28 марта 1868 года родился Алексей Максимович Пешков, позже прославившийся как писатель Максим Горький – «буревестник революции», «великий пролетарский писатель» и основатель социалистического реализма. Горький был одним из немногих по-настоящему одаренных людей, поставивших свой талант на службу революции и советской власти. А это – позволяет относиться к его произведениям как к важнейшим инсайдерским документам, в которых наиболее глубоко запечатлелась подлинная природа, истинная суть социалистических перемен начала XX века. В день рождения Горького предлагаем вашему вниманию анализ одного из главных его текстов – романа «Мать» (1906 год), проведенный нашим постоянным автором Олегом Давыдовым. редакция Перемен
БОЛОТНАЯ МАТЬ Максим Горький как религиозный писатель
Полюби эту вечность болот: Никогда
не иссякнет их мощь. Этот злак, что сгорел, — не умрет. Этот
куст — без истления — тощ. Александр
Блок
Центральным эпизодом повести Горького “Мать” является, как многие помнят со школьной скамьи, первомайская демонстрация, в ходе которой Павла Власова и некоторых его товарищей забирает полиция. К этому долго готовились. «Павел и Андрей почти не спали по ночам, являлись домой уже перед гудком, оба усталые, охрипшие, бледные. Мать знала, что они устраивают собрания в лесу, на болоте...» Вопрос “почему именно на болоте?” мог бы показаться праздным, если бы не одно обстоятельство: это болото неоднократно упоминается в повести Горького. И в частности, оно сыграло первостатейную роль в становлении Павла как революционера.
«Особенно поднялся Павел в глазах людей после истории с “болотной копейкой”, — пишет создатель соцреализма и объясняет: — За фабрикой, почти окружая ее гнилым кольцом, тянулось обширное болото, поросшее ельником и березой. Летом оно дышало густыми, желтыми испарениями и на слободку с него летели тучи комаров, сея лихорадки. Болото принадлежало фабрике, и новый директор, желая извлечь из него пользу, задумал осушить его, а кстати выбрать торф. Указывая рабочим, что эта мера оздоровит местность и улучшит условия жизни для всех, директор распорядился вычитать из их заработка копейку с рубля на осушение болота. Рабочие заволновались. Особенно обидело их, что служащие не входили в число плательщиков нового налога». Несправедливость, конечно же, явная: спасение утопающих не должно быть делом рук одних лишь самих утопающих. Павел Власов встает на защиту “болотной копейки”. Директор фабрики его спрашивает: «Вы что же, в моем намерении осушить болото видите только желание эксплуатировать рабочих, а не заботу об улучшении их быта? Да?» Павел отвечает утвердительно.
Тут, конечно, видна обычная проблематика всех классовых столкновений, не только российских. Например, эта пря из-за “болотной копейки” очень напоминает тяжбу шахтеров с администрацией из-за шахтного крепежа, описанную в романе Эмиля Золя “Жерминаль”, на который Горький, возможно, и ориентировался, начиная писать свою повесть (а начал он ее в апреле 1906 года, на борту парохода, отплывшего из французского порта Шербур в Америку). Но то, что спорная копейка в основополагающем тексте соцреализма оказывается именно болотной, заставляет задуматься о некоторых особенностях классовой борьбы в России.
* * *
После первого ареста сына, перед тем, как первый раз нести запрещенную литературу на фабрику, Пелагея Ниловна впала в какое-то странное состояние: «Она задумчиво бродила в своем прошлом, и оно казалось ей странно похожим на болото, однообразно усеянное кочками, поросшее тонкой, пугливо дрожащей осиной, невысокою елью и заплутавшимися среди кочек белыми березами. Березы росли медленно и, простояв лет пять на зыбкой, гнилой почве, падали и гнили. Она смотрела на эту картину, и ей было нестерпимо жалко чего-то». Чего жалко? Скорей всего – прошлого, с которым мать вовсе не хочет расставаться, той ужасной жизни, которая в вышеприведенной цитате аллегорически описана Горьким как жизнь болота. А в самом начале повести, в первой же ее главке, то же самое описано без всяких болотных аллегорий. Просто дана картина рутинной жизни рабочих, из которых фабрика вытягивает все соки. «Пожив такой жизнью лет пятьдесят — человек умирал».
Проблема, однако, заключается в том, что именно является основной причиной такой жизни — фабрика или что-то другое, заключенное в душе человека (скажем так — некая болотная психология)? В общем, Горький считает, что – именно фабрика (капитализм), однако в его вводном описании жизни фабричных можно обнаружить и нечто другое: «В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этой болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью». Значит, речь все же идет о какой-то врожденной болезни души. Эта душевная болезнь, по всей видимости, обуславливается тем, что можно назвать болотной архетипикой. В чем состоит эта архетипика?
* * *
Из нечисти, живущей на болотах, широкой публике известны прежде всего Болотник и Болотница. Болотница — это утопленница. Она отличается от родственных ей русалок главным образом тем, что живет на болоте. Как и русалки, она заманивает несчастных людей в трясину, чтобы защекотать их там и утопить. Болотник — болотный дух, муж Болотницы (у этой парочки есть и детишки, болотные бесенята). Ближайшие родственники Болотника — Леший и Водяной. Болотник любит, обернувшись монахом (отсюда, вероятно, и блоковский добрый “болотный попик”), завести одинокого путника в трясину, подстраивает всякие ловушки, типа кочек и коряг, на которые вроде бы можно вступить, а вступишь — провалишься в топь. Пугающие болотные звуки и разные болотные огни производит, разумеется, тоже Болотник. Как сказано в одном из многочисленных стихотворений Блока на болотную тему (написанных в 1905 году): «И тогда говорят в деревнях // Неизвестно откуда пришедшие // Колдуны и косматые ведьмы: // “Это шутит над вами болото. // Это манит вас темная сила”».
Кстати, хоть это и кажется странным, но факт остается фактом: русская литература в период революции 1905-1906 годов вдруг наполнилась всякого рода языческой нечистью, и особое место занимает в ней нечисть болотная. Правда, то, что в традиционном народном сознании осмыслялось как живущая вне человека нечистая сила, в русской литературе начала века стало переосмысляться, превращаться в темную силу глубин человеческой души. Горький, пожалуй, менее других писателей был склонен к такого рода пониманию темных демонических сил, он был склонен скорее отрицать демоническое – и в человеке, и вне его. Однако нечисть обычно не придает никакого значения мировоззрению человека, она подчас проникает даже в самые святые места. Вот и революционная “Мать” оказалась наполнена демоническими аллюзиями. Это легко объяснимо: Горький в детстве получил исчерпывающие сведения о леших, домовых, болотниках и прочей нечисти, ну а эпоха, пропитанная интересом к темным глубинам души, подталкивала писателя к тому, чтобы использовать эти сведения в текстах. Не то чтобы он нарочито вносил в них демоническую проблематику, но – при использовании в описании героев характерных клише, обычно применяемых при описаниях нечистой силы, в характерах и поведении героев могут вдруг проглянуть черты совершенно демонические.
* * *
Начнем с описательных клише. Первое появление товарищей Павла описано следующим образом. Сын куда-то ушел, предупредив мать, что будут гости. Мать осталась ждать их. «Ей казалось, что во тьме со всех сторон к дому осторожно крадутся, согнувшись и оглядываясь по сторонам, люди, странно одетые, недобрые. Вот кто-то уже ходит вокруг дома, шарит руками по стене.
Стал слышен свист. Он извивался в тишине тонкой струйкой, печальный и мелодичный, задумчиво плутал в пустыне тьмы, искал чего-то, приближался. И вдруг исчез под окном, точно воткнувшись в дерево стены.
В сенях зашаркали чьи-то ноги, мать вздрогнула и, напряженно подняв брови, встала.
Дверь отворили. Сначала в комнату всунулась голова в большой мохнатой шапке, потом, согнувшись, медленно пролезло длинное тело, выпрямилось, не торопясь подняло правую руку и, шумно вздохнув, густым грудным голосом сказало:
— Добрый вечер!»
С явления этого странного (пожалуй, нечеловеческого) тела начинается втягивание Матери в революционную борьбу. Между прочим, даже когда явившееся существо сбрасывает с себя одежду, Пелагея Ниловна все еще не верит в то, что перед ней такой же, как она, человек. Поэтому и спрашивает: «Вы не татарин будете?».
Позднее, уже после того, как Павла первый раз забрали в тюрьму, к матери являются более серьезные товарищи. Их явление сопровождается еще более определенными мистическими симптомами: «Она ждала кого-то, но никто не являлся. Наступил вечер. И — ночь. Вздыхал и шаркал по стене холодный дождь, в трубе гудело, под полом возилось что-то...» Тут и появляется в доме Пелагеи Ниловны опытный подпольщик Егор Иванович, который (едва ли не шантажом) склоняет бедную женщину к революционной работе.
Вообще, появления практически всех революционных героев повести сопровождается какими-то таинственными звуками, странными природными явлениями или, на худой конец, дрянной погодой. Да и сами по себе эти герои какие-то необычные, ломаные (чисто внешне), к тому же – являются сразу, не успеешь о них подумать... Сущие черти.
* * *
Но гораздо интереснее другое – то, что трудно связать с применением клише, характерных для описания нечисти. Герои повести демонстрируют странную психологию. Я бы сказал, вполне некрофильскую психологию болотной (и прочей) нечисти, которая ведь, по большей части, представляет собой мертвяков — утопившихся (самоубийц) или людей, которых нечисть заманила в болото и утопила (впрочем, того, кто не хочет этого сам, не дает в глубине души на это согласия, в трясину не заманишь: кому суждено быть повешенным, тот не утонет). Конечно, в повести Горького “Мать” непосредственно в болоте никто не тонет, хотя – в один из ответственных моментов своей жизни, сразу после первомайской демонстрации и второго ареста сына, Пелагея Ниловна (обратите, кстати, внимание на само имя, происходящее от греческого слова, обозначающего море и указывающего на толщу воды, ну и соответствующее отчество) ни с того ни с сего вспоминает виденную ею в юности утопленницу (что выглядит как ассоциативный комментарий к событиям Первомая).
Но бог с ней, с той утопленницей. Гораздо важней сейчас понять, что Ниловна, будучи сама заманена в трясину революционной борьбы пробудившихся от вековечной спячки болотников, ведет агитацию, заманивает, как настоящая болотница, в эту трясину других. «В ней росло желание — теперь уже ясное для нее — желание толкнуть людей туда, за сыном, за Андреем, за всеми, кого отдали в руки солдат».
Горький, конечно, ничего такого не имеет в виду, но с проницательностью гениального писателя вскрывает противоречивые глубинные пласты психологии женщины, которая от рождения предопределена к тому, чтобы страдать, погибнуть, но прежде – погубить своего сына, а вместе с ним, возможно, и многих других. Для нее плохой человек — это тот, кто «горя нет знает». А революционеры хороши в первую очередь потому, что «обрекли себя на жизнь трудную за народ, на тяжелую жизнь за правду».
* * *
Но в чем, собственно, состоит эта правда? Ну, понятно: в каком-нибудь счастье, справедливости. Дело, однако, в том, что представления о счастье и справедливости могут быть разные. В частности, у жителей болота они свои, особые. Правда болотного существования чревата кровью и страданиями. Особенно – если начать распространять ее на людей, привыкших к нормальной жизни. Сейчас это всем очевидно, а во времена, когда писалась “Мать”, еще не было известного нам кровавого опыта. И все же мы там читаем: «Когда такие люди, как Николай, почувствуют обиду и вырвутся из терпения, — что это будет? Небо кровью забрызгают, и земля в ней, как мыло вспенится...» Все это понимают (Мать — тоже, хотя ей поначалу и страшно), но продолжают борьбу — за это.
Кстати, эти слова насчет крови говорятся в связи с неким Исаем, который шпионит за революционерами. Через некоторое время, ближе к Первомаю, его убьют (что можно рассматривать как весеннее жертвоприношение в связи с близящейся Вальпургиевой ночью), и симпатичный Хохол будет переживать по поводу того, что не остановил это убийство. Павел Власов ему отвечает по-карамазовски: «Убил — не ты, но если б даже...» Вот то-то и оно: знать, что «мужик обнажит землю себе, если он встанет на ноги! Как после чумы — он все пожгет, чтобы следы обид своих пеплом развеять...», и распалять этого мужика, пробуждать в его душе болотные инстинкты (типа: «И пусть умрут тысячи, чтобы воскресли тьмы народа по всей земле! Вот. Умереть легко. Воскресли бы! Поднялись бы люди!»), распалять в надежде, что как-нибудь потом удастся сдержать этот бунт болотных глубин – это, собственно, и есть самая суть психологии человека, которого манит трясина.
* * *
И вот уже в описании Первомайской демонстрации мы видим, как этим безумием заражаются многие. Вчитайтесь:
«Чье-то лицо, испуганное и радостное, качалось рядом с матерью, и дрожащий голос, всхлипывая, восклицал:
— Митя! Куда ты?
Мать не останавливаясь, говорила:
— Пусть идет, — вы не беспокойтесь! Я тоже боялась, — мой впереди всех. Который несет знамя — это мой сын!
— Разбойники! Куда вы? Солдаты там!
И, вдруг схватив руку матери костлявой рукой, женщина, высокая и худая, воскликнула:
— Милая вы моя, — поют-то как! И Митя поет...
— Вы не беспокойтесь! — бормотала мать. — Это святое дело... Вы подумайте — ведь и Христа не было бы, если бы его ради люди не погибали!
Эта мысль вдруг вспыхнула в ее голове и поразила ее своей ясной, простой правдой».
Разумеется, это вовсе не христианская мысль. Это мысль, соответствующая тому примитивному язычеству, которым одержима Пелагея Ниловна и многие другие герои повести Горького. Суть мысли в том, что божеству надо приносить человеческие жертвы, иначе оно перестанет существовать. Этот атавизм полностью противоположен идее христианского спасения (хотя и сформулирован в христианских терминах, как и многое другое на этой демонстрации, названной «крестным ходом во имя бога нового, бога света и правды, бога разума и добра»). Этот атавизм сохранился с древнейших времен в виде представлений о том, что низшие демоны (типа Водяных) утаскивают к себе живых людей (а когда-то им этих людей добровольно отдавали). В общем, все эти представления сохраняются в людях в виде самой примитивной архетипики, ничего тут особенного нет. Но замечательно то, что Горький пропустил эту архетипику через призму социальной революции.
* * *
Хотя он был тут не одинок и не совсем оригинален. Как уже говорилось, в те годы русская литература очень интересовалась всяческой нечистью. Например, Андрей Белый чуть позже (но первоначальным импульсом тоже была первая русская революция) написал роман “Серебряный голубь”, в котором намеченная выше болотная проблематика пропущена через призму сектантства. Погруженному в водно-лесную стихию Дарьяльскому там мнится, «будто в глубине родного его народа бьется народу родная и еще жизненно не пережитая старинная старина — древняя Греция». И, бродя по округе в своих болотных сапогах, «в навоз, в хаос, в безобразие жизни народа кинул он тайный призыв — по-волчьему в лесную дебрь народа отошел тот призыв: воем из лесу что-то ему откликнулось». Игра архетипов, воплощенных в реалистически прописанных персонажах Андрея Белого, закончилась, как и положено, гибелью главного героя.
Но уж совсем в чистом виде (без всяких сектантских и политических преломлений) болотная проблематика представлена в романе Александра Кондратьева “Сатиресса” (который писался одновременно с “Матерью”). Это, конечно, не великий шедевр (а только первый подступ к созданию позднего демонологического романа “На берегах Ярыни”), но зато все вещи, о которых мы здесь говорили, названы их подлинными именами. В частности, то, что герою Андрея Белого представляется “древней Грецией”, живущей в глубине народа, то, что у Горького описано как классовая борьба угнетенного пролетариата против давящих форм буржуазной культуры (но может быть прочитано как конфликт между языческими идолами, живущими в душах революционных героев, и идеологией самой обычной буржуазности нового времени), — у Кондратьева дано как натуральная жизнь языческих демонов, вступающих в разнообразные отношения (не только конфликтные) с людьми.
Горький – бессознательный символист. Бессознательный потому, что он, например, не понимает, что его Пелагея, разбрасывающая в конце повести листовки с речью сына, сеет на железнодорожной станции болотный логос (примеры подобного рода непроизвольного демонического символизма у основателя соцреализма можно множить до бесконечности). Андрей Белый символичен сознательно, он иронично поигрывает с демоническим. Кондратьев открыл демонический реализм, но это уже, как говорится, совсем другая история.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
28 марта 1868 года родился Алексей Максимович Пешков, позже прославившийся как писатель Максим Горький – «буревестник революции», «великий пролетарский писатель» и основатель социалистического реализма. Горький был одним из немногих по-настоящему одаренных людей, поставивших свой талант на службу революции и советской власти. А это – позволяет относиться к его произведениям как к важнейшим инсайдерским документам, в которых наиболее глубоко запечатлелась подлинная природа, истинная суть социалистических перемен начала XX века. В день рождения Горького предлагаем вашему вниманию анализ одного из главных его текстов – романа «Мать» (1906 год), проведенный нашим постоянным автором Олегом Давыдовым.
Вы можете