3 июня 1926 года родился Аллен Гинзберг

Всё, что Аллен Гинзберг делал в стихах и в жизни, было обращено на борьбу со взрослым – правильным, конформистским, отвечающим за себя и т.п. – миром. В юные годы он называл себя «мистическим вьющимся растением». Потом решил, что он «пидор-индивидуалист» и «космический анархист».

Отец, мать, сын

Родители Аллена Гинзберга, американские евреи с русскими корнями, были учителями. Мать учила детей с замедленным развитием. Она была коммунисткой, сочувствовала угнетённым, состояла в какой-то левацкой группе. И страдала тяжелым расстройством психики. Во время Гражданской войны в Испании ее «сумасшедший идеализм» (по определению сына) достиг своего пика: ей стало казаться, что сам президент Рузвельт подсылает к ней шпионов, чтобы узнать ее мысли. В поэме «Америка» (1956), посвященной очередному выяснению отношений со своей страной, Гинзберг объявлял:

Америка я был коммунистом когда еще был ребенком я не жалею
об этом…
Америка когда мне было семь мать с собою меня брала на заседания коммунистической ячейки
там в обмен на пятицентовый билетик получали мы
целую горсть бобов
и там говорили что думали
и все были такие милые и сочувствовали рабочим…
(Перевод Андрея Сергеева)

В бурные 1960-е, выступая перед студентами, поэт обязательно сообщал, что эта поэма посвящена его матери, коммунистке Наоми Гинзберг, подвергавшейся преследованиям во времена маккартизма. Что не вполне соответствовало действительности – в эти времена она была уже безнадежно больна.

Отец поэта, Луис Гинзберг, не был, в отличие от жены, ниспровергателем основ. Он был консервативным либералом и правоверным иудеем. Знавшие его говорили: «Луис боялся любых потрясений точно так же, как его русские деды боялись погромов». Он преподавал английский язык в высших учебных заведениях и писал традиционные стихи. Он учил Аллена правилам стихосложения, работе в классических жанрах. И настойчиво напоминал ему о необходимости для поэзии моральных ценностей…

Вряд ли отцу потом приятно было читать, например, такие строки сына: «Go fuck yourself with your аtom bomb» — что-то вроде «Да за….ь ты со своей атомной бомбой» (из поэмы «Америка»). Но окончательно перепахало его сыновье сочинение, названное как еврейская поминальная молитва – «Кадиш» (1961). Само сочетание названия и содержания уже было кощунственным. В поэме упоминались измены Луиса – и это еще не всё! Сын признавался в своих гомосексуальных привязанностях и в тяге к инцесту, подробно описывая, как его безумная мать ходила пред ним голой.

Особенно возмутил Луиса образ «длинной черной бороды вокруг вагины» – для молитвы по умершей матери это действительно был перебор. Он потребовал снять неприятную и шокирующую строку, однако Аллен отказался. В письме к отцу объяснял: «Это весьма часто встречающийся опыт и образ, который возникает у детей, когда они видят родителей обнаженными, это архетип, и ничего стыдного здесь нет… » Интерес для психоаналитика в связи с этим может представлять борода Уолта Уитмена из стихотворения «Супермаркет в Калифорнии»: «Куда сегодня ведет твоя борода?»

Но самое сильное впечатление оставляло реальное письмо матери, вставленное в поэму «Кадиш»: «В окне ключ, ключ в солнечном свете в окне – я знаю, где ключ – Брось наркотики, Аллен, женись – ключ в солнечном свете в окне…»

Columbia pictures

В 1943 году Аллен поступил в Колумбийский университет: он хотел стать адвокатом и защищать права рабочих (сказывалось материнское влияние). Там он познакомился с Уильямом Берроузом и Джеком Керуаком, а потом и с Нилом Кэссиди (эта судьбоносная встреча описана в романе Керуака «На дороге»). Сложилась весёлая компания, потом их станут называть битниками.

Но скоро из университета Аллена выгнали – их с Керуаком застукали в постели. А ещё за граффити на окне общежития – непристойность про ректора и «Fuck the jews» (наверное, так он преодолевал комплексы). Но компания не распалась: у них были общие пристрастия и общие интересы.

Битники почитали Торо и Эмерсона, Мелвилла и Уитмена, Блейка и Рембо. Их литературным наставником был Генри Миллер, живой классик, чья скандальная трилогия («Тропик Рака», «Черная весна» и «Тропик Козерога») была тогда запрещена в США. Когда в моду вошел буддизм («Если увидишь Будду, убей его! Увидишь патриарха – убей патриарха!»), Гинзберг с восторгом пошёл путем дзен, дабы достичь того, что он сам называл «неразличающим сознанием». Потом он увлекся кришнаизмом – ему очень нравился мальчик-пастушок, играющий на флейте.

В области поэзии образцом служил Уильям Карлос Уильямс, последователь Уитмена. Гинзберг восхищался его длинными строками, звучащими почти как проза. «Я вдруг понял, что его поэзия абсолютно идентична речи – ритмически и синтаксически… Ты должен очень внимательно слушать, учил он, свои звуки и ритм разговора других людей… и ты постигнешь новые неведомые ритмы», — вспоминал Гинзберг о своей встрече со старым поэтом.

Собственно, все, что он искал у других, служило лишь подтверждением того, что он уже знал:

Я бродил по берегу грязной консервной свалки,
и уселся в огромной тени паровоза «Сазерн Пасифик»,
и глядел на закат над коробками вверх по горам, и плакал.
Джек Керуак сидел рядом со мной на ржавой изогнутой балке, друг,
и мы, серые и печальные, одинаково размышляли о собственных душах в окружении узловатых железных корней машин…
(«Сутра подсолнуха», перевод Андрея Сергеева)

Стиль жизни битников был психопатическим. Вместо виски они употребляли наркотики – от марихуаны до ЛСД. Не раз нарушали закон и подвергались судебному преследованию. И культивировали безумие как проявление святости. «Я хочу быть святым, настоящим святым, пока я еще молод – ведь нужно сделать так много…» – признавался Аллен. Скептики считали, что его сумасшествие – лишь маска, как у Гамлета. Симпатизанты называли его ангелом.

Гомосексуальность для миллионов

Битники также стали буревестниками грядущей сексуальной революции – особенно в той ее части, которая подняла бунт против гетеросексуальности. Лесли Фидлер писал: «Гомосексуальность битников иная, нежели у денди из южных штатов, этих последних, уже почти исчезающих адептов аристократической педерастии в европейском стиле… Она революционна в своей правоте, в своей решимости быть демократической, даже рискуя выглядеть по-люмпенски – это гомосексуальность для миллионов».

Правда, женщины в жизни битников тоже были. Даже сам Гинзберг в какой-то момент собрался жениться. Но не смог. После Нила Кэссиди его постоянным другом стал Питер Орловски – они прожили вместе более 40 лет.

У гомосексуалиста в гетеросексуальном мире есть две уловки: либо затаиться, либо, напротив, артикулировать и афишировать свою особость. Последнее обычно делается активно, красочно и агрессивно. Гомосексуальная культура не просто проговаривает табуированные вещи, но выкрикивает их во весь голос. Здесь все избыточно, все вертится вокруг орально-генитально-анального, телесный низ пользуется пристальнейшим вниманием, как у Рабле. Вот поистине замечательные строки из поэмы Гинзберга «Вопль» (1956) — манифеста поколения, как ее принято называть: «ангелоподобные хипстеры, которые давали святым мотоциклистам трахать себя в задницу и кричали от восторга, которые…» В общем, дальше речь идет о матросах с ликами серафимов. И о разнообразных способах любви, испытанных поэтом, когда он ходил на торговых судах (было и такое в его жизни) и изображал из себя «простого парня», пока его не застукали за чтением томика стихов Харта Крейна (который, кстати, тоже был геем и алкоголиком).

Сдается, что Гинзберг (как, например, Сальвадор Дали) просто боялся вагины (а она ведь, в самом деле, страшная). Но он сумел претворить гомосексуальность в поэзию так, что традиционная ориентация выглядела несусветной пошлостью. Чего стоит образ «гетеросексуального доллара» в поэме «Вопль»!

Он без памяти влюбился в Нила Кэссиди и воспел его в «Вопле»: «Н.К., тайный герой этих стихов, знатный е…рь и Адонис из/ Денвера – да будет благословенна память о твоих бесчисленных/ жертвах, трахнутых на пустых автостоянках и в бытовках столовых,/ на скрипучих креслах кинотеатров, на горных вершинах, в пещерах/ или о кобылястых официантках, задиравших юбки в кюветах…» (перевод Ильи Кормильцева). Кэссиди в свою очередь объяснял связь с Гинзбергом необходимостью пополнить образование, он очень хотел стать интеллектуалом.

В элегиях, посвященных Нилу Кэссиди (сборник «Падение Америки», 1972), Гинзберг, по мнению некоторых критиков, предпринял самую удачную в американской поэзии попытку описания физической любви между двумя мужчинами, «жестокое и нежное удовольствие анального секса».

Стремление к обнаженности, доходящее до эксгибиционизма, – тоже один из формообразующих факторов гомосексуальной культуры. Показать – значит заявить о любви и воззвать к любви, причем не обязательно какого-то одного человека – к любви людей, мира, аудитории, толпы. В книге «Нагие ангелы» (1976) Джон Тайтелл писал, что нагота – и телесная, и обнажающая до последнего предела чувства и мысли – была для битников средством, позволяющим сопрягать в единое искусство и жизнь.

И они сопрягали. Керуак хотел жить голым в пещере, подобно какому-то тибетскому монаху. Гинзберг сбрасывал одежду во время чтения стихов. Был случай, когда он бегал голым по Гарварду и кричал: «Я – Бог!». Название книги Берроуза «Голый завтрак» говорит само за себя (напоминая также о картине Мане «Завтрак на траве»). Ещё они любили ссылаться на опыт Блейка, который в голом виде вместе с такой же голой женой читал «Потерянный рай» вслух. Разница только в том, что визионер ХVIII века обнажался в своем саду, битники же хотели, чтобы вся Америка была их садом. И в конце концов их общий друг и любовник Нил Кэссиди был найден мертвым и голым…

Борьба идей

Все это было густо замешано на борьбе идей, кипевшей тогда в «обществе потребления». Американская богема, начитавшись Кафки, Оруэлла и Ханны Арендт, каким-то загадочным образом находила в США признаки фашизма и тоталитаризма. Возможно, это происходило от особой чувствительности избалованных детей западной цивилизации и – от специфики гомосексуального мировоззрения. «Фашизм – обычное состояние современного индустриального государства», – утверждала Сюзан Сонтаг. «Быть наркоманом в Америке все равно что быть евреем в нацистской Германии», – опрометчиво объявлял Аллен Гинзберг.

Ему как будто было мало, что он был евреем, гомосексуалистом и наркоманом в придачу: он еще хотел, чтобы именно за это его любили.

Я всегда не прочь покурить марихуаны
Я целыми днями торчу дома
торчу и глазею на розы в клозете
В китайском квартале
нарезавшись в дым я не падаю никогда
Мой рассудок в норме
значит жди неприятностей
Неплохо бы вам застать меня
за чтением Маркса.
(Перевод Андрея Сергеева)

7 октября 1955 года в Галерее шести (Six Gallery) в Сан-Франциско прошло выступление поэтов поколения Beat. Аллен Гинзберг читал поэму «Вопль». Как только прозвучала первая строка: «Я видел, как лучшие умы моего поколения пали жертвой безумия…» (перевод Ильи Кормильцева), по залу пробежал ток, все замерли… Со сцены Гинзберг уходил под сокрушительные аплодисменты.

После такого успеха Лоуренс Ферлингетти быстро издал «“Вопль” и другие поэмы» в своем издательстве City Lights. Однако книгу сочли непристойной, и издателя привлекли к суду. Особое возмущение вызывали «ангелоголовые хипстеры, которые…»

Выступая в суде, Гинзберг говорил о закрытом обществе, о механичности современной культуры, об одиноких людях в одномерной толпе, о сущности тоталитаризма, об эросе и цивилизации, о бездушных политиках, порожденных «холодной войной», и т.п. Всё кончилось хорошо: суд решил, что поэма несет в себе «освободительный социальный заряд».

Длинная и, как обычно, слегка безумная его поэма «Планета новостей» (1971) пронизана ужасом перед технологическим контролем над сознанием – опять материнская наследственность! Уроки же отца впрок не пошли: стих Гинзберга расхлябанный, с длинной строкой, спонтанный и квазикаталогизаторский, то есть вовлекающий в свою орбиту слишком много предметов. Всё-таки он писал стихи обдолбанный, под кайфом, его сознание было слишком расширено.

Есть в его стихах и уитменовский размах, есть визионерство в духе Блейка, хорошо усвоены уроки французского сюрреализма. И – обязательный эгоцентризм с каннибальско-некрофильским оттенком:

Я съел все голубые морковки которые ты послал мне из могилы
и Ван Гога ухо
и маниакальный пейот Арто
(«На могиле Аполлинера»)

В 1966 году Гинзберг сочинил сутру, чтение которой должно было способствовать прекращению войны во Вьетнаме. И ведь способствовало: война прекратилась! Имела ли такой же результат его мантра для изгнания из Пентагона злых духов – сказать трудно.

Он участвовал, кажется, во всех маршах протеста (особенно в экологических). Боролся за отмену запрета на наркотики (в основном – на марихуану). Путешествовал по Индии, Африке, Австралии. Два раза посетил Советский Союз (в 1985-м по приглашению Ясена Засурского выступал на журфаке МГУ). Читал лекции и стихи-стихи-стихи… Словом, жил полной и яркой жизнью. К концу 1970-х вроде бы остепенился: по крайней мере, сбрил бороду, вместо неизменного джинсового комбинезона надел костюм Brooks Brothers и даже галстук. Только просьбу матери – «Брось наркотики, Аллен, женись – ключ в солнечном свете в окне…» – так и не исполнил.

Так или иначе, но все причуды, придури, эксцессы Гинзберга были успешно институционализированы и капитализированы – Америка трепетно относится к своим творцам, ценит каждый их вздох и шаг.

На закате жизни, когда его спрашивали о любимом городе, называл Бенарес (там Будда Гаутама Шакьямуни прочел свою первую проповедь о Четырех Благородных истинах). Он умер от рака печени, чуть не дожив до 71 года. При том образе жизни, который он вел, это было не так уж плохо.

Поэзия для него была синонимом открытости и любви – к людям, зверям, цветам, ко всему сущему. Жизнь – поводом для поэзии.

Кроме того, русскому читателю наверняка приятно будет узнать, что Аллен Гинзберг воображал себя князем Мышкиным. А Карл Соломон, с которым он подружился в психушке и которому посвятил свой «Вопль», считал себя Кирилловым.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>