То, как человек обращается с книгой, – многое способно рассказать о нем.

Для одного характерно осторожное поглаживание корешка кончиками пальцев, для другого – ощущение бумаги в старых книгах, которые еще печатались свинцовыми литерами, – оставленные последними неровности на страницах. Третьих приводит в восторг запах свежеотпечатанной книги, доставаемой из только что раскрытой пачки, или запах старых книг – в переплетах из свиной кожи или легких брошюр, удостоившихся лишь картонных самодельных оберток.

Существует масса способов хорошо издать книгу – и то, как издана книга, говорит о том, как к ней относились, когда издавали – автор, редактор, корректор, издатель. Иная вроде бы отлично изданная книга никак не желает читаться по несоответствию между тем, что в ней и как рассказывается – и как она напечатана и переплетена. В ином же случае самое невзрачное издание – на газетной бумаге, подслеповатой печатью, с разваливающимся от первого же прикосновения переплете – становится любимым.

И причины этой любви могут быть самые различные. Ими может стать память о первом прикосновении, когда именно это издание оказалось попавшим в руки – раскрытым, когда ты ничего еще не знал ни об авторе, ни о том, что он собирается рассказать – или рассказывал тогда, когда ни тебя, ни твоих близких еще на свете не было – и очарованный первыми, прочтенными из середины текста, строчками или привлеченный нелепым, с экономией межстрочного расстояния набранным предисловием, – где другой, незнакомый тебе книжник рассказывал, спеша уместить как можно больше на десятке отведенных ему страниц об авторе, о книге, о том, что было до и после ее издания.

Или, напротив, хорошо тебе известный текст, книга, не только внимательно читанная, но и неоднократно перечитанная, оказалась издана так, как ты, читая ее ранее, всегда представлял себе: подобное издание встречаешь как благую весть о других, неизвестных тебе книжниках – оказывается, твое ощущение было не лишь твоим, но этот другой реально существует – подтверждением чего лежащий в твоей руке томик – и он, тот, кто трудился над этим изданием, надеялся, что таких, именно так чувствующих и воспринимающих, достаточно – по крайней мере не менее тиража, доставленного из типографии.

Впрочем то, как мы обращаемся с книгой, говорит не только о нас, но и о книге – ведь равенства нет не только среди людей или текстов: мы можем, например, купить два издания одного текста – одно для медленного чтения-наслаждения, другое – в мягкой обложке, которое можно таскать за собой, делать нестираемые пометки ручкой, сгибать страницы. При этом еще неизвестно, какая из этих книг полюбится нам больше – прекрасное вроде бы издание так и останется стоять, лишь несколько раз раскрытое, а невзрачный pocket-book впитает в себя весь наш опыт чтения, так что мысль об этом тексте будет сопровождаться непроизвольным воспоминанием сероватых страниц и быстрых заметок, меняющимся почерком, сделанных на коленке или примостившись на подоконник.

Если текст рассказывает об авторе, то книга говорит обо всех ее делавших, ее читавших или державших в руках, владевших не раскрыв страниц или, раскрыв, вскоре закрывших – с решением никогда более не возвращаться или с надежной вернуться когда-нибудь в другой раз: ведь каждая книга требует еще и своего времени, готовности ее прочесть, – попадая в тон нашим заботам, настроениям, не говоря уже об интеллектуальной готовности.

Все последние века книги неуклонно дешевели и становились доступнее, но еще важнее то обстоятельство, что радикально менялись техники чтения – рукописная книга¹ предполагала воспроизведение и передачу лишь наиболее значимого, насущного – того, на что переписчики вновь и вновь готовы потратить свой труд. Библиотека в этом случае представляла результат либо богатства, готовности за короткий срок потратить существенные средства на переписчиков или приобретение готовых экземпляров у тех, кто готов с ними расстаться, либо наследия, – когда каждое следующее поколение присоединяет новые рукописи к уже существующим и копирует последние. Впрочем, разумеется, требуется и то, и другое – и деньги, и преемственность: монастырь здесь предстает идеальным сочетанием.

Каждая книга в этом случае претендует на неповторимость – хотя бы неповторимость ошибок переписчика. Здесь книги не столько читают, сколько перечитывают и вчитываются в текст – текстов немного, но каждый из них претендует на уникальную значимость, письменное слово само по себе авторитетно – помимо авторитета Писания уже хотя бы тем, что потребовало усилий на свое воспроизведение и сохранение. Библиотека в несколько десятков томов в этом случае уже ощутима по ценности, не говоря о собраниях, исчислимых тысячами – и одновременно выполняет, если угодно, функции издательства (впрочем, это скорее print-on-demand).

Книгопечатание в корне меняет ситуацию – книга не только становится легко тиражируемой², но и, что особенно важно в данном контексте, библиотека теперь становится собранием текстов, которые не по силам не только удержать в памяти, но и прочесть – если ранее это можно было сказать лишь о немногих больших библиотеках, то к началу XVII века это верно применительно и к некоторым частным собраниям.

Теперь основные задачи, ложащиеся на плечи новой фигуры – библиографа – ориентироваться в этом изобилии информации и ориентировать других – и определять, что подлежит сохранению и приобретению: каждая большая библиотека предстает как проект – определенный принцип построения знания и систематического накопления информации, т.е. такого, которое затем можно извлечь в зависимости от конкретной потребности. Библиотека как проект оказывается тем самым ориентированной в будущее – она оказывается одним из мест памяти, хранящим не только то, что теперь является памятуемым, но и что выступит таковым в будущем, что должно быть запомнено.

В новом мире печатной книги все дальше расходятся пути библиотек, принадлежащих тем или иным институциям и постепенно становящихся самостоятельными институциями, и библиотек частных, личных. Последняя все больше становится отражением частных интересов, досуга: чтение все чаще становится привычкой, времяпрепровождением, развлечением. В Ларинском семействе, отнюдь не многокнижном, Татьяна найдет изрядный запас французских и переводных романов – побудивших ее ожидать то ли «ангела хранителя», то ли «коварного искусителя», вместо коих явился Онегин.

Если до этого основной, а иногда и единственной книгой была Псалтырь – семейная хроника, записи рождений, свадеб да смертей, ведущиеся от отца к сыну, – а от него к внуку, доходя до четырех-пяти поколений, то теперь не только увеличивается количество книг, но сама библиотека все более превращается в личную, собираясь конкретным владельцем в соответствии со своими интересами, склонностями, предпочтениями – по ней все больше можно сказать о ее владельце, чему способствует и разнообразие изданий, и то, как он с ними обращается – это его круг забот и увлечений, или же не более, чем «случайный набор» заглавий, где каждая книга попала к ее владельцу по своей, конкретной причине: календарь на давно прошедший год, какой-то роман, купленный к долгому железнодорожному путешествию, подаренное зачем-то, из благих побуждений, собрание сочинений классика в одном томе.

Личная библиотека, заботливо собранная, устроенная – предстает как уверенность или надежда на устойчивость существования: ею можно обзавестись и, соответственно, обременить себя в расчете на предсказуемость жизни, на свой дом, который достаточно прочен по крайней мере для того, чтобы предоставить возможность укрыться среди книг. Но, став личной, библиотека соответственно редко оказывается наследуемой – библиотека ученого передается после его смерти на кафедру, в университетскую библиотеку или ученикам – библиотека досуговая перебирается вновь и вновь, по мере изменения вкусов, сохраняя лишь немногие книги, которые связаны памятью с семейной традицией, прошлыми владельцами. Тем самым ее «устойчивость» все более ограничивается пределами жизни одного поколения – это устойчивость, которую удается обрести к зрелым годам своего существования, – и следующее поколение начинает вновь, на новом месте, выстраивая свое собственное личное пространство.

Появление «цифры» изменило мир библиотек по крайней мере сопоставимо с появлением книгопечатания – и подобно тому, как наблюдателю конца XV века была видна лишь небольшая часть начинающихся изменений, так и для нас. Мы застигнуты изменениями – и из-за их скорости во многом действуем по привычкам, относящимся уже к другой, ушедшей эпохе. Прежде всего изменения затрагивают библиотеки как учреждения: центральные библиотеки все в большей степени оцифровывают свои собрания, значение их присутствия в интернете и предоставления доступа к хранящимся у них изданиям через интернет быстро (по мере расширения количества представленных в сети изданий) сокращает физическое присутствие в библиотечных залах. Их «физическое» присутствие, близость к ним становится все менее значимым – последнее играет свою роль, но уже зачастую в той мере, в какой именно из залов данной библиотеки можно получить доступ к электронным базам данным, подписным журналам и т.п. – библиотека оборачивается «точкой доступа», которая теоретически может быть где угодно – и уже в силу конкретных причин привязана именно к этим залам.

Библиотека и как здание, и как помещение все менее является тем пространством, где хранятся – и, в особенности, где читаются книги – ведь теперь все большее число изданий мы можем прочесть там и тогда, где нам удобно: если огромные библиотеки остаются хранителями и печатных, и рукописных текстов (в последнем случае представая частным случаем архива) – и их функции сохранения и работы с оригиналом, сохраняющим свою ценность независимо от наличия цифровой копии, остаются, то иные библиотеки, районные или городские, например, все менее значимы для читателя, ищущего определенную книгу. Текст, все более освобождаясь от связи с физическим носителем, соответственно не требует подобного множества хранилищ, предоставляющих его бумажные копии.

В этом смысле с исчезновением потребности в подобном количестве «хранилищ» уходит большая часть библиотек в привычном нам смысле – то, что приходит на их место вероятнее всего сохранит их название, изменившись в своем содержании, становясь пространствами общения, местами, вырабатывающими и тиражирующими формы городского досуга и т.п. – книга здесь уже повод, причем необязательный, скорее задающий некое направление действия, чем дающий жесткие рамки.

Соответственно меняются и личные библиотеки – если двести лет назад в сколько-нибудь значительным книжным собранием владели лишь немногие, если еще в конце XIX века русский литературный критик Скабичевский с недоумением писал о своем коллеге Михайловском, как тот, еще довольно молодым человеком, успел обзавестись книжным собранием, занимавшим целый стеллаж от пола до потолка в комнате не низкой. При этом обзавестись за короткий срок, не получив ее ни от кого в наследство – и изумление это было понятно читателю, учитывая среднюю цену книг, делавших их весьма значительным приобретением (так, экономии ради, еще в начале XX века имело смысл просить приятеля одолжить книгу, переслав ее по почте). То на протяжении XX века это все меньше делалось вопросом денег – и все более собирание библиотеки становилось вопросом времени, целенаправленного поиска и занимаемого книгами места.

Библиотека, в XVIII веке бывшая одним из символов богатства и благополучия своего владельца, оборачивалась со сменой веков все более личным увлечением, переходящим в личную страсть, – ее собирание требовало в первую очередь влечения и постоянства в нем. Цифровой мир превратил «личную библиотеку», которой по объему позавидовало бы большинство собраний начала XIX века, в переносимую на флэшке и читаемую с планшета. При большом домашнем книжном собрании теперь бывает быстрее найти книгу в электронной библиотеке, чем на полках – или даже на собственном жестком диске, особенно если забыл правильно назвать скаченный когда-то файл.

Личная библиотека как собрание бумажных книг все более становится увлечением сродни филателии, только куда более громоздким, или остающейся привычкой – привычкой перелистывать страницы при чтении, чувствовать кончиками пальцев, как утолщается стопка листов слева и поскрипывает еще совсем тугая брошюровка. Так что личная библиотека – все менее объект обладания, но все более – количества и качества опыта прочитанного, осмысленного, пережитого через и благодаря текстам, теперь скрывающимся под иконкой «Моя библиотека».

Примечания:

¹ Феномен, кстати, доживший до XIX века – и вновь возродившийся уже в XX-м, в самиздате.

² Поскольку печать дорога и имеет смысл издавать то, на что есть широкий спрос (в остальном еще довольно продолжительное время выгоднее будет ограничиваться книгой рукописной), то в первую очередь печатаются книги богослужебные, молитвенники – и латинская и греческая классика, спрос на которую предъявляют университеты.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>