РМ вместо ЭВМ. Неужели это возможно? Это неизбежно, поскольку мы уже задумались над вопросом, как в свое время наши предки над сапогами скороходами и коврами самолетами.

Введение

Разумная машина или машина творчества в принципе человечеству не нужна, поскольку для решения даже самых невероятных по сложности и необычности задач общество всегда находило в своей среде гениев, начиная с Левши и заканчивая Христом или Ньютоном.

Драма, однако, заключается в том, что создание машины творчества неизбежно, поскольку вопрос о техническом устройстве, способном решать интеллектуальные задачи, давно поставлен и даже созданы его прототипы такие как ЭВМ. А как заметил отец атомной энергетики Ферми, хорошо поставленная задача составляет 80% ее решения. И хотя ЭВМ не является сколько-нибудь разумной машиной (основное применение она находит в качестве базы данных или игровых устройств), ее вполне можно рассматривать первым техническим приближением к такому устройству.

Другая мотивация создания разумной машины состоит в нашем желании как можно глубже познать феномен человека, что можно сделать лишь путем создания модели его творческого гения.

Поэтому в ближайшие 17-20 лет вполне можно ожидать создание моделей творческой деятельности выдающихся личностей, которые в совокупности могут составить со временем своеобразный музей мадам Тюсо, только не внешности гения, а его внутреннего мира.

И в этом нет ничего удивительного или сверхъестественного, поскольку все преподаватели, например, имеют представления о моделях поведения своих студентов, а родители – своих детей, которые позволяют устойчиво прогнозировать их наиболее вероятные ответы и действия. Такая задача перед наукой просто еще не вставала. А сегодня к ней активно подвигает все разрастающийся кризис глобализации.

И компьютеры, конечно, на первых порах помогут нам создать самые простые модели творчества, сопоставимые по своей эффективности с моделями погоды, которая, как известно, на небольшую глубину по времени и масштабу изменений вполне прогнозируема.

Ну а в перспективе текущего столетия нужно будет в разумной машине заменить вычислительное устройство тем или иным интеллектуальным реактором, пусть и гораздо более скромным по своим возможностям, чем человеческий гений.

Вектор творчества

Если человек сконструировал хороший дом из песка, совершенно не обязательно, что он сможет так же легко сконструировать дом из кирпича или дерева. Но сделав один шаг творчества он, безусловно, оказывается на пороге следующего.

Если человек научился делать хорошие дома, ему вряд ли удастся с легкостью спроектировать небоскреб. Но построив дом, он, безусловно, прошел часть пути к этому.

Если человек сделал хороший небоскреб, трудно ожидать, что он спроектирует такую же хорошую космическую станцию. Но он, несомненно, попытается сделать это.

Если человек сделал хорошую космическую станцию, то не обязательно, что он может спроектировать хорошую планету для жизни людей. Но такого рода задача, конечно, возникает.

Точно также, хорошо научившись грамоте или арифметике, ты не обязательно станешь поэтом или математиком. И даже став в этот ряд интеллектуалов, ты не обязательно станешь литературным или математическим гением. Но ты окажешься на пути к этому.

Именно таким совершенно невероятным и в тоже время закономерным образом и появляются космические аппараты, сапоги-скороходы, ковры-самолеты и т.д.

Голова профессора Доуэлла это, конечно, тоже фантазия, как в свое время гиперболоид инженера Гарина был фантазией А.Толстого или полет из пушки на Луну — фантазией Жюль Верна. Но, как мы знаем из истории, большая мечта человечества оказывается порой более достижимой, чем маленькая. Хотя, как правило, совсем не теми путями и средствами, о которых писали и говорили первые фантазеры.

Так и в случае с машиной разума.

Ведь что нам нужно? Совсем не отменное физическое состояние головы профессора Доуэлла, а его мыслительные способности. Т.е. некое динамическое, даже скорее флуктуационное, а не устойчивое физическое состояние его мозга.

Более того, для начала нам даже не нужны его мысли.

Нам нужен диалог с ним, который бы помог перевести наши неразрешимые проблемы во вполне разрешимые задачи. И все!

Единственное что нам не нужно (поскольку этого в избытке) — так это системы, которые все знают (т.н. искусственный интеллект, основанный на увеличении памяти и быстродействия вычислительной техники). Проблема ведь заключается не в том, что бы экстраполяционными методами восполнить пробелы между знаниями, а в том, чтобы выйти вообще за границы устоявшегося знания! Причем выйти устойчиво и контролируемо, чтобы потом вернуться и поделиться узнанным.

Поэтому нам нужна некая система, способная оригинально (это отличительная особенность мышления) «конструировать неповторимые мысли», как, например, профессор Доуэлл, а может быть, лучше, как Ньютон, Эйлер или Лейбниц?

Ведь эти блестящие мыслители не только сами творили то, что до них не было никому известно, но и оставили нам в наследство стройную систему алгоритмов, хотя и специального, но, все же, мышления (законы классической физики). Систему, не требовавшую обращения к внешним устройствам, типа современных компьютеров (или небесным телам, как в астрологии) и позволяющую другим, никак не связанным с ними, людям «автономно» решать очень многие задачи механики только благодаря тому, что они инкорпорировали в себя их систему мышления. (Систему алгоритмов и что-то еще, если верить теореме Геделя).

Утилитарную (вычислительную) часть их алгоритмов удалось даже реализовать со временем в виде автономного интеллектуального устройства — ЭВМ.

Эта система мышления отчасти оказалась полезной не только физикам, но и гуманитариям, увидевшим, благодаря ей, некоторые (хотя и далеко не все критические важные) закономерности экономики или социологии.

Т.е. создав алгоритмы механистического мышления, которые при установке их в некоторую мыслительную среду были способны решать уникальные задачи, неведомые авторам этих алгоритмов, основатели классической механики сделали первый практический вклад в создание машины разума.

Более того, они создали алгоритмы механистического мышления, адаптация которых в специальных счетно-решающих устройствах позволила со временем создать автономное протоинтеллектуальное устройство – ЭВМ.

Теперь дело осталось за малым.

По сути, нам надо всего лишь творчески (т.е. неповторимым парадоксальным образом, как, возможно, сказал бы Пушкин) повторить опыт классиков, используя накопленные за 300 лет знания. Т.е. сформулировать новые принципы и алгоритмы мышления, адекватные неразрешимым иными средствами задачам, а затем создать для их автономного использования некий интеллектуальный реактор, что в совокупности и будет представлять собой разумную машину.

Что нового узнали мы после Ньютона?

Некоей проблемой является то, что узнали мы слишком много и в чрезвычайно широкой области знания. Настолько много, что разобраться с этим не может даже чрезвычайно разветвленная на сегодня глобальная, по сути, система науки со всеми ее техническими ухищрениями (интернетом, например). (Что, собственно и является одной из побудительных причин создания машины разума.)

Можно сказать, поэтому, вольно перефразируя академика П.П. Лазарева, что помочь в этих условиях может только некоторая доля невежества. (По сути же Лазарев говорил о том, что Кеплер никогда бы не смог открыть свои знаменитые законы небесной механики, если бы с той же точностью знал орбиты планет, как и современные ученые.) Или может помочь, как считал Н Бор, немного безумства.

Загрубив таким образом взгляд на историю науки, можно сказать, что радикальных открытий за последние 300 лет было не так уж и много.

Конечно, это Больцман, которого Пригожин назвал наиболее крупным инноватором, предложившим не классический детерминистический взгляд на течение естественных процессов, а вероятностный. В конце концов, его логика привела ко второму началу термодинпмики, согласно которому все процессы движутся в сторону повышения неопределенности состояния системы (в оригинале – в направления повышения энтропии, т.е. движутся к беспорядку).

В этой трактовке закона Больцмана его предтечей можно считать Бернули, который лет за 150 до него считал, что не точечными, а лишь интервальными оценками следует описывать будущие состояния сложных систем.

Следующей крупной новацией в представлениях о природе сложных систем можно считать взгляды Пуанкаре, который ввел понятие большой системы частиц. Это системы, которые нельзя описать сколь угодно сложной системой детерминистических уравнений (и, в частности, уравнениями механики). Причина состоит в том, что в процессе движения между частицами могут возникать резонансные взаимодействия, которые исказят детерминистические траектории и сделают поведение частиц непредсказуемым. Таким образом, он выделил новый класс своего рода «непредсказуемых» задач, и соответствующих им явлений, поведение которых нельзя понять в рамках классических представлений. Для работы с такого рода задачами нужны не только иные (не классические, не механистические) алгоритмы или принципы, но и иной тип мышления, адекватный неопределенному в классическом смысле характеру новых задач.

По нашему мнению, конструктивным шагом в познании феномена больших систем стала гипотеза турбулентности Колмогорова, которая определила энергию флуктуаций частицы большой системы, как функцию ее физических размеров.

А следом и в развитии ее гипотеза социальной турбулентности автора, которая определила характер перехода большой, или хаотической системы, в упорядоченную.

Общей отличительной особенностью этих гипотез является их универсальный характер, не зависимый от каких-либо физических или иных свойств частиц, составляющих большую систему. Поэтому, как показали многочисленные опытные данные, закономерности турбулентности могут описывать не только непредсказуемую флуктуационную динамику большой системы физических, но и биологических и социальных частиц и отражающую их в той или иной степени динамику мышления.

Поэтому мы можем первые принципы турбулентной динамики трансформировать в законы турбулентной логики. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ