22 октября 1887 года родился автор «Десяти дней, которые потрясли мир»

«Радикальный шик» — так отец «новой журналистики» Том Вулф определил вечную тягу западных интеллектуалов к политическому радикализму, как правило, левого толка. Один из колоритных адептов «радикального шика» — американец Джон Рид, «красный денди», «плейбой-социалист», культовая фигура для американских леваков.

Зимой 1917/18 гг. в расположении немецких войск появились интересные листовки: солдат призывали бросить оружие и вернуться в Германию, чтобы устроить там революцию. «Революция совершается легко», — утверждали авторы листовок. Это были американцы, работавшие на большевиков, — бывший бостонский священник Альберт Рис Вильямс и выпускник Гарварда, известный журналист Джон Рид. Они и в самом деле считали, что революция — это раз плюнуть.

С Запада на Восток

Джон Рид родился и рос в Портленде, штат Орегон, в краях, которые называют Диким Западом. Семья была более чем обеспеченной: дом в стиле средневекового французского замка, парк, по которому бродят ручные олени. По условиям жизни мальчугану полагалось быть беспечным, но его одолевали идефиксы. Виной ли тому книги, с жадностью им поглощаемые, или своеобразный характер, сказать трудно. Придумывал юный прожектер нечто удивительное — например, прорыть туннель длиной в милю, украсть пару овец и спрятать их там. Овцы в туннеле размножатся до огромного стада, которое можно будет продать за большие деньги. А еще он любил пугать младших ужастиками: В черном-черном лесу стоял черный-черный замок…

Респектабельную школу в Мористауне (штат Нью-Джерси) Рид благополучно окончил в 1906 году, несмотря на увлечение футболом, участие в драках и ночные самоволки. Он поступает в Гарвард, старейший и самый престижный университет США. Биографы утверждают, что вначале он страдал от одиночества, потому что, с точки зрения новоанглийских снобов, уроженец Запада, как бы богат и начитан он ни был, все равно недостаточно цивилизован. (А внутрикастовое неравенство, как известно, воспринимается особенно болезненно.) Но все утряслось, и Рид органично вписался в гарвардское коммьюнити. Он крутил романы, пил, писал стихи в духе елизаветинцев. Природная насмешливость находила выход в сочинении сатир, бичующих гарвардские нравы.

Атмосфера Гарварда тому соответствовала: студенты критиковали все что можно: преподавателей, работу спортивных организаций, действия правительства и т. д. Значимым результатом этого брожения умов стало появление в Гарварде Социалистического клуба во главе с Уолтером Липпманом. Рид в клуб не вступал, но часто приходил на его заседания. А главное — подружился с Липпманом. Именно Липпман в 1914 году опубликует статью под примечательным названием «Легендарный Джон Рид» — о художественно одаренном авантюристе, не имеющем сколько-нибудь серьезных убеждений. Рид вроде бы не обиделся. Тем более статья утверждала его в славе, к которой (как и к богатству) он всегда стремился.

«Свою дерзкую юность в золотых городах Восточного побережья» Рид переведет в стихи уитменовского образца:

И огромный стадион, вздымающий сердца тысячи
зрителей
оглушительным ревом ритмических песен
и выкликов,
Когда Гарвард забивает гол Йелю…
(перевод И. Кашкина)

Эстетика больших чисел, массы в едином порыве заводили Рида как ничто другое. И одним из его художественных достижений стал хэппенинг, устроенный на сцене Мэдисон Сквер-гардена в Нью-Йорке: около тысячи рабочих ткацкой фабрики Патерсона воспроизводили, играя сами себя, события недавней забастовки. Грандиозное было зрелище!

Богема и шалун

После окончания университета (в 1910 году) Джон Рид профессионально занимался журналистикой. И — проводил большую часть времени в Гринвич Виллидж. Здесь обреталась богема, здесь желанными гостями были носители разных причудливых идеологий: феминистки, евгенисты, фрейдисты, социалисты, рабочие вожаки, все кто угодно. Самым тяжким оскорблением здесь было — «буржуазная свинья». Вспоминая о той поре, Рид скажет: «Играющие в искусство, играющие в любовь, играющие в мятеж в зачарованных пределах этой фантастической республики». И сам он был из играющих. Наверное, он играл всерьез.

Эксцентричный, заводной и рисковый, каким только может быть баловень судьбы в Америке, Джон Рид упивался экзотикой — вне рамок той среды, к которой он (по рождению и воспитанию) принадлежал. Он взахлеб рассказывал о своем общении с проститутками, с пьяными матросами, с портовыми грузчиками… Он ходил на балы гангстеров. Гулял по нищим кварталам. В 1914 году поехал в Мексику писать репортажи о восстании пеонов: «В течение четырех месяцев я скакал на коне сотни миль через палимые солнцем равнины, спал на земле вместе с солдатами, танцевал и пировал в разграбленных асьендах всю ночь напролет…»

«Я в такой же мере рьяный социалист, как и сторонник епископата», — сообщал он с обаятельной улыбкой. А потом с той же улыбкой мог объявить: «Мы, социалисты…» Он увлекался людьми, особенно известными, и ситуациями, особенно теми, в которые вовлекалось множество людей, — войнами, революциями. Его завораживал абсурд как таковой. Он любил только ту действительность, которая превосходила «самые крутые фантазии изощренных романистов средневековья».

Рид мог стать классным рассказчиком — не хуже Амброза Бирса и О Генри, взятых вместе. Вот симпатичный рассказик «Кок — отважный капитан» (1914); его забавная фабула оснащена добротным черным юмором. Один капитан задумал разбогатеть на перевозке льда из штата Мэн на Ямайку, но шхуна его терпит крушение. Члены команды норовят прихватить каждый в свою шлюпку толстого, хотя и очень образованного повара — в расчете нарубить из него бифштексов, когда кончатся запасы еды. Но именно повар всех и спасает, а главное — получает миллион долларов чистой прибыли! То есть интеллектуал помогает простым людям, становится их лидером и очень богатым человеком. Что-то в этом роде хотелось сделать и Риду.

Липпман называл Рида гением журналистики. Киплинг, прочитав его корреспонденции из Мексики, объявил: «С Джона Рида начинается репортаж». А Дос Пассос, уже в 1930-е годы, писал: Рид был «лучшим американским писателем своего времени, если бы кто-нибудь по-настоящему захотел узнать, что такое война, он все мог бы узнать из статей Рида о германском фронте, о сербском отступлении, о Салониках…» Рапсод, посвященный Риду в романе Дос Пассоса «1919», называется «Шалун».

В Россию с любовью

Надо сказать, что эксцентричный характер Рида многих раздражал. Вот-вот ему должно было стукнуть 30, а он оставался эдаким неуемным тинэйджером. (Легко, впрочем, он шутил и по поводу своей отрезанной почки, которая не должна помешать ему вести классовую борьбу.)

В августе 1917-го Рид появляется в Петрограде в качестве корреспондента журнала «Мэссиз». С ним его жена — Луиза Брайнет (она выступала в женских журналах под девичьей фамилией, как и положено радикалке). Их сразу затягивает революционная буча.

Большевики, плотно окружающие Рида, не находят (в отличие от соотечественников) его шутовство чрезмерным — истерическая веселость свойственна их сообществу тоже (по крайней мере — до и в первые годы после Октября). И Рид вовсю смешит русских камрадов, изображая то Керенского, выступающего перед солдатами, то Родзянко, похожего на Собакевича, то американского посла, угощающего журналистов марочным ликером из личных запасов.

«В России полностью развернулись драматические и флибустьерские таланты Рида», — свидетельствует Вильямс. Вот веселый американец азартно разбрасывает с грузовика листовки. Вот с винтовкой за спиной вместе с красногвардейцами патрулирует Наркоминдел. Вот с красным бантом на груди выступает перед III Съездом Советов: «Сейчас я отправлюсь в страну закоренелой реакции, в страну капитала. И я обещаю вам, что расскажу американскому пролетариату правду обо всем, что происходит в России».

Рид и рассказывал правду. Но если сравнить, например, его очерк «Россия» (1916) со знаменитой книгой «Десять дней, которые потрясли мир» (1919), то удивит резкая перемена тона – как будто за два с небольшим года с ним что-то произошло.

«Россия» — это о том, как весной 1915 года неисповедимыми путями журналист Рид и художник Робинс попадают в расположение русских войск, и их принимают за шпионов. Текст энергичный, веселый, с живыми подробностями («Лютчая гостинтса! — сказали мы извозчику по-русски»).

В «Десяти днях…» страницами идут речи вождей, стенограммы заседаний, прокламации, декларации. Здесь мало — точнее, они незаметны — тех трогательных и страшных, забавных и трагических подробностей, которые сообщают тексту энергию. И — нет ничего веселого. Разве что мелочи типа: «Толпа стала все теснее сжиматься вокруг нас, как дикие лошади смыкаются вокруг пешего ковбоя». Но чаще это кондовый и абстрактный язык Совдепии: «Бдительный и осторожный петроградский пролетариат создал обширную систему разведки, выслеживая через прислугу все, что творилось в буржуазных квартирах. Все добытые этим способом сведения сообщались Военно-революционному комитету, неутомимо наносившему удары железной рукой».

Приехав в Петроград в конце августа, Рид, если доверять «Десяти дням …», сразу же стал свободно ориентироваться во всех партиях, группах, группировках. Он общается с народом, однако упоминаний о переводчике нет. В предисловии к русскому изданию Надежда Крупская простодушно пишет: «На первый взгляд кажется странным, как мог написать эту книгу иностранец, американец, не знающий языка народа, быта…» Столь удивительной «остроты зрения» американский журналист достиг, по уверению Крупской, потому, что «он был страстным революционером, коммунистом, понимавшим смысл событий, смысл великой борьбы». Но сдается, что Рид писал книгу в компании и под патронажем русских товарищей.

Риду не единожды приходилось опровергать обвинения в том, что он «платный агент большевиков». «Распространение того, что вы называете “большевистской пропагандой”, — дело не очень прибыльное, — писал он редактору «Нью-Йорк таймс» в апреле 1919-го. — Выступлениями перед рабочей аудиторией или статьями в газетах рабочего класса денег не заработаешь» Насчет гонораров — это верно. Но столь же очевидно и то, что большевики и сам Ленин были более чем заинтересованы в людях, подобных Риду. В начале 1918 года Рид с женой с кипами записей, газет, прокламаций и т. п. собрались обратно в Америку. Чтобы их багаж не обыскивали, Луизе дали статус дипкурьера, а Джону и того больше — пост советского консула в Нью-Йорке! Конечно, со стороны большевиков это было опрометчиво — они просто-напросто засветили и подставили Рида (скорее всего, по недомыслию). Ну, а американская сторона в свою очередь быстро аннулировала это странное назначение.

Трагедия «агента влияния»

На родине Рид успел поучаствовать в Чикаго в судебном процессе над уоббли (члены организации «Индустриальные рабочие мира») и в создании Коммунистической партии США, несколько раз попасть под суд за «антиамериканскую деятельность», а также выпустить «Десять дней…». Осенью 1919-го он приехал в Россию в третий – и последний – раз.

В Москве он познакомился и даже подружился с обаятельным грузином. «Особенно я хочу, чтобы ты пообщался со Сталиным, — говорил он Джерри Рубину, еще одному американскому леваку. — Он — один из моих лучших друзей. Он близок к Ленину и может использовать свое влияние, чтобы помочь тебе выбраться из России».
Разговор этот шел в середине 1920 года, когда вышло постановление о заключении в концлагеря «всех, проживающих в РСФСР иностранных подданных из рядов буржуазии тех государств, которые ведут против нас враждебные и военные действия». Исключения допускались «для лиц, доказавших свою преданность Советской власти».

С удивлением, переходящим в ужас, Рид начал понимать, что в России нет свободы, нет справедливости, нет даже хлеба для столь любимых им масс. И нет надежды. Он разочаровался во всем. В стоящих у власти большевиках — правда, за исключением Ленина, Троцкого, Сталина. Остальные казались ему «жуликами, политиканами, отвлеченными от жизни теоретиками или безнадежными идиотами». Он узнал, что чекисты берут взятки и убивают людей, чтобы завладеть их имуществом.

Он понял, что люди не будут готовы к социализму даже через тысячу лет и что русские ничем особо не отличаются от его соотечественников. А если и отличаются, то не в лучшую сторону: «В Соединенных Штатах я ненавидел капиталистическую систему. Но я был свободен: я мог встать на углу и сказать, что я думаю. Они здесь пытаются освободить весь мир, а я не имею возможности ни критиковать правительство, ни выражать симпатию не то что по отношению к капиталистам — даже к меньшевикам, которые тоже коммунисты».

Нервы его были на пределе, и он отправился на Кавказ — развеяться и заодно посетить Конгресс народов Востока в Баку. Там он заразился сыпным тифом и умер в Москве 17 октября 1920 года. А может, ему помогли умереть.

Глубоко во мне что-то дрогнуло, откликается
(Моя страна, моя Америка!) —
Как будто высокой и пустой ночью
Она зовет меня — моя потерянная, моя первая,
Моя разлюбленная, разлюбленная, разлюбленная…
Облачная тень былой нежности,
Призрак прекрасного безумия — много смертей
И доступное бессмертие.
(Из поэмы «Америка, 1918». Перевод И. Кашкина)

К началу 1930-х годов Америка стала леветь — первый Клуб Джона Рида был создан в 1929 году. Вновь в моду входили: пролетариат, революция, Маркс, Ленин и т. п. Вновь непременным атрибутом интеллектуала становился «радикальный шик».

В Советской России книга «Десять дней, которые потрясли мир» несколько раз издавалась в 1920-е годы, а потом вышла лишь в 1957-м. По-видимому, это было связано с отсутствием в ряду активно действующих персонажей Иосифа Виссарионовича и, наоборот, с присутствием Троцкого.

А по-настоящему у нас вспомнили о Риде в связи со спектаклем Юрия Любимова. Начиная с 1965 года «Десять дней…» с успехом шли в Театре на Таганке более 20 лет. И каждый раз зрители с нетеатральным трепетом накалывали билеты на штыки красноармейцев, стоящих на входе вместо интеллигентных билетерш. И подбирали листовки: «Къ гражданамъ Россiи! Временное правительство низложено…» Народный артист СССР Максим Штраух говорил голосом Ленина, Владимир Высоцкий и Николай Губенко играли Керенского. Троцкого почему-то не было, зато были шансонетки, дамы полусвета, Пьеро и Вудро Вильсон. Пели Брехта и Блока, Тютчева и Самойлова, Высоцкого и Вертинского. Все действо называлось «Народное представление в 2-х частях с пантомимой, цирком, буффонадой и стрельбой» — что, пожалуй, выражает сущность как Джона Рида, так и Великой Октябрьской социалистической. Еще была песня: «Джон Рид идёт по Петрограду, закат над Балтикой горит…» И масштабный фильм Сергея Бондарчука «Красные колокола» (1982).

Похоронен «красный денди» в Кремлевской стене, в чем каждый может убедиться.

Напоследок из Дос Пассоса: «Рид был даровитым юношей. Он не был ни социалистом, ни евреем, ни из Росбери родом; он был силен, жаден, имел аппетит ко всему… почему бы не революция?» Почему бы не революция, в самом деле? Грандиозное, должно быть, зрелище.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>