Гештальты Натана Дубовицкого и власть Алексея Крученых

«Ультранормальность» («Издательские решения»; Ridero) — четвертый по счету роман Натана Дубовицкого. Любопытно, что интерес литературной тусовки (не путать с читателем, широким или узким) к произведениям одного из самых загадочных персонажей отечественной словесности развивался обратно пропорционально увеличению романного поголовья. Проще говоря, угасал.

Интрига и скандал, возбужденные острым внутриполитическим вопросом о возможном авторстве книжки «Околоноля» (2009 г.; а в авторстве уверенно подозревали Владислава Суркова, на тот момент — первого замглавы Администрации Президента) — отшумели довольно быстро, но и впрямь — не век же им было шуметь.

Роман «Машинка и Велик» — замечательный экшн о детях, моряках-подводниках, маньяке и особо важных следаках — встретили уже молчаливым поджиманием губ: откуда, мол, и что за стилистические новости?

Легкомысленного «Дядю Ваню», восходящего не столько к Антону Чехову, сколько к ресторанному шлягеру «Поспели вишни», просто не заметили.

Аналогичная тенденция пока распространяется и на «Ультранормальность» — в критическом активе романа пока лишь рецензия Екатерины Винокуровой «Конец эпохи Дракона» на «Знаке.ком». Подзаголовок — «Натан Дубовицкий (Владислав Сурков?) написал роман о том, как закончится период Путина» — красноречив: известная журналистка разбирает, главным образом, «политические» контексты романа. Художественные и концептуальные — по касательной.

Надо сказать, что ваш покорный слуга, пожалуй, единственный литературный обозреватель, кто последовательно отрецензировал все перечисленные тексты. Как так получилось — понятия не имею. Объяснения вроде моей профессиональной добросовестности или желания устроится к Дубовицкому придворным зоилом — придется отвергнуть, как не соответствующие истине.

Я это всё к тому, что Натан Дубовицкий захеджировался от сравнения нового текста с ранее опубликованными вещами, объявив, что «Ультранормальность» — его, на самом деле, первый роман, написанный еще в 2005 году.

«Я давно хотел опубликовать свой самый первый опыт в романе, но не находил для этого подходящего повода. Поэтому познакомиться с моей работой читателю придется слишком поздно…» — жеманничает автор.

А пожалуй, и лукавит — поскольку приходится признать за Дубовицким незаурядные способности пророка — в 2005 нефтяном году он уверенно вангует не только экономический кризис 2008 года, снайперски точно предсказывает методологию/ технологию болотных сезонов, Майдана, войны на Донбассе, но и знает о метаморфозах конституционных изменений касаемо президентских сроков… Что ж, не будем торопиться бросать Дубовицкому «вы — не Достоевский» (имея в виду сбывшиеся социальные пророчества Федора Михайловича), но пойдем другим путем — по ступенькам эволюции стиля.

Для чего обратим внимание на традиционный для Дубовицкого подзаг. На сей раз это «гештальт-роман».

Но, собственно, всю прозу Н. В. Дубовицкого (на титуле «Ультранормальности» появился вдруг свежий инициал) можно назвать гештальтом, где индивидуальная терапия переходит в групповую, а в идеале, хотелось бы автору, — в национальную. В «Околоноле», при всех его расходящихся смыслах, магистральной была проблема преемничества, избываемая через литературный прием, и, знаете, — отпускало, правда.

«Машинка и Велик» помогала избавить общество и, видимо, самого писателя от двух сильных неврозов — антипедофильской истерии и черной тоски после гибели атомной подлодки «Курск».

«Дядя Ваня» весело преодолевал потребительский эскапизм, прощаясь с «лондонским» периодом жизни российской элиты; по сути это была беллетризованная версия известной «санкционной реплики» Владислава Суркова:

«Расцениваю решение Вашингтонской администрации как признание моих заслуг перед Россией. Это большая честь для меня. Счетов за рубежом не имею. В США меня интересуют Тупак Шакур, Аллен Гинсберг и Джексон Поллок. Для доступа к их произведениям виза не нужна. Так что ничего не теряю».

Но интереснее всего в докторе Дубовицком страсть к эксперименту: для каждого сеанса он предпочитает особую форму и отдельную стилистику: не то чтобы изобретает, чаще берет из имеющегося. На прокат и на апгрейд.

Любопытно, что за необходимым для нового дела инструментом он спускается всё глубже вниз, по хронологической лесенке. Оставив в свое время за полной освоенностью набоковские и саше-соколовские синтаксические вольности, в «Дяде Ване» Дубовицкий неожиданно обратился к опыту советских писателей-фрейдистов, которых почему-то полагали юмористами: Олеши и Зощенки. А в «Ультранормальности» добрался уже и до футуристов — но не по прямой линии Хлебникова и Маяковского, а по кривой словесного иезуита Алексея Кручёных.

«Ультранормальность» — чистый «дыр бул щыл убещур»; стихотворение это совершенно не зря умные люди называли «дырой в будущее». Столь же неглупая Зинаида Гиппиус полагала пророчеством того, «что случилось с Россией». Между тем, роман «Ультранормальность» как раз футурологичен, описывает политическую и бытовую реальность 2024 года, да и написан (усомнимся в авторской датировке), надо полагать, к столетию, плюс-минус, рождения крученыховского шедевра, и всего, что он породил в 1917-м…

Уже оглавление сулит чтение нелегкое, тревожное, от названий глав колбасит и плющит: «Взуважение», «Пробезднение», «Неворобеистостость», «Приступ непересказильности» (а уже в тексте «одосадованность», «локтеваясь» — то есть, видимо, толкаясь локтями, «презумционное единство») и пр. Только две главки звучат какой-никакой, впрочем, столь же пугающей внятностью: «Партийность бытия» и «Дракон и золото». Но она, финальная, и написана на фоне остального корпуса легко — и Дракон, в смысле Президент, симпатичный такой, русский даос, трактующий стратагему «Царевна-лягушка»…

Но такие куски — скорее исключение, поскольку Дубовицкий поставил себе задачу и впрямь авангардно-сложную: написать роман о политическом языке, который формирует соответствующую реальность, написать по возможности адекватно этой реальности, то есть плохо и трудно, с редкими вкраплениями акварельности, лирики, вменяемости.

Автор придумывает себе собственной крепости мовизм, вот характерный образец, и речь, заметим, не о проблемах и перспективах молодежной политики, но о самых глубоких движениях души:

*

«В какой-то момент его ноги с непривычки устали, он сошел с тротуара на траву, скинул кроссовки и погрузил пальцы ног в сочную сентябрьскую траву. И в этот момент он вспомнил себя, когда играл со своей матерью в парке на Воробьевых горах в 2004 году, будучи двух лет отроду. Возможно, это было самое первое, что он помнил о себе. Нет, не та память, какая бывает у людей, когда они знают истории, которые когда-то произошли с ними, и насчет которых они чувствуют, что помнят эти моменты. Нет. Он вспомнил это сам, увидел своими глазами все то, что видел тогда. Воспоминания пронеслись так ярко, как если бы он сейчас находился там.

И в этот момент он понял насколько любил свою мать, и ощутил всю ту боль утраты, которую сдерживал и недопонимал до сих пор. Словно тот, не замученный бытовыми делами и не заюзанный повседневностью Федор Стрельцов выпрыгнул из клетчатых шортов и впрыгнул в него, опустевшую оболочку, которая ходит по городу и ищет объяснения тому, почему он не скорбит по смерти самого близкого человека на свете».

*

Ну, и добавьте еще к произведенному впечатлению четырежды повторенное на один абзац клейкое словцо «момент»…

Федор Стрельцов, с которым мы познакомились, студент металлургического вуза (отметим, что Владислав Сурков проучился несколько семестров в Институте стали и сплавов), главный герой, попадает в лингвистически-детективный замес, который, как и многие в России замесы, ведет к протестам, бессмысленным и беспощадным, а следовательно, к Кремлю… Впрочем, обойдемся без спойлерства.

Обозначим разве: в романе нашли свое место активисты молодежных движений, повсеместный мордобой, шедевры бюрократически-телевизионного канцелярита, традиционная для прозы Дубовицкого загадочная тонкая барышня с блядцой в глазах (правда, от гламурной гетеры Плаксы сместившаяся ближе к Кате Муму), фальшивый гроб, политик навального типа Никита Воротилов, неуклюже оправдывающийся «я не гей, геи в Кремле»; страшилки психолингвистического программирования, и явный альтер-эго автора — утомленный интеллектуал Аркадий Горчаков, отодвинутый от реальной власти, но всегда пребывающий где-то с нею рядом.

Всё это, как минимум, интересно, но, собственно, ради чего Натан Дубовицкий городит этот железный, в принципе не пропалываемый, словесный огород?

Неужели для того, чтобы эта тяжеловесная, но впечатляющая невнятица обернулась в финале таким вот публицистически-пародийным пророчеством о пророке нового языка?

*

«Раньше нами правил президент-предатель, правил президент-алкоголик, еще был властный авторитарный президент, и даже президент-посмешище, но еще ни разу страну не возглавлял президент-пророк. Ну или хотя бы выглядевший как таковой. Его полюбили сразу, хотя никто не мог объяснить человеческим языком почему. Почему-то всем нам он показался ультранормальнее всех остальных».

*

Думаю, однако, что причудливая логика романа в другом, определенно в «гештальте». Принципиальный для Дубовицкого баланс между литературой и властью оказался нарушен в пользу литературы; возможно, это окончательно.

Похоже, именно поэтому власти досталось всё угрюмое и скучное, слегка прикрытое декларациями о «новом языке» и преодолении «квантоволингвистического барьера», которые оборачиваются очередным «дыр бул щылом».

Впрочем, может именно таким языком имеет смысл заговаривать зубы русской будущности. Как говорится, расскажи о своих политических планах…

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>