба-кит отдает назад белые корабли.

Клубочек строчек закатился в дом.
В доме на столе «Добротолюбие» лежит, слово о жизни и «Слово о смерти» Игнатия Брянчанинова.

Когда невидимая птица залетает в грудную клеть, она учит человека читать, видеть старые слова вновь, в непредвиденном месте вставать на путь.

Невидимая птица будет поначалу все время улетать из грудной клети, но если дверца внимания будет открыта, а в качестве привады положить покаяние, верное чтение, страх Божий и смирение, она обязательно вернется.

Люди читают книги с детства до старости, и как-то привыкая читать, перестают отличать одни книги от других. С раннего детства и до старости слыша голоса птиц, люди как-то перестают замечать их, перестают осознавать их необходимое присутствие всюду в окружающей нас природе.

Все это происходит внутри мысленного кита.

Но Кто всегда на всяком месте, во всякой стране соприсущ рабам Своим и являет в них силу и победу Свою, соблюдает их во многих необычайных обстоятельствах, показывает им спасение Свое во всех скорбях их, Тот и нас да укрепит и да спасет среди окружающих нас волн.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>