Я не знаю, какой жребий предопределил мой интерес к той давно забытой истории о герое, одолевшем быкоподобное чудовище во мраке кносского лабиринта.

До недавнего времени у меня неизменно вызывали скуку все эти пестрые истории о то ли божественных, то ли звероподобных существах, которым приписываются какие-то невероятные деяния или чудовищные преступления. Лабиринты – эти опустевшие чертоги наших некогда грозных богов и могущественных предков – сегодня служат для развлечения толпы; они не отличаются никакой архитектурной изысканностью, зачастую имеют одну и ту же простую – всем хорошо известную – структуру и, как мне кажется, совсем неуместные изображения перста, указующего верный путь к выходу из лабиринта. Волею случая я забрел однажды в подобный лабиринт, и он вогнал меня в такую тоску своей простотой и незатейливостью, что я умудрился заблудиться в нем.

Да, и чудовища, и лабиринты нисколько не занимали меня. Но что-то произошло, что-то изменилось – во мне или вокруг меня, не знаю, – и я стал одержим ими. Они заполонили мой разум, они преследовали меня и днем, и ночью. Иногда я начинал всерьез опасаться, а не чреват ли я чудовищем, сидящим внутри меня, так что впору было призывать Гефеста с его повивальным топором, дабы он освободил меня от столь невыносимого бремени.

Мучимый своими чудовищами и лабиринтами я вспомнил о судьбе другого лабиринтного человека – Тесея и его встрече с Минотавром. Предположив, что история афинского героя могла бы дать мне подсказку в моих бесконечных блужданиях собственными лабиринтами, я обратился к произведениям наших поэтов и трагиков, чтобы через них понять древнее предание; но каково же было мое разочарование, когда вместо ясного рассказа о героическом деянии я обнаружил в них какие-то путанные и замысловатые хитросплетения образов и слов – излюбленный предмет бесконечного восхищения наших софистов, – хитросплетения, лишь затуманивавшие изначальное предание.

В стремлении обнаружить истину в древних сказаниях я, к счастью, был не одинок. Многие достойные мужи – от Гекатея Милетского и Геродота Галикарнасского до наших хитромудрых современников – пытались отыскать правду в преданиях, переданных нам предками через нерадивых поэтов, поставивших слог выше истины и тем исказивших подлинный смысл священных историй. Среди них затесался и мой прекраснодушный знакомец Плутарх из Херонеи. К его жизнеописанию Тесея, разумеется, я обратился прежде всего.

Стремясь примирить предание с истиной, Плутарх отказывается от исконного рассказа о Тесее – незаконнорожденном наследнике афинского царя, вызвавшемся вопреки воле отца сразиться с Минотавром в числе других подростков, предназначенных в жертву чудовищу, – и склоняется к более, как он считает, правдивой истории, пересказывавшейся критянами: «Если верить преданию, любимому трагиками, детей, по приезде их на Крит, съедал в лабиринте Минотавр, или же они бродили там и, не находя выхода, погибали. Еврипид говорит, что Минотавр был:

Пород смешенье двух, чудовищный урод, —

или:

Он вполовину бык и вполовину муж.

Филохор говорит, что критяне не согласны с этим преданием. По их словам, лабиринт был тюрьмою, в которой страшного было только то, что заключенные не могли убежать из нее. Минос устроил в память Андрогея гимнастические игры, где раздавал в награду победителям детей, содержавшихся до этого в лабиринте. На одних из первых игр одержал победу пользовавшийся тогда огромным влиянием у царя его полководец Тавр, человек суровый и неприветливый, который обращался гордо и жестоко и с афинскими детьми. Даже Аристотель, описывая государственное устройство боттийского округа, очевидно не верит, чтобы Минос убивал детей, но думает, что они до старости жили на Крите в качестве рабов…

Из этого примера видно, как опасно навлечь на себя ненависть города, у которого есть прозаики и поэты. На афинских сценах о Миносе отзываются всегда дурно, бранят его…

По словам Филохора, когда Минос устроил игры, для всех было ясно, что победителем останется опять Тавр, вследствие чего его возненавидели, – его влиянием тяготились из-за его характера… Вот почему Минос согласился на просьбу Тесея вступить в состязание с Тавром. На Крите в числе зрителей игр обычай позволяет находиться и женщинам, вследствие чего на них присутствовала и Ариадна, которая была очарована наружностью Тесея и пришла в восторг, когда он оказался сильнее всех. Минос обрадовался больше всего тому, что побежден был в борьбе и поднят на смех Тавр, поэтому он отдал Тесею молодых людей и освободил его город от дани».

О, Музы, дарующие слепые прозрения! Так значит, не было никакого быкоподобного чудовища, пожиравшего во тьме кносского лабиринта афинских юношей и девушек. Был лишь достойный и славный муж, любивший – конечно, по-своему: жестко и сурово – детей Афин. Я знаю, дружище, ты всегда ставил поэтов ниже воспеваемых ими героев, но, ради Харит, это ли повод для оправдания зла?!

Твое доверие критским рассказам меня несколько удивляет. Никто не спорит с тем, что Крит – колыбель наших богов, однако уже Каллимах называл современных ему критян «неугомонными лжецами», так что полагаться в поисках истины на беззастенчивую критскую ложь было бы верхом безрассудства.

Быть может, я не справедлив к тебе, Плутарх. И все дело в том, что преступления Минотавра столь чудовищны и непостижимы, что ты пытаешься упростить их и сделать понятными человеку. Стремление твое более достойно, чем малодушная затея уйти от понимания природы Тесея и Минотавра, назвав первого сыном божьим, второго – порождением жертвенного быка. Вопрос одного варварского поэта «Кто знает, откуда приходят скитальцы, причастные тайн самой преисподней?» остается без ответа и по сей день.

Или же корень твоего заблуждения кроется вовсе не в тебе, дружище. Возможно, оно – лишь одно из знамений нашего времени: чудовища у нас становятся героями, герои – чудовищами. Лабиринтное время, лабиринтный мир.

Нередко мне приходилось слышать от наших софистов, что Тесей блуждал кносским лабиринтом не в поисках Минотавра, дабы сразиться с ним и освободить свое отечество от тяжкой дани, но в стремлении найти Ариадну. Эта мысль, прекрасная сама по себе и потому не требующая никаких других доводов в свою пользу, нашла отзвук во многих поэтических сердцах. Я знавал одного неистового варвара, уверявшего меня именно в том, что лабиринтный человек вслед за Тесеем всегда ищет только свою Ариадну; Минотавр же – не более, чем необходимое препятствие на пути к ней. Стоит ли упоминать, что этот варвар всю жизнь бродил по миру в поисках своей Ариадны, но в итоге набрел лишь на критскую могилу Зевса, – сам он, впрочем, похвалялся, что нашел могилу какого-то иудейского бога.

К сожалению, судьба Ариадны после ее встречи с Тесеем свидетельствует не в пользу этого поэтического предположения. Его спасение стало ее гибелью. Никто не знает, что произошло между ними. Одни поэты считали, что любимых разлучили боги, другие обвиняли Тесея в жестокосердии. Так, Овидий вложил в уста Ариадны слова, обличающие героя:

Уж не дивлюсь я тому, что победа тебя осеняет,
Что распростертый урод критскую землю покрыл:
Рог тот изогнутый мог ли в железное сердце проникнуть?
И без защиты руки грудь охраняла тебя.
Грудь твоя – в ней и кремень, и из кованой стали кольчуга,
В ней тот Тесей, что кремня тверже и стали глухой.

Ложное обвинение в черствости вполне простительно для Овидия – чувственный поэт, он был большим знатоком любви – не лабиринтов. Для всякого же лабиринтного человека очевидной является истина: если слишком долго блуждать по лабиринту, – хочешь ты того или нет, – нужно быть готовым к тому, что лабиринтные изломы войдут в твою плоть и кровь и станут твоими изломами; так что, даже покинув лабиринт, во всем многообразии жизни ты будешь видеть только ломаные пути, тупики и бесконечное разочарование. А кроме того, выход из одного лабиринта для лабиринтного человека часто является лишь входом в другой лабиринт, более сложный и запутанный; изломанная судьба Тесея и, как итог, его нелепая смерть – лучшее тому свидетельство.

Встречал я и «быкоголовых» софистов, утверждавших без тени сомнения, будто сам Тесей был тем Минотавром, что бродил в поисках жертвы глубинами кносского лабиринта. Предание это восходит к россказням паллантидов и их единомышленников из числа наших достославных мужей, проводивших дни и ночи в многомудрых беседах о судьбах отечества, возмутившихся в свое время тем, что Тесей – этот безродный трезенец, прославившийся в народе своими героическими деяниями – истреблением всевозможных чудовищных злодеев, уподоблявших себя богам (каждое чудовище у нас мнит себя богом!), – этот бродяга был признан Эгеем своим престолонаследником.

Лучшие граждане Афин сразу почувствовали в Тесее – будущем собирателе аттических земель, бросившем клич «Сюда, все народы!», – нечто им чужеродное, сулящее свободному городу неисчислимые беды и несчастия. Наблюдая его беспокойный героический нрав, побуждавший его на всевозможные отчаянные поступки, они как будто предвидели те угрозы державе, с которым столкнулись Афины во время правления Тесея. Только боги ведают, каких жертв отечеству могли стоить его столкновения с фиванцами то из-за ослепленного тирана, изгнанного из родного города, то из-за павших аргосских воинов, чьи трупы фиванцы не разрешали погребать, – о, я живо представляю себе этот негодующий крик наших сограждан: «Какое нам дело до аргосских мертвецов?!» Лучшие граждане Афин стремились лишь к благостной спокойной жизни, повторяя вслед за поэтом:

Утроба – вот наш бог,
И главный бог при этом.

Тесей виделся им чудовищем, от которого следовало избавиться. И судьба предоставила им такой шанс. Согласно договору, заключенному афинским царем с Миносом, ранее вторгшемся в Аттику и разорявшем ее земли, афиняне должны были каждые девять лет отправлять на Крит в жертву Минотавру семерых юношей и девушек. Как только Тесей был признан Эгеем своим наследником, лучшие граждане Афин стали возмущать народ вполне справедливым требованием: Тесей, как сын афинского гражданина, должен бросать жребий наравне с их детьми и при необходимости предстать перед чудовищем. Эгей воспротивился подобным речам, но Тесей сам пресек все эти разговоры, вызвавшись отправиться на Крит безо всякого жребия.

Герой убедил отца, что он вернется в Афины, сокрушив чудовищного зверя, и символом его победы станет белый парус на его корабле. Но, возвращаясь с Крита, он, по свидетельству наших историков, забыл о своем обещании и не сменил характерные для жертвенного корабля черные паруса на белые. Благие боги! возможно ли, торжествуя победу над чудовищем, забыть сменить черные паруса – символ смерти – на белые – знак свободы и возрождения? как можно черное спутать с белым?

По всей вероятности, достославные афиняне не обременили себя выполнением наказа Эгея и не подняли на борт тесеевой триеры белый парус. Они не питали никаких надежд на возвращение героя и потому оставили на корабле вполне приличествовавшие ему черные паруса. Так что не Тесею, а лучшим нашим согражданам мы обязаны тем обстоятельством, что преследователь чудовищ плыл под черными парусами.

Что же касается самого чудовища, есть все основания полагать, что во мраке кносского лабиринта Тесей свернул шею нехолощеному козлу, которого критяне некогда загнали в лабиринт в жертву Зевсу. Не божественный произвол, а людская молва превратила несчастное жертвенное животное в чудовищного Минотавра – предмет суеверного страха для всех непосвященных. Афинские же дети погибали из-за этого старого козла, просто заблудившись в лабиринте. По вполне понятной причине не стал развенчивать миф о Минотавре и сам Тесей – в победе над козлом не много чести.

Как бы то ни было – сокрушил ли Тесей быкоподобное чудовище, обломал ли рога жертвенному козлу, – из лабиринта он вышел свободным человеком – опыт, который привел меня к одной очень простой мысли: чтобы выйти из лабиринта, нужно пройти его весь до конца. Мысль эта проста – проста до боли, – но ее невозможно понять, ее можно только пережить, прочувствовать собственной кожей.

Впрочем, к чему все это знать тебе – свободному гражданину вольного города? Чувствуя себя свободным человеком, ты можешь даже не подозревать, что в действительности блуждаешь лабиринтными путями – во тьме, часто на ощупь. Иллюзия свободы может жить в тебе довольно долго – ровно до того момента, когда ты вдруг начнешь слышать рядом с собой тяжелое бычье дыхание. Вот как я сейчас…

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>