Многоликий Мишенин. Фото: Даша Ястребова

На днях я получил письмо от Димы Мишенина, в котором он сообщал, что желает выйти из творческого кризиса и вновь начать писать для Перемен. Он в очередной раз выражал уже давно знакомые мне свои сомнения в необходимости писать (ведь, как он полагает, в наше время литература никому не нужна). И изъявлял желание снова поговорить об этом и, в частности, о Неудобной Литературе. (Напомню, Дима Мишенин — автор одной из первых книг Неудобной Литературы, мотоавтобиографического романа в новеллах «Мотобиография».)

Я пребывал в некотором цейтноте по причине скоропалительного отъезда на дачу и совершенно не имел времени вести диалог, однако решил взять у Димы интервью, зная, что от него всегда можно ожидать нового поворота темы и необычного взгляда на, казалось бы, уже известные и уясненные вещи. В том числе, рассудил я, Дима мог бы внести интересные ноты и в разговор о Неудобной Литературе. Чтобы не терять времени, я без предупреждения задал первый вопрос:

— Дима, а что такое Неудобная Литература, как ты это понимаешь?

— То, что печатают по максимуму в интернете и по минимуму в бумажных СМИ.

— Я думаю, что это не так. В интернете ведь действительно полно всякой ерунды, которую авторы этой ерунды гордо называют «литературой» (или хотели бы называть, но немного стесняются). А Неудобная Литература — это не ерунда, а действительно хорошая проза, по тем или иным причинам обойденная вниманием издателей, критиков и в итоге — многих читателей. Откуда у тебя такое странное представление, которое ты озвучил? Получается, ты совсем не читал то, что я пишу в Хронике Неудоблита, и не в курсе, как я объясняю этот проект?

— У меня свой взгляд и весьма практичный. Это определение мое и для меня. Я не претендую на объективность. Только идиот или человек, который никогда не ел наркотиков, может на нее претендовать в нашей вселенной, полной парадоксального хаоса. В бумажном издательском деле также издается масса ерунды. Он ничем не отличается от интернета. Это братья близнецы. И в неудобной литературе, которую собираешь ты, ее не меньше. И я не исключение.

— Ну то есть ты считаешь, что пишешь ерунду? Ну, а зачем тогда пишешь?

— Конечно. Только павлины в искусстве считают, что заняты чем-то серьезным, или продюсеры поп-певичек да сонные депутаты. Я точно занимаюсь ерундой. Забавными текстами и красивыми картинками. Почему? Потому что у меня психическое расстройство под названием «графомания». По той же причине люди снимают все на айфоны и мобильные телефоны, засоряя жесткие диски и флеш-память и интернет web 2:0. И среди этого космического мусора действительно попадаются шедевры. И это даже не редкость. Но быть уверенным в том, что ты делаешь что-то нужное, это оставь для наших бездарных чиновников и редакторов глянцевых журналов.

— Ну ты же отличаешь свое творчество, например, от сугубо ремесленного творчества Артемия Лебедева — причем как в литературе (он же тоже типа пишет в своем этом ЖЖ), так и в дизайне. Так? Я помню прекрасно твое интервью с ним, под конец которого ты четко и очень помпезно озвучил разницу между вами.

— Чего не сделаешь ради красного словца. В чем наше отличие? Кто более талантлив, а кто бездарен? У кого больше денег или у кого больше долгов? Чем меряются различия? Или наше главное отличие в том, что я питерский, а он москвич? Кто знает… кто знает… Может быть мы оба живем давно за городом… Я отказываю человеку в знании. Его удел слоняться в потемках сомнений. Но от этого и ценно его «красное словцо», единственный стимул для которого — его ничем не обоснованная вера в себя, Бога, идею.

— Вообще, я давно заметил, что слово «графомания» ты употребляешь в каком-то своем смысле, очень отличном от того значения, которое придаю ему, например, я. Я думаю, что графомания – это когда у человека словесный понос, и в то же время этот человек считает себя писателем, но при этом он не наделен ни талантом хорошего рассказчика, ни воображением (и вообще, как говорят некоторые, «креативом»), да и языком плохо владеет. Но все время что-то пишет, пишет, рассылает в редакции, публикует на Прозе.ру, как-то себя продвигает в качестве именно писателя… У тебя в текстах, конечно, полно стилистических ошибок, которые я всегда стараюсь исправлять за тобой, да и запятые ты ставить ленишься там, где надо по правилам русского языка. Но это, на мой взгляд, неважно. Главное, что у тебя однозначно есть талант рассказчика. Ты умеешь увлекательно и интересно рассказывать истории. И поэтому я тебя графоманом не считаю. Как не считаю графоманами никого из тех, кого публикую на Переменах и, в частности, в проекте Неудобная Литература. Кстати, ты сказал, что в Неудобной Литературе, которую я собираю, много ерунды. Обоснуй, пожалуйста, свое мнение. Что именно ты считаешь ерундой из публикуемых мной книг? Это очень интересно. Ты все успел прочитать? Расскажи, что ты думаешь о каждой из этих книг? Что тебе запомнилось? Что показалось ерундой, а что нет? И почему?

— О, я не люблю говорить о других авторах. И тем более критиковать чью-то деятельность или творчество. Я уважаю из твоих авторов Владимира Гузмана, которого считаю лучшим современным писателем, которому в подметки не годятся ни Пелевин, ни Сорокин. Разумеется Илья Кормильцев, который написал для тебя мало, но, Слава Аллаху, успел отметиться. Его издательство «Ультракультура» до сих пор мое любимое, и я коллекционирую все его книги. Но… Я вообще удивлен, что кто-то твой сайт читает. Что кто-то читает меня. Это поражает мое воображение. Но это так. Ко мне неоднократно подходили люди, говоря о том, что читали меня на Переменах, и им это нравится. Но я все равно этого не понимаю, и мне кажется это все крайне несерьезно. Что в 21 веке люди все еще читают. То есть если писать для меня навязчивая мания, то неужели для них чтение такое же психическое отклонение? Наверное да. Ничем другим я это объяснить не могу. Ну уж точно не «талантом рассказчика» или «толстым веб-журналом».

А насчет того, что я употребляю слова часто в их противоположенном смысле – вполне возможно. Я вообще действительно люблю много слов, которые люди считают нарицательными в плохом смысле. Это сладкое слово — секта, деградант для меня это декадант, также и графомания — это вечная история некого питерского графа маньяка, который маньячит с помощью перьев, щекотя ими нервные окончания юных дев в районе подмышек и пяток. Возможно, я люблю прямой смысл, заложенный в словах, а не те интерпретации, которыми их наделили люди.

С детства я по-своему понимал русский язык. Особенно в пять лет. Когда бабушка с утра поднимала меня и тащила сонного к врачу сдавать кровь, то приговаривала «кровь из носу нам надо идти в поликлинику». И я с ужасом представлял, как у меня сейчас там из носа будут брать кровь, наверное, предварительно его разбив и потом вставив в ноздри прозрачные шланги. Приходил, а там брали кровь из пальца. И я, счастливый, уходил, думая, ну вот и Слава Богу, сегодня кровь из носа не стали брать. Только спустя много лет страха я задал вопрос про «кровь из носа» бабушке и получил ее удивленный моей боязнью ответ, что это всего лишь поговорка, что надо что-то сделать срочно и обязательно.

Или вот еще случай – стою с мамой и ее подругами у кировского универмага. Весь мир заканчивается на границе их миниюбок. Психологически, кстати, ничего особо и не изменилось с тех пор. Стою, разглядываю ноги мамы и ее подруг. Красивые. И слушаю их голоса. А подруга маме говорит: «Слышь, Натали, вчера Людка после того, как мы мой ДР отметили, наутро коньки чуть не отбросила…» Я тут же представляю, как тетя Люда 24 лет отроду лежит на металлической кровати, в костюме фигуристки и резким движением сбрасывает коньки в угол своей пустой серой комнаты… Но один конек улетает, а второй так и не слезает. И она пытается его нога об ногу скинуть, но не получается… Так я понял, она коньки и не откинула. Позже я тоже узнал про то, что «чуть не отбросить коньки» это, оказывается, чуть не умереть.

Тогда же я представлял все крайне ярко и четко. Фигуристку (никогда не знал, что тетя Люда фигуристка), которая сбрасывает коньки дома. Раз так говорит мама. Но представлял я ее почему-то очень при этом бледной, болезненной и в помещении, похожем на заброшенную больничную палату.

С возрастом мое непонимание русского языка только увеличивалось. 

Лет в 10, находясь в санатории и слушая анекдоты про гомосеков, я представлял почему-то турецких янычаров в тюрбанах и с кривыми саблями. Спросить же стеснялся ровесников, чтобы не показать свою необразованность. Ведь по истории у меня была всегда пятерка.

И вот однажды вечером я не выдержал и, когда зашла воспитательница, чтобы пожелать нашей палате спокойной ночи, я спросил напрямую ее: «Светлана Ивановна, а кто такие гомосеки? А то тут Миша про них все время анекдоты рассказывает, а я не знаю». Тридцатилетние щеки блондинки Светланы Ивановны покрылись тут же алым румянцем, глаза загорелись от злости, и она резко и приказным тоном уложила нас всех, крикнув: «Все, Мишенин, спать!», и хлопнула дверью.

Я изумленно проводил ее взглядом, не понимая, за что она так осерчала…

И тут же осознал глубину свой наглости, когда забравшийся от стыда под одеяло Мишка вылез наружу и с яростью набросился на меня: «Бля… Мишенин, ты охуел такое спрашивать у воспиталки… Гомосеки это те, кто в жопу ебется!»

Я в шоке смотрел на него… Я даже такого представить не мог, что турки в тюрбанах и с кривыми саблями, эти воины-янычары, еще и ебут друг друга в попы… Мой мозг в тот момент закипел от ярчайших исторических образов…

Таких историй у меня масса. Чуть позже я, читая надписи в подъезде «Маша-шлюха», думал, что Шлюха это Фамилия Маши.

А когда в больнице одного мальчика довели до слез старшие, назвав его маму проституткой, я подошел его успокоить и сказал, что не нужно расстраиваться, проститутка тоже отличная профессия, и мне она нравится. Не всем же быть начальницами.

Мальчик чуть не полез драться со мной. А я не понял, отчего. Ведь проститутка, как я тогда себе представлял, это было профессиональное название секретарши, которая печатает на машинке. Про чат чат. Сти чат чат. Тут чат чат. Ка чат чат. Так у меня звучало это слово в двенадцатилетнем мозгу. 

Я был дико чистый ребенок. Со своим самобытным пониманием множества русских слов, которые обозначали, как выяснялось впоследствии, совсем другое…

— Ну вот видишь, я же говорил, что ты прекрасный рассказчик. Ты только что рассказал очень увлекательно о своем уникальном восприятии языка, да так, что, я уверен: все с интересом дочитали это до конца. И вовсе не потому, что ты опять то и дело сворачивал на свою любимую тему секса, а просто – ты увлекательно рассказываешь. И это, я считаю, одно из главных качеств хорошего писателя – умение рассказывать историю. А по существу твоего прогона я могу сказать вот что: ты, конечно, будешь утверждать, что не помнишь уже этого, но (я напомню) мы много раз уже с тобой говорили про место литературы и, в частности, чтения в современном мире. То, что ты все время повторяешь мне, будто не понимаешь, кто, почему и зачем тебя читает, я воспринимаю исключительно как твою неуверенность в себе (к которой, как таковой, я отношусь в целом нейтрально, ведь благодаря, а может и вопреки этой неуверенности родились многие твои очень клевые и интересные тексты, которые я публиковал на Переменах; по крайней мере, они у тебя часто рождаются где-то на стыке этого конфликта – между «благодаря» и «вопреки»). Я уже говорил тебе и говорю еще раз: люди читают, потому что это для них один из главных способов сформировать свою реальность, свой мир или же – расширить его границы. То есть это не отклонение, а напротив – одна из базовых потребностей человека. А писатели, создавая новые культурные коды, предоставляют человеку возможность удовлетворить эту потребность. Что касается блоггеров и прочих, кого ты в этот раз отчего-то (из кокетства, может быть) приравнял к писателям, то это история совсем другая – они просто создают информационный шум, а вовсе не культурные коды. Кстати, насколько я помню, ты и сам об этом писал в тексте «ЖЖ, или каЖдый лох моЖет». Так что давай уже, наконец, отбросим ложную скромность и перестанем постоянно противоречить самим себе: ты же хочешь, чтобы твое искусство было в музеях? Поэтому давай без этих вот экивоков: мол, я графоман, пишу ерунду, да и другие твои авторы многие тоже… (Это я тебя вольно цитирую.) «Быть уверенным в том, что ты делаешь что-то по-настоящему крутое» (да и нужное) — это вообще одно из главных условий для того, чтобы что-то делать. И поскольку у тебя в настоящее время нет такого условия, ты и захотел его получить.

(А насчет чиновников и бездарных редакторов – мне кажется, они думают только о бабле и собственных жопах. Поэтому и получаются у них такие неинтересные журналы и поэтому они издают такие скучные и пустые книги. А на необычные, яркие и мощные стараются не обращать внимания.)

Димамишенин. Фото: Даша Ястребова

— Я действительно считаю все чем мы занимаемся бессмыслицей. А смысл в этой бессмыслице я нашел один. Мне действительно на самом деле сегодня захотелось рассказать пару-тройку детских историй, которые я вспомнил, и подсознательно я спровоцировал наше интервью как самую легкую форму литературы, которая меня ни к чему не обязывает. В том числе и называться писателем.

— Согласен, гораздо важнее то, что ЗА названиями. Но имена (названия) это все же важно. В Китае даже, как я недавно узнал благодаря Переменам (и, кстати, для меня возможность узнавать и понимать такого рода вещи — веский аргумент в пользу того, чтобы продолжать делать Перемены) — так вот, в Китае есть целая наука — исправления имен. ««Исправление имен» (чжэн мин) в китайской традиции это возвращение к исторической правде исконного понимания вещей, которое было утрачено на тернистых путях развития». Поэтому лучше, конечно, бери и пиши свои истории, раз уж тебе этого хочется. То есть — называй вещи своими именами. 

В ответ на этот призыв Дима Мишенин прислал мне небольшой рассказ, озаглавленный «Бонус, или мини-история после интервью: Чти субботу!». И сообщил, что это — последняя глава его «Мотобиографии». Точнее — последняя глава первого тома «Мотобиографии». За которым последует том второй. В подтверждение своего намерения писать второй том Дима дослал мне в течение следующих нескольких дней сразу две первые главы этого второго тома, а также предисловие к нему. Но на сегодня, пожалуй, хватит! Началу второго тома «Мотобиографии» мы уделим особую главу Хроники Неудобной Литературы.

* * *

Далее: ответы Михаила Гиголашвили на писательскую анкету Неудобной Литературы.

Скоро будут опубликованы ответы Алексея Шепелёва, Андрея Бычкова, Игоря Яркевича, Натальи Рубановой, Сергея Болмата, Елены Колядиной и других писателей.

* * *

Предыдущее:

— Ответы Алисы Ганиевой
— Ответы Юрия Милославского
— Ответы Виталия Амутных
— Ответы Александра Мильштейна
— Ответы Олега Ермакова
— Ответы Романа Сенчина
— Ответы Ильи Стогоffа
— Обнуление. (Ответ Олега Павлова Роману Сенчину)
— Серая зона литературы. «Математик» Иличевского. Ответы Александра Иличевского
— Ответы Марты Кетро
— Ответы Андрея Новикова-Ланского
— Виктор Топоров и Елена Шубина. И ответы Олега Зайончковского
— О романе Валерия Осинского «Предатель», внезапно снятом с публикации в журнале «Москва»
— Точка бифуркации в литературном процессе («литературу смысла не пущать и уничтожать», – Лев Пирогов)
— Курьезный Левенталь
— ответы Валерия Былинского
— ответы Олега Павлова
— ответы Сергея Шаргунова
— ответы Андрея Иванова
— ответы Владимира Лорченкова
— Где литературные агенты
Более ранние части Хроники (Оглавление) — здесь.
— Новый Опрос. Вопросы к писателям

* * *

КНИГИ ПРОЕКТА НЕУДОБНАЯ ЛИТЕРАТУРА:

ВАЛЕРИЙ ОСИНСКИЙ. «ПРЕДАТЕЛЬ»
ОЛЕГ СТУКАЛОВ «БЛЮЗ БРОДЯЧЕГО ПСА»
ОЛЕГ ДАВЫДОВ. «КУКУШКИНЫ ДЕТКИ»
СУЛАМИФЬ МЕНДЕЛЬСОН «ПОБЕГ»
ВСЕ книги проекта Неудобная литература

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>