«Нелюбовь» — первый фильм Андрея Звягинцева, который… не скажу «понравился» — эмоция инфантильная, неточная, и масштабу явления совершенно не соответствующая, но — произвел на меня известное впечатление.

Режиссер Звягинцев эволюционирует — мастер, достигающий мощного, прицельного излучения в двухчасовом высказывании, это уже демиург, инвестирующий талант и виртуозное владение ремеслом во власть над зрителем.

Интересно, однако, что вторичности (фундамента творческой манеры Андрея Петровича) всё это никак не отменяет. Если в случае «Елены» — имеет смысл оттолкнуться именно от нее как самого близкого «Нелюбви» в звягинцевском корпусе образца — искушенный киноман вспоминал фильм 1989 года «Любовь с привилегиями» (с Вячеславом Тихоновым и Любовью Полищук) и вообще мотивы социально-бытовых драм времен перестройки, а скандально-знаменитый «Левиафан» опирался на перестроечную же чернуху и завистливые аллюзии на «Груз 200» и вообще Алексея Балабанова. То сейчас Звягинцев нырнул за вдохновением немного глубже по календарю.

В позднесоветское, конца 1970 — начала 80-х, кино, где был особый жанр и раздел, повествовавший о семейных конфликтах, трудных подростках и одиноких красавицах 30+. Таких работ бывало много, мне, на фоне «Нелюбви» сразу вспомнился «Опасный возраст» 1981 года режиссера Александра Прошкина по сценарию Романа Фурмана. С Алисой Фрейндлих, Юозасом Будрайтисом и юным Антоном Табаковым.

В этих фильмах, помимо чисто бытового слоя, густо намекалось и на экзистенциальную проблематику, но, разумеется, советское кино, «доброе» по определению и неизменному авторскому намерению, и близко не отличались такой онтологической свирепостью, как «Нелюбовь» (да и «Елена»). Что, конечно, примета самой текущей жизни, но и Звягинцева тоже.

Вообще такая социология — положить рядом типологически близкое кино из «раньшей жизни» и нынешнего Звягинцева — соблазнительна и благодарна, и выводы очевидны — разумеется, не в пользу нашего общего настоящего.

Однако интеллектуальная честность требует признать, что такие замеры справедливы только с поправкой на неизбежный звягинцевский перебор. Это вроде камланий Дмитрия Киселева в телевизоре и олимпийки Russia в финальных кадрах «Нелюбви» — больше ада! — фильм бы без них ничего не потерял, но Звягинцев, в глазах определенной публики, несомненно, приобрел.

Товарищ мой, Алексей Иванов, любитель и тонкий знаток кино, вторичность «Нелюбви» аккуратно объяснил «универсальным сюжетом». Очень московским, а следовательно, европейским, конфеткой для любого фестивального жюри.

А главное — фабульная универсальность дает повод определить Звягинцева как первого, последнего и, похоже, единственного в нашем кинематографе постмодерниста. Который работает, в общем, просто и эффективно — берется эта самая матрица советского кино, обильно добавляется сегодняшних реалий (смартфоны, офисы, убитый Немцов, салон красоты, эхомосквы, злой космос спальных районов, квартирный вопрос с бригадой таджиков, и т. д.). Не обильно, но фестивально — эротики, тоже звягинцевской — ничего хоть эстетически, хоть сексуально привлекательного в постельной возне частично толстых, частично беременных людей, натурально, нет. И конечно, треша и жестокости по режиссерскому вкусу. Получается «Нелюбовь» — название, состояние, кредо художника.

Но тут, самое, пожалуй, интересное — Андрей Звягинцев так не живет и, возможно, не думает — он это свое кредо талантливо, может, на грани гениальности имитирует. Горячим в негероическое, по мнению сооответствующего круга и тусовки, время, художник Звягинцев быть не может — не те мировоззрение и темперамент.

Поэтому вынужден играть в холодность, ибо помнит:

«Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».

Возможно, поэтому так не получается у Звягинцева вожделенного, блискующего идеала: соединения социально-психологической драмы из российской жизни с масштабной притчей, вселенским обобщением. Об этом, оппонируя кинокритику Антону Долину, замечательно написал Алексей Слаповский.

Для притчи нужна не только подлинность и величие, но и любовь/ненависть. Не лабораторно запрограммированная в каждом кадре, а естественная условность и универсальность. Впрочем, в метафорике Андрей Петрович продвинулся и взял новые высоты — это уже не умозрительные северные, морские или промзоновские ландшафты, но, пусть лобовой, но сильный момент народной самоорганизации и очень четко, ритмически выстроенная обыденность катастрофы.

…Мальчишку вот только жалко — при любом варианте открытого финала. От нелюбви взрослых страдают дети — при каком угодно режиме, социальном строе, лидере и в какой угодно географии.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>