29 июня русская православная церковь поминает преподобного Тихона Медынского (Калужского), святого, жившего в XV веке, но особенно прославившегося в веке XIX, когда у источника, открытого им, начались массовые исцеления. Об этих исцелениях мы говорить здесь не будем, Тихон интересен не столько ими, сколько своей древесной природой.

Где-то в первой четверти XV века князь Ярослав (сын героя Куликовской битвы Владимира Храброго) поехал охотиться и наткнулся в лесу на человека, сидящего в дупле дуба. Князю это до того не понравилось, что он пришел в ярость. Стал кричать на сидящего в дубе, замахнулся плетью… Да так и остался с поднятой рукой, сжимающей плеть, буквально одеревенел.

Того, кто сидел в дупле, звали Тихон. Он был монахом. Постригся в московском Чудовом монастыре, потом ушел леса, простиравшиеся между Калугой и Медынью (и потому его иногда называют Медынским, а иногда – Калужским), облюбовал себе место в пяти километрах от берега реки Угры (где сейчас населенный пункт с характерным названием Лев-Толстое) и стал жить отшельником в дупле огромного дуба. Умер в 1492 году. Это практически все, что известно о человеке по имени Тихон. Остальное – скорее история дерева.

Вернемся к одеревеневшему князю Ярославу Владимировичу. Церковные писатели полагают, что он вознегодовал на Тихона неспроста, что это какие-то злые люди наговорили ему на святого человека. Даже, вроде, специально привели князя к дубу, чтобы он разобрался с бродягой, поселившимся в его владеньях. Козни злых людей – это постоянный мотив в житиях православных святых. Злыми могут оказаться и крестьяне, справедливо опасающиеся, что отшельник устроит монастырь, который мало-помалу отберет у них землю, а потому – стремящиеся прогнать (или даже убить) монашествующего пришельца. Но гораздо злее простых земледельцев убежденные язычники, для которых появление православного монаха в лесах означало начало гонений.

Судя по тому, что князь решил прогнать Тихона (который, судя по житию, что-то там уже начал строить), дело происходит в заповедном лесу. А заповедный лес – это ведь не просто лес, в котором запрещено заниматься хозяйственной деятельностью. В первую очередь это – священный лес, кереметь, как его называют угро-финны, а по-русски – божелесье. Даже в современных учреждениях, которые именуется заповедниками, сохраняется память о том, что священный лес – табу. А уж пятьсот лет назад всякий знал, что такое заповедное божелесье. И понимал, что здесь не место всяким бродягам, грибникам и охотникам, способным ненароком потревожить священную дрему лесного божества. Тем более, не место здесь лесорубам, всегда готовым сгубить священное дерево.

Павел Мельников-Печерский, которому по роду службы приходилось вникать в детали народного быта, писал о древопоклонниках: «Ни один из них без нужды деревца не тронет; ронить лес без пути, по-ихнему, грех великий, по старинному их закону: лес — жилище богов. Лес истреблять — божество оскорблять, его дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис и чувашанин». А о тех, кто лес губит, писатель говорит: «Русский не то, он прирожденный враг леса: свалить вековое дерево, чтобы вырубить из сука ось либо оглоблю, сломить ни на что не нужное деревцо, ободрать липку, иссушить березку, выпуская из нее сок либо снимая бересту на подтопку, — ему нипочем. Столетние дубы даже ронит, обобрать бы только с них желуди свиньям на корм».

Правда, географически мордва и марийцы, о которых говорит Мельников, живут восточней тех мест, где князь Ярослав поднял руку на Тихона. Тихон-то жил в лесах на юго-западном пограничье московского государства, почти на тогдашней границе с Литовой. Но фокус в том, что Великое княжество Литовское было крещено только в 1387 году, а до этого там процветал фактически государственный культ дубрав. Мать Ярослава Елена была дочерью великого князя Литовского Ольгерда Гедиминовича, о котором хоть и говорят, что он тайно (дабы не смущать подданных) крестился, однако похоронили его все-таки по обряду отцов («с сожжением различных вещей и 18 боевых коней»). Все это, может быть, ничего и не значит, но если учесть, что встреча Тихона с Ярославом происходит не позднее 1426 года (дата смерти последнего), то получается интересная картинка, в которой отражен еще живой культ.

Вообще, территории, которые лежали на границе Москвы с Литвой и периодически переходили из руки, до сих пор хранят дух древопоклонничества. Например, немного южнее Тихоновых мест, под Белевом, есть монастырь Макария Жабынского, на его территории растет древний дуб, которому поклоняются до сих пор. Дуб поразительный (см. здесь). Такие дуплистые кряжи можно увидеть разве что на картинках в детских книжках. Какой-нибудь остров Буян с шаманским дубом Вырием, соединяющим верхний и нижний миры, или, скажем, германский мифологический ясень Иггдрасиль, вечно зеленеющий над священным источником Урд. Под дубом в русском монастыре тоже есть родник, называется Жабынец. По преданию во времена Смуты какой-то раненый солдат из контингента пана Лисовского отстал от своих. Когда на него и набрел старец Макарий, бедняга совсем обессилел, просил пить. Отшельник ткнул палкой в землю, и заструилась вода.

Такова история происхождения родника у корней Жабынского дуба. Скорей всего она отражает (искажая) реальность превращения древнего святилища древопоклонников в православный монастырь. Более ясно эта реальность отражается в житии Герасима Болдинского. Это смоленское Болдино, не надо путать его с Пушкинским Болдино, находящемся в Нижегородской области. Герасим пришел на реку Болдинку примерно в 1530 году, когда эти места были только что отбиты у Литвы. И увидел поляну, пологий спуск к реке, дуб. Этот дуб поразил его: огромный, со стволом, разделяющимся в вышине на три ветви, с густой кроной. А под дубом родник. Типичное место силы. Герасим решил поселиться в нем (подробности здесь). Это почти что по Тютчеву:

«Войдем и сядем над корнями
Дерев, поимых родником, —
Там, где, обвеянный их мглами,
Он шепчет в сумраке немом.

Над нами бредят их вершины,
В полдневный зной погружены».

В Житие Герасима, составленном в конце 19-го века по материалам древних житий, есть примечание: дуб «до настоящего времени находится среди монастыря при особой часовне». Сейчас уже нет. Но есть его потомки, дающие некоторое представление о том, что увидел болдинский старец. Собственно, слово «болда» (ударение на первый слог) означает – дуб. Словарь Даля с «болды» отсылает на «балду» (вспомним уж заодно и пушкинского работника). Все значения этого слова связаны так или иначе с деревом. Александр Афанасьев в книге «Поэтические воззрения славян на природу» говорит: «Первоначально слово дуб заключало в себе общее понятие дерева».

Туземцам, разумеется, совсем не понравилось, что в их священной дубраве поселился монах. Они пытались его прогнать, хотели даже утопить. Местные власти при этом сперва взяли сторону древопоклонников, но вдруг появился человек из Москвы, и судьба болдовища была решена.

Вернемся к Ярославу Владимировичу, который попытался прогнать Тихона из божелесья. Князь, конечно, был православным. Но что это значит? На практике это значит поклоняться деревьям, камням и источникам – под видом поклонения христианским святым, жившим, как правило, очень давно и неизвестно где. Собственно, людям, которых насильно окрестили, ничего иного и не оставалось, как только принять религию чужого бога и переработать ее в себе так, чтобы от чуждой веры остались одни имена. Двоеверие, нормальная реакция здорового организма на прививку чужого ростка. Но бывают и осложнения. В ситуации двоеверия постоянно возникает путаница, болезненные недоразумения, иммунные реакции неузнаванья. Вот, скажем, князь Ярослав – за кого он принял мужика, сидящего в дереве? В житии Тихона сказано, что за монаха. Так чего же он так возмутился?

Взглянем на икону Тихона. На ней изображено дерево, в котором живет человек, а в стороне – монастырь. Прекрасная иллюстрация двоеверия: дух дерева, облаченный в монашеское одеяние. Конечно, в такой ситуации легко принять духа дерева за монаха, особенно – если тебе назойливо объясняют: нет, это не дух, это просто монах залез в дупло. Что ж, бывает. Например, великий странник Павел Обнорский три года прожил в дупле липы. И настолько проникся древесным духом, что, пожалуй, на деле стал им. Когда его уже совсем в другом месте нашел преподобный Сергий Нуромский, то вот что он увидел: Павел стоит на поляне, на голове, на плечах и на руках у него щебечут птицы, заяц сидит у ног рядом с лисицей, медведь терпеливо ждет угощения. Настоящий лесной дух.

Но икон, которые бы изображали Павла внутри ствола дерева, нет (хотя есть одна роспись, где он среди листвы). Скорей всего, это потому что из биографии Павла ясно, что изначально он был человеком и лишь постепенно проникся духом дерева, отождествился с ним. А о Тихоне так не скажешь. И не только потому, что о его человеческой жизни практически ничего неизвестно. Может быть, о ней и неизвестно-то ничего как раз потому, что он дух дерева, превратившийся в человека. Тут, впрочем, легко ошибиться. Вот и Ярослав Владимирович ошибся: решил, что перед ним человек, оскверняющий лес. А может, наоборот, решил, что это не человек, а какой-то лесной бес, с которым надо бороться. Трудно понять, расщепленную божественной шизофренией душу двоевера. Но как бы то ни было, надо признать, что князь Ярослав в данной ситуации повел себя как басенная свинья под дубом вековым: заорал, замахнулся… И вот стоит теперь с онемевшей рукой, в которой бессильно болтается плеть. А перед ним – в дупле лесной мужичек, от которого только и зависит теперь, останется князь в состоянии Буратино или все-таки вернется к человеческому облику.

Князь, конечно, раскаялся, после чего сразу исцелился и предложил Тихону основать в божелесье монастырь. Духу он это предложил или человеку – не знаю, тут опять вера надвое. Но вообще, получилось очень удачно: обычно просвещенные христиане срубали деревья (см., например, здесь и здесь), замеченные в том, что от них исходят таинственные эманации, а Тихонов дуб сохранили. И он простоял еще более двухсот лет, пока в него не ударила молния. В 1838 году над остатками дуба построили часовню. Теперь и ее нет, осталась лишь фотография. Что же касается Тихонова источника (важного элемента древесного культа), то он располагается в нескольких километрах от того места, где рос Тихонов дуб. В советское время в ходе борьбы с религией источник зацементировали. Ну, это мы уже проходили: точно также ведь и христиане рубили священные рощи. Сейчас у источника снова толпы паломников, поклоняющихся ему под эгидой Церкви. Может, когда-нибудь здесь будет построена пагода. Но и это не помешает русскому человеку молиться своим богам.

Вот, скажем, раскольники. Во времена гонений им приходилось молиться березам (как деду Есенина: «Уж я хожу украдкой нынче в лес, // Молюсь осинам… // Может, пригодится»). На Светлояре, где ушел под землю град Китеж, был обычай приносить с собой иконы и, развесив их на деревьях, молиться. Получалось двусмысленно: молишься иконе, но одновременно – и дереву. Короленко, побывав на Светлояре, записал такую молитву: «Ой, березка матушка! На церковной главе выросла. Помилуй нас!» Получается, что церковь ушла под землю, а над главой этой церкви – береза, которой и молятся. Но это можно понять и иначе: настоящий град Китеж это невидимые боги деревьев, которым молятся, молясь православным иконам. Есть еще и такая легенда: на Светлояре когда-то была священная роща марийцев. Когда пришли русские со своими попами и стали гнать древопоклонников, те не ушли с насиженных мест, а заживо погребли себя на берегу озера. Это марийский Китеж-град.

Вернемся, однако, на берег Угры. В 1480 году Тихон, кем бы он ни был, мог наблюдать с высоты своего дуба одно из самых важных событий российской истории. В тот год хан Ахмат, заключив союз с королем Казимиром IV Ягеллончиком, выдвинулся в сторону Москвы. Иван III, блестяще маневрируя на Оке, заставил Ахмата сместиться на Угру, где примерно в пяти километрах от Тихонова дуба была заранее выстроена линия обороны, которая не позволила татарам сходу форсировать реку. Дальше случилось странное: Угра замерзла уже 26 октября. Татарская конница могла атаковать по льду и, возможно, смяла бы русских. Иван решил отвести войска от Угры, чтобы перегруппироваться к полевому сражению. Но когда татары увидели, что русские уходят, они решили, что это какая-то хитрость, и повернули назад от греха, в свои степи.

Это была буквально победа леса над степью. Ведь чем было монголо-татарское иго? Доминированием степных богов над лесными. Весьма символично, что оно завершилось при жизни лесного отшельника Тихона и – как раз там, где произрастал его дуб. С тех пор много воды утекло в святых родниках, много дриад загублено. Мифология дерева переместилась в литературу. Вот князь Андрей Николаевич Болконский едет весенним лесом и видит еще не проснувшийся дуб: «Да, вот он, дуб». Князь, естественно, отождествляется с ним. «Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных в связи с дубом возник в душе». И это уже начало прорастания дуба в подсознании князя. Вскоре он увидит нимфу (с говорящей фамилией Ростова), погонится за ней… И вот уже даже не может узнать тот самый дуб, с которым был согласен. «Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел». Это мир «Войны и мира». А во время войны эпический дуб превратится в дубину народного гнева.

Словом, «читайте, деревья, стихи Гезиода».

На Главную блог-книги "ДНИ СИЛЫ"