Согласно Льву Толстому российские реформы кончаются на рельсах
В дневнике Софьи Андреевны Толстой есть такая запись: «Вчера вечером Л. мне вдруг говорит: «А я написал полтора листочка и, кажется, хорошо». Думая, что это новая попытка писать из времен Петра Великого, я не обратила большого внимания. Но потом я узнала, что начал он писать роман из жизни частной и современной эпохи». Эта дневниковая запись сделана 19 марта 1873 г. (31 марта по новому стилю). Речь идет о начале писания «Анны Карениной».
УЗЕЛ РУССКОЙ ЖИЗНИ
Невнимательность Софьи Андреевны («не обратила большого внимания») объясняется тем, что аж с февраля 1870 г. Толстой мучился над текстом из эпохи Петра – изучал материалы, сделал много набросков – все вроде бы было готово к тому, чтоб начать, но вот все что-то не мог. Жену тоже, конечно, измучил. И вдруг – начал нечто другое…
Но другое ли? – ведь еще 24-го февраля 1870 г. Софья Андреевна записала: «Вчера вечером он мне сказал, что ему представился тип женщины замужней, из высшего общества, но потерявшей себя. Он говорил, что его задача сделать эту женщину только жалкой и не виноватой». То есть, значит, на фоне попыток писать роман из эпохи Петра изначально маячила история женщины, «потерявшей себя». Похоже, что эти попытки писать о Петре сопровождались подспудным обдумыванием романа из «современной эпохи», что наброски романа о Петре были своего рода черновиками «Анны Карениной». И уж во всяком случае несомненно то, что роман из современной эпохи вобрал в себя проблематику, которая волновала Толстого и не давалась ему в процессе трехлетней работы над историческим романом. Вот что пишет он в декабре 1872 г. в письме к Страхову: «До сих пор не работаю. Обложился книгами о Петре I и его времени; читаю, отмечаю, порываюсь писать и не могу. Но что за эпоха для художника. На что ни взглянешь, все задача, загадка, разгадка которой только возможна поэзией. Весь узел русской жизни сидит тут». Тут стоить обратить внимание на две вещи: на «поэзию» и на «узел».
Что касается «поэзии», то она здесь появляется оттого, что, когда Толстой взялся за роман из эпохи Петра, в голове его крепко сидела идея, которую он обозначал словосочетанием «история-искусство». В самом общем виде эта идея сводится к тому, что методами «истории-науки» невозможно понять в целом и правдиво изобразить жизнь человека и общества. Это можно сделать лишь методами искусства.
Что же касается «узла русской жизни», который пытался распутать Толстой методом «истории-искусства», то это тот же самый узел, который начал распутывать поэт Александр Пушкин в «Медном всаднике». Там ведь тоже вначале говорится о Петре, а потом о потерянной женщине (в другом, разумеется, смысле потерянной, чем у Толстого). А в целом речь о живой (и подчас ужасающей) актуальности того, что завязалось в эпоху Петра, для потомков. Не только для «родов дряхлеющих обломков», каковыми в результате петровских реформ оказались конкретно и Пушкин, и Толстой, и их герои, но для всех. Ибо Петром «побежденная стихия» (не столько «волны финские», сколько нечто в нашей душе) периодически выходит из повиновения, и тогда – «Осада! Приступ!» - простому человеку несдобровать среди волн революции и беспорядков вроде тех, что накликают сегодня на нашу голову.
ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ СРОДСТВО
Давайте же, наконец, обратимся к тексту романа. Второе его предложение, как известно, гласит: «Все смешалось в доме Облонских». Между прочим, в набросках к роману о Петре есть такая фраза: «Все смешалось в царской семье». «В доме Облонских» - «в царской семье». Не идет ли тут речь вообще о Российском государстве? Впрочем, достаточно будет признать, что «дом Облонских» - это как бы рамка, обнимающая все главные коллизии романа, тот круг (обло), в который замыкается его действие. Облонские – не самые главные фигуры в романе (хотя Анна – в девичестве Облонская), но неполадки в семье Облонских – запал, с которого все начинается: Анна приезжает мирить Облонских и встречается с Вронским.
Главное же действие в романе закручивается вокруг трех мужских и двух женских фигур.
Мужчины: Каренин, Вронский, Левин.
Женщины: Анна Каренина и Кити Щербацкая.
Обратим внимание на то, что мужчины эти первоначально ничем непосредственно не связаны (общее в них – только знакомство со Стивой Облонским). Женщины тоже связаны только через Долли Облонскую. Эти связи нейтральны и, так сказать, безобидны, поскольку Облонские – нечто вроде эфира, которым все дышит. А настоящие связи возникают только через противоположный пол (уж тут выясняется, что и Вронский похож на Левина, и между Вронским и Карениным обнаруживается нечто общее). Впрочем, для нас сейчас важно рассмотреть связи между названными мужскими и женскими фигурами. Вначале Каренин женат на Анне, Левин влюблен в Кити, Кити влюблена во Вронского, Вронский ухаживает за Кити. В дальнейшем супружеская связь Анны и Каренина сохраняется, Левин и Кити – женаты. (Я, разумеется, опускаю все промежуточные этапы и психологические тонкости). И наконец, со смертью Анны, остается лишь связь между Кити и Левиным.
Три мужские фигуры и две женские образуют определенную конфигурацию, которая со временем меняется и принимает в конце концов устойчивую форму. Налицо изменение структуры. А поскольку Толстого интересовал ход петровской реформы и поскольку он сам жил и писал свой роман в эпоху великих реформ, имеет смысл посмотреть на изменение структуры связей главных героев с точки зрения социологии. Социологии, понятой в духе толстовской «истории-искусства». Для начала напомним, что всякое произведение искусства есть особого рода идеальный мир, в котором (как бы ни старался автор быть натуралистичным) действуют идеальные (и постольку в высшей степени реальные) сущности. Эти сущности и их взаимоотношения выражают архетипику человеческого существования, показывают вот эти самые «узлы» жизни. Время и условия создания текстов привносят лишь конкретно-исторические уточнения (наиболее, впрочем, важные) устройства этих «узлов».
ТРИ И ДВЕ
Иногда говорят, что тройка Каренин-Вронский-Левин – это три ветви дворянства, расслоившегося в результате реформ Петра: соответственно служилое, придворное и земельное. Проблемы дворянства действительно очень волновали Толстого. Однако, если бы дело у него сводилось только к этому, он был бы чем-нибудь вроде князя Мещерского. Толстой поглубже. В этом трехчленном устройстве можно, скорей, увидеть минимизированную структуру всякого государства.
Конструируя свое идеальное государство, Платон, как известно, выделил три необходимые функции в нем: функции управления, силовые и жизнеобеспечения (производство и распределение). Люди, осуществляющие эти функции, называются соответственно правители, стражи и собственно народ. Платона я здесь поминаю потому, что он как никто другой ясно дает понять, что это все неизбежная архетипика, возникающая в жизни людей сама собой. И поэтому не стоит удивляться тому, что в романе, занятом распутыванием «узла русской жизни», все основано на трех ключевых фигурах: высокопоставленном петербургском чиновнике Каренине, блестящем гвардейском офицере Вронском и, наконец, помещике Левине, интенсивно размышляющем о том, как жить в новых условиях (и в частности – как вести хозяйство).
Итак, три героя прояснились: они олицетворяют три функции, необходимые для жизнедеятельности общества. Это не классы, а нечто гораздо более, так сказать, первозданное, на основании чего возникают и классы, и понятие о них. Некие стихии, могущие вступать в конфликты друг с другом. Но не за обладание властью или богатством, а за обладание чем-то женственным. Теперь надо посмотреть, что же это за женщины в романе Толстого? Конечно, это тоже не просто дамы. Ведь если мужчина в идеальном пространстве романа олицетворяет какую-то функцию, то и женщина, в которую он влюблен, должна быть чем-то именно идеальным, олицетворением некой женственной сущности, тяготеющей к одной из вышеназванных мужских функций и состоящей с ней/ними в определенных отношениях. Что же это такое в контексте «узла русской жизни»?
Важным намеком, позволяющим понять, что представляют собой эти женские сущности, является то, что их именно две. Так же, как две стороны у России, лежащей отчасти в Европе, а отчасти в Азии, что и определяет ее устройство и историю. Не с Петра повелась эта коренная дуальность, но при Петре она четко обозначилась – стал виден «узел». Дуальность материализовалась в виде двух культурных традиций, двух укладов жизни, двух столиц, наконец. А в романе Толстого – в виде двух женщин. Однако это еще требует уточнений.
«ОВИИ К ВОСТОКУ ЗРЯТ, ОВИИ ЖЕ К ЗАПАДУ»
Обратим внимание на «странность», отмечаемую Толстым: «Левин был влюблен именно в дом, в семью, в особенности в женскую половину семьи Щербацких». Он поочередно влюблялся в старшую сестру Долли, потом в среднюю и, наконец, в Кити. «Он как будто чувствовал, что ему надо влюбиться в одну из сестер». Что же ему надо? Что влечет его к «щербацкому элементу»? Посмотрим: «элемент» этот занят почти исключительно порождением и воспитанием детей. С этим все связано: от страсти к сватовству до гордости заплатанными кофточками. Муж средней сестры Львов даже бросил дипломатическую карьеру для того, чтобы самому следить за обучением детей. В общем, это принципиальное забвение всего ради собственного воспроизводства.
Главное отличие Анны в романе от «щербацкого элемента» вытекает из того, что в ней нет такого гипертрофированного чадолюбия. Это не значит, что она не любит детей. В ее предсмертном безумии немалую роль сыграла разлука с сыном. Но раньше-то она его все-таки бросила. И дочкою своей от Вронского не особенно интересуется. И даже пользуется противозачаточными средствами, что просто потрясает Долли: «Не может быть!» Так вот, в отношении к воспроизводству в потомках и кроется различие между двумя женскими сущностями: «Между ними существуют вопросы, в которых они никогда не сойдутся и о которых лучше не говорить».
Собственно, дело тут не в самом деторождении, а в том значении, которое ему придается. Для «щербацкого элемента» (лучше все-таки говорить так, ибо Кити совершенно безлика) важна, собственно, только стихия сохранения и поддержания рода. То есть воспроизведение в поколениях неизменной традиции (хотя бы только в варке варенья), недопущение ничего нового – обычно, конечно же, глупого, как «жаренье малины на свечке». А Анна при всех ее неудачах как раз олицетворяет то новое, что хочет войти в жизнь и утвердиться как иная традиция. Она не зациклена на потребностях сохранения рода, а живет жизнью личности, открытой для перемен.
Итак, Кити и Анна – воплощения двух начал, необходимых для нормального существования всякого общества: начала охранительного, традиционалистского и – начала обновления, творчества. В России эти начала просто срослись с ориентациями, соответственно, на восток и на запад, образовали две культурные традиции, две части единой души, которые в эпоху Петра окончательно оформились. Вот тогда-то (в период интриг царевны Софьи и царствования двух – поразительный символ! – царей, Петра и Ивана, смотревших в разные стороны) как раз все «смешалось в царской семье». Позднее культурная традиция западнических новаций (будем называть эту часть русской души Анной) окрепла и расцвела. Но и охранительная часть русской души, Кити, никуда не делась. Она жила себе в недрах семейств, а временами возводилась даже в ранг государственной политики.
«ИСТОРИЯ-ИСКУССТВО» О ХОДЕ РЕФОРМ
Итак, «узел русской жизни» (буквально тот же самый, что вяжет нас и сегодня), обнаруженный Толстым в петровской эпохе, ему пришлось распутывать на материале, который предоставила ему его современность. Получился своеобразный анализ хода реформ. Ниже следуют его фрагменты, которые прошу принять cum grano salis.
Что такое начало реформ? Это женитьба Каренина на Анне. Само событие остается за рамками романа, но ясно, что честь проведения начального периода реформ принадлежит российской администрации, заключившей союз с цивилизованной частью души русского общества. (Так что полное наименование реформы – как раз Анна Каренина). Все шло прекрасно, пока Анна не изменила Каренину. «И ужаснее всего то, – думал он, – что теперь именно, когда подходит к концу мое дело (он думал о проекте, который он проводил теперь)…» Но никакие проекты администрации Анну уже не трогают. Наступило разочарование в деятельности всех этих чиновничьих комитетов и комиссий. Карьера Каренина закончена, его административный пыл расходуется вхолостую – на дела об орошении и об инородцах (соответственно – о собственной импотенции и о внебрачной дочери Анны).
Анна теперь тяготеет к военно-промышленному комплексу, ибо Вронский олицетворяет именно его. Вронский увлечен теми возможностями, которые способна предоставить западнически ориентированная Анна. Прежде всего, это, конечно, новые технологии, которые так необходимы российской армии после севастопольского краха. Кроме того, на очереди замена непригодного более рекрутства на личную воинскую повинность. Одним словом, связь Вронского с Анной означает военную реформу, проходившую с таким трудом как раз во время писания романа. Дочка Анны от Вронского, пожалуй, и есть эта реформа (поэтому наступает временное примирение с Карениным). Что же касается Кити, за которой Вронский весьма патриотически волочился до того, как встретил Анну, то, конечно, она (Кити) весьма самобытна, к тому же давала множество рекрутов, но что же она может дать армии, первоочередная задача которой - перевооружение и изменение своих организационных форм? Ничего, ибо она способна только сохранять старые формы и вздыхать о прошлом. Но оборона – это вам не вздохи на скамейке. Так что сколько бы Кити не любила военщину, как бы ни чахла без военных заказов, но соперничать с Анной, блистающей всеми достижениями западной науки, она не может. А Левин ей как раз очень подходит.
Что такое Левин, тоже ясно: агропромышленный комплекс. Характерно то, что он все время пишет сочинение о «характере рабочего в хозяйстве». И предлагает «признать рабочую силу не идеальною рабочей силой, а русским мужиком с его инстинктами». Инстинкты эти состоят в отрицании нововведений - значит, «надо спустить уровень хозяйства и заинтересовать рабочих в успехе хозяйства». Чем? Бригадным подрядом. Очень самобытно. Самобытность эта (то есть отсталость) проистекает из того, что реформа сохранила в деревне общинное землепользование. А община – это и есть основной субстрат существования той самой азиатской души, которую олицетворяет Кити. И что же еще прикажете делать Левину, женившемуся на такой Кити, если не «искать веру в Бога у мужика»? Он ее и находит, когда роман уже близится к завершению.
Остается сказать лишь о гибели Анны. Вронский ищет в ней лишь то, что нужно ему. А в Анне есть много такого, чего Вронскому и не понять даже. Она и действительно лучшая часть русской души, нечто «всечеловеческое». Это ведь и Менделеев, и Достоевский, и Крамской, и Мусоргский… Но ведь это и террористы из «Народной воли» тоже. Истерика Анны и ее самоубийство – и есть пророчество о том, что силы, разбуженные реформой в русской душе, скоро покончат с ней. С реформой, ибо нельзя же покончить с душой. Чадородящая Кити этого ни за что не допустит.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете