Начало книги – здесь. Предыдущая история – здесь.

Сначала – зачем

Это неправда. Это все полная чушь, что человек отправляется в дальние края за чем-то невиданным и неслыханным, за чем-то таким, чего у себя дома он якобы никогда не найдет. Если хоть немного к себе прислушаться, то сразу станет понятно: человек едет в чужие края, не спасаясь от обыденности и скуки, от хлама и чепухи, от бедности и убожества, а ровно наоборот – им навстречу. Потому что дома приличия обязывают всех этих вещей либо сторониться, либо принимать (исключительно по необходимости, конечно) с глубоким сердечным сокрушением.

Между тем, главная прелесть дальний странствий в том и состоит, что они нам обыденность и скуку возвращают, причем в преображенном виде – как предмет жалости и нежности. И чем благообразнее страна, куда мы отправляемся, чем меньше ожидаешь наткнуться в ней на хлам и чепуху, тем мощнее и радостнее такие возвраты. Меня в этом убедила Англия, вот уж – полная неожиданность! В Лондон, где на четверть бывший наш народ, я не собирался. Маршрут пролегал по главным историческим городам: Кембридж, Йорк, Честер, Бристоль, Бат, Солсбери. Время, к счастью, подобралось удачное – канун католического Рождества, когда по стране в основном путешествуют сами англичане. Да и с погодой все вышло как нельзя лучше: солнышко и в среднем +10. Скорее март, чем декабрь. В общем, никаких предпосылок к любованию чепухой. Чистый восторг, а не жалость и нежность.

Дело, однако, обернулось иначе. Если от узаконенных достопримечательностей мы привыкли требовать гарантированного воздействия (хотя, сказать по правде, даже они – не стакан водки), то от чепухи никто обычно ничего не ждет. И не ищет ее – она сама нас находит, чтобы уже больше не отпускать. Позволю себе начать с примера, поскольку – прицельный. Бродил я себе по городу Йорку, осматривал его знаменитый собор, кем-то там признанный самый красивым готическим зданием мира, и этот собор мне даже понравился – убедительная вещь, ничего не скажешь. Но в должной мере оценить его я смог лишь в паре со своей дурацкой гостиницей – Olga’s Guesthouse. Не уверен даже, что по контрасту. Тут что-то другое. Больше всего мне понравилось, что дом украшен портретами (в высшей степени лестными) и высказываниями (в высшей степени остроумными) самой хозяйки, Ольги Шепердсон, особы немолодой и непривлекательной: короткая мужская стрижка, пепельная седина, зубы вразнотык, мышастые усики. Ванная и туалет в Ольгином гостевом домике находятся в общем пользовании, так что я не удивился обилию портретов и афоризмов поблизости и внутри поименованных комнат. Главная скрижаль завета висела над сливным бачком, застеленным кружевной салфеткой.

«Наша цель – содержать туалет в чистоте. Хорошо, если и вы прицелитесь. Ольга Шепердсон».

После – о чем

Это было почти неприлично. Но тут и случилось главное открытие моей поездки: в Англии вообще нет приличных людей! Во всяком случае, мне они ни разу не попадались. Чопорные, надменные, заносчивые, педанты – это сколько угодно. Чудаков с эксцентриками тоже хватает. А вот приличных – ни одного. По крайней мере, в том смысле, в каком это понимают у нас, где приличия всегда означали эффект незримого присутствия неких третьих лиц, наделенных – с точки зрения субъекта действия – властью и авторитетом. Приличный человек всегда и везде оказывается при этих воображаемых лицах и ведет себя с оглядкой именно на них, а не на ближайшего партнера по коммуникации. Это значит, что нет ничего естественнее, чем такого партнера обматерить и при этом остаться в рамках приличий. Почему? Потому что в основе общение лежит презумпция превосходства моих «лиц» над остальными. Как бывает внутренний полицейский, так бывает и внутренняя крыша, внутренний пахан. И соблюдать приличия – значит, меряться такими паханами. Несмотря на то, что все это воображаемые фигуры, нельзя сказать, чтобы их разработка и поддержание на плаву как-то развивали воображение. Напротив, они существует либо в качестве готовых клише (усвоенных из пропагандистских материалов, от просветительных брошюр до рекламы и глянца), либо – еще чаще – в качестве интуитивно ощущаемых данностей, логическому анализу неподвластных: у меня круче – и все тут. А поскольку «меряться» в любом случае означает «сверять», сплошь и рядом оказывается, что сверять особенно нечего, кроме таких вот нечленораздельных данностей. И уж раз говорить о чем-то нужно, то волей-неволей приходиться артикулировать прописные истины. На этой почве чувства взаимного единения и приязни рождаются с той же легкостью, что и непримиримая вражда.

Слава богу, в Англии приличных людей нет: они как-то научились жить сами с собой. И часы давно уже сверили, договорившись о пунктуальности. Заметьте: быть пунктуальным и соблюдать приличия – не одно и то же. Первое означает «всегда приходить вовремя», второе – «знать, на сколько можно опоздать в каждом конкретном случае и можно ли не приходить вообще». Самое смешное, что это второе знание считается у нас куда почтеннее простой пунктуальности. Оно свидетельствует о глубоком знании настоящей жизни, тогда как они там, в Европе, все еще в игрушки играются.

Что – правда. И Англия – самая игрушечная из европейских стран. Не в смысле компактных размеров и ухоженности, а в самом буквальном и прямом смысле слова: это не страна, а просто какой-то гигантский подарочный набор – с куклами, домиками, машинками, поездами. О, в особенности – поездами! Я видел почтовый, наглухо закатанный красной краской, без окон в вагонах, но зато с горделивыми надписями Royal Mail по бортам. Я видел экспресс Virgin Pendolino, который тут же назвал про себя «Девственный пендель». Да, virgin – это, конечно, «девственник», главный бренд великого и ужасного Ричарда Брэнсона (американского дядюшки, который занимается всем на свете, от производства собственный кока-колы до строительства орбитальных отелей), но вот pendolino, как выяснилось, по-итальянски значит не «маятник» и даже не «маленький маятник», а рамку лозоискателя, охотника за сокровищами. Какой во всем этом смысл? Неизвестно. Но думаю, что с не меньшим успехом поезд мог бы называться и по-моему – «Девственный пендель». Когда люди играют всерьез, такие названия возникают сами собой, вспомните детство.

Игра раздвигает границы пространства, и комната с легкостью превращается в государство. Так и здесь. Когда едешь на Транспеннинском экспрессе, как-то не думаешь, что Пеннины – это более чем скромные возвышенности (до 900 метров над уровнем моря), вытянувшиеся на расстояние всего-то 250 километров: верещатники, торфяники, луга, ничего замечательного. А когда делаешь пересадку на поезд GNER, идущий, как следует из аббревиатуры, по Великой северо-восточной магистрали (Great North Eastern Railway), то компактная Англия становится поистине необъятной страной. Хотя бы из окна вагона.

Поля здесь зелены круглый год, по интенсивности цвета порой приближаясь к так называемым HiViz jackets – ярко-салатовым жилеткам и курткам со светоотражающими полосками. Эти хай-визы (сокращенно от high visibility – в смысле, «далеко видать») тут носят не только постовые и регулировщики, но и пугала на полях. Серебристые полосы, оживляемые светом луны или фар, наверное, даже ночью держат ворон на расстоянии от посевов. А фончик, напротив, успокаивает. И лошади, например, безмятежно пасутся на сочной мураве – все как одна в нарядных попонках. Подходят попить. Но не к поильным колодам и не к чугунным ваннам, вкопанным в землю, а просто к ведеркам. Ведра оправлены в автомобильные шины-подставки, чтобы лошадки не опрокидывали. Очень трогательная деталь, как, впрочем, и полицейские куртки на пугалах, и попонки, и саженцы вдоль полотна, не подпертые колышками, как у нас, а заправленные в пластиковые трубки. В общем, кругом игрушки.

Но что приятно (это, наверное, тоже одно из свойств игрушечного пространства), расстояния ни в чем не служат помехой. Поезд прибывает точно по расписанию, и за окнами вагона привычно возникает человек в форме с очень длинным металлическим чемоданом в руке. Чемодан в очередной раз оказывается складным пандусом, по которому из тамбура на перрон съезжают инвалиды в колясках, всегда пропускаемые вперед, – таковы правила игры. Замечательно, что инвалиды всегда улыбаются. Наверное, им очень нравятся их коляски, у нормальных людей ведь нет таких офигительных машинок. Помню, в Бристоле мне попался на глаза один восхитительный карлик. Точнее, не карлик даже, а просто какой-то пожилой эмбрион в бейсболке. Так вот, он ехал под гору (улицы в городе довольно круты) в электрокаре с особым, я бы сказал, самонаводящимся сиденьем на телескопической стойке. Не запрокидывался на спинку, тем более не падал, а сидел, будто шах в паланкине. На мой вкус, машинка смахивала на катапульту, с той оговоркой, что рычаг мог выпрямиться полностью – и очень плавно! – только при одном условии: движении по отвесной стене. Думаю, эмбрион и тогда бы не утратил сходства с шахом.

А в Солсбери я видел бабушку с суррогатными костылями. И какими! Она придумала использовать вместо них складную прогулочную коляску-трость. Британские инвалиды часто пользуются так называемыми ходунками – обычно это такая тренога с колесиками, на которую удобно опираться при ходьбе. Но у бабки не то денег на хромированные ходунки не хватило, не то они ей пока не полагаются просто по состоянию здоровья, а только в итоге появилась коляска, не исключено, что позаимствованная у подросших внуков. Потому что в любом случае – возраст, а значит – особые правила игры. Без ходунков никак нельзя. Так и хочется добавить: «неприлично». Но это было бы ошибкой. Ведь если речь о приличиях, то при чем тут коляска-трость? Нужны настоящие ходунки, от кутюр, со стразами, да что там – с бриллиантовой крошкой. Тут же совсем другой случай. Девочке не купили говорящую куклу, вот и пришлось скрутить себе нечто из тряпок: уж очень играть хочется! Настоящая, неигровая клюшка болталась у бабушки на руке вроде зонтика – так, на всякий случай.

Продолжение