Henrietta Moraes. Henrietta. London: Hamish Hamilton, 1994. 214 c.

«As the model for Francis Bacon’s Lying Figure with Hypodermic Syringe (1963), Henrietta Moraes was a voluptuous icon of the Soho subculture of the Fifties, sprawling across an unmade bed posing for photographs taken by John Deakin for Bacon’s painting»¹, — сказано в некрологе Генриетты в Independent совершенно справедливо.

Она была тем, для кого изобрели слово «икона» (стиля, жизни, не важно), из тех Эди Седжвик, без которых Уорхол состоялся бы гораздо беднее. Она не знаменита ничем конкретным, но — тем, что она просто была. Да, модель Ф. Бэкона и Л. Фрейда, роуди Марианны Фэйтфулл, тусовщица и автор этих мемуаров. Которые рассказывают о той эпохе примерно так же, как биография Джаггера или песни Боуи. Хиппово, весело и трагично.

В детстве от нее все сбегали — такая, видимо, это была изначально более чем эксцентричная семейка, недаром ее дед, масон, буддист и шпион, работал в Индии, бабка бросалась на внучку чуть ли не с кулаками (плюс «выпускник» психушки повар на кухне носится временами с ножом): отец, попытавшись задушить мать, пропал в неизвестном направлении, та продержалась с десяток лет, но в итоге перебралась одна в Африку.

В школе Эндрю Венди Эбботт (Генриеттой ее прозвали, Мораес — фамилия одного из мужей, индийского поэта) играла на скрипке, была «капитаном крикета» (что бы это не значило). Но дополнительно ударили по психике монашки-воспитательницы (купаться можно было только в одежде) — Генриетта боялась их так, что, когда ее стошнило от страха, из боязни наказания она съела обратно всю рвоту. Психологи не удивятся, что к алкоголю она приобщилась уже в школьные годы («booze — my best friend»²), большую часть жизни была либертеном без определенной работы и места жительства.

Возможно, тому виной еще и место и время, ведь genius loci Сохо, куда она перебралась, был тогда весьма своеобразным: заправляли там всем мафиози, жили друзья Генриетты то в кафе, то на сквоте (добрые английские традиции остались — вспоминается недавняя новость, как анархисты забрались жить в особняк русского олигарха).

И они, ее тусовка (тогда она уже жила с Люсьеном Фрейдом) не только не сглаживали углы жизни, но заостряли их:

«Everyone was very critical of one another, but there was a high standard of wit and, provided you were resilient enough, it would act as a stimulus rather than an inhibitor»³.

Сюр высокой возгонки вообще был знаком той эпохи — и Генриетта подняла его на свой флаг. В дорогом ресторане вместо сигары она достала прикурить у официанта Tampax, а ее другу вместо белого вина налили моющую жидкость Parozone.

Подрабатывает в книжном у Дэвида Арчера — левака и фашиста, первого издателя Дилана Томаса и многих других достойных. Ее муж то ли прикидывается русским шпионом, то ли действительно им был (он тоже исчез в плохо установленном направлении). Дома у нее ходят приведения чернокожих рабов (их размещали рядом, привозя во времена оны из Африки).

А увлекшись амфетаминами, она промышляет абсолютно ненужным ей воровством кошек и обследованием баров в чужих домах (то, как ее задержали утром, которое она приняла за ночь, пожалуй, одна из самых ярких историй-приколов из ее жизни — ее даже пересказывает в своих уже мемуарах Марианна Фэйтфулл.

Она пыталась вырваться из этой жизни Алисы на битнических небесах, но образ жизни настигал ее везде. В Риме — dolce vita с мужем-режиссером, во Франции она случайно знакомится с А. Гинзбергом, в Греции встречает Г. Корсо (его приходится вызволять из полиции — греки не поняли его фишки с публичным разоблачением), в Израиле с журналистом Мораесом она, как Х. Арендт, детально наблюдает процесс над Эйхманом («когда вдруг погас свет, он спрятался под столом — тут я поняла, что он действительно виновен, хоть и все отрицал»).

В Лондоне же ждала пестрая лента тусовки — жители ЮАР, цыгане и наркоманы.

Хотя она и раньше пыталась замедлиться, и ей это даже очень нравилось. Жизнь в Ирландии. Полеты, как Ричард Бах, на самолетике. Огород. Любимейшие собаки (им тут гимн и — плачи и оды на их смерть). Конная езда и жизнь в провинции. Впрочем, это там она умудрилась переломать все кости, выпав из седла, вместо калитки дома, шагнуть с моста в реку, и так далее, и так далее…

Ей еще очень не везло.

Обретая дом — она обязательно его теряла. Если заболевала, то тифом (рассказ о больнице, карантине и любимых ирландских медсестрах достоин Зощенко), если ломала руку, то так, что врач восхищался сложностью случая. Плюс — цирроз печени, диабет.

Прощай, лучший друг Алкоголь, гудбай, сестра Морфин…

Неожиданно, но у нее получилось!

И — «In a way I revel in sameness. I find more love in my life: I love my friends so much and am amazed that some of them have been there for over thirty years, through all my nonsenses. Quite a lot of time I am happy, in a quiet sort of way, and this is a great satisfaction. I find that I am much more creative»⁴.

Примечания

¹ В качестве модели для картины Фрэнсиса Бэкона «Лежащая фигура со шприцом для подкожных инъекций» (1963) Генриетта Мораес была чувственной иконой субкультуры Сохо 50-х годов, запомнившейся позирующей на неубранной постели для фотосессии Джона Дикина.
² Бухло — мой лучший друг.
³ Все были очень критичны по отношению друг к другу, требовалось быть очень остроумным и, если ты мог хорошо отшучиваться, то подколы стимулировали, а не подавляли.
⁴ В каком-то смысле я наслаждаюсь тем, что стала сама собой. Я нахожу больше любви в своей жизни. Я люблю своих друзей, хоть и удивлена, что некоторые из них были со мной больше тридцати лет, несмотря на все мои странности. Большую часть времени я счастлива, я обрела такое тихое счастье, и это приносит мне большое удовлетворение. И я думаю, что стала более креативной.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>