Новый рассказ Валерия Былинского называется "Живая вода". О Валерии Былинском (и другие его тексты на Переменах) - здесь.
ЖИВАЯ ВОДА
Круглые, выдутые из-под земли пузыри-холмы, густо поросшие кустарниками и высокой травой. Он и отец шли мимо этих холмов, взбирались на них, спускались. Отцу было пятьдесят девять лет, он упрямо, задумчиво шел, почти с такой же скоростью, что и сын, немного впереди, как идут все отцы всех детей. Сыну, Владимиру, было тридцать.
– Ну что, сынок… – отец остановился, оглянулся, сел на валун. – Помнишь, что мне уже почти шестьдесят лет?
– Да, – сын кивнул и присел рядом, на траву. – А мне уже тридцать.
И усмехнулся, словно позируя перед кем-то невидимым.
Отец вздохнул:
– Знаешь, я подумал…
– Что?
– Может не стоит?
– Как? Папа, ты же сам говорил, что любишь в жизни авантюризм, испытывать все новое, перемены…
– Но ведь это не авантюризм. И не перемены. Это чудо, сказка. Я и подумал, может, не нужно мне это чудо, а?
– Ты сомневаешься, отец.
– Нет. Разве можно, смотря на все это, сомневаться? – он посмотрел на посеребренное лучами солнца небо над головой, на покрытые лучами света холмы. – Просто… может, не стоит чего-то придумывать, если жизнь вот такая. Как есть. Она же не дурная, сын. Видишь, она хорошая.
– Ты пойми, – возразил, начиная нервничать, Владимир, – ты скоро умрешь, у тебя рак, и ты это знаешь. А живая вода – это чудо, которое можешь использовать только ты. Ты же сам говорил, помнишь?
Отец кивнул.
– Да, сынок.
– Ты убедил меня, что тебе терять нечего в твои шестьдесят, – продолжил сын. – Что, если ничего не получится, ты все равно и так умрешь… извини папа, но ты говорил так…
– Ничего, – отец кивнул, – да, говорил.
– А если получится, тогда ведь все будет заново!
– Думаешь? А то, что было до этого¸ сотрется, что ли?
Ему показалось, что отец усмехнулся.
– Папа…
– Я тут подумал, сынок, может мне в монахи уйти?
– Что?
– Ничего. Так. Доставай свое чудо, – улыбнулся отец.
Владимир достал из кармана куртки две маленькие бутылочки, наподобие аптекарских для корвалола. Одна из них была голубого цвета, вторая охристо-земельного.
– Не перепутал?
– Нет. Живая – это голубая. Точно.
– Помню. Ну что, давай? – отец взял из него из рук голубую бутылочку, отвинтил крышку, понюхал. – Надо же… пахнет цветками акации, как в моем детстве.
– Твоем детстве?
– Да. Точно, вспомнил! Мне было года три или четыре… Кажется, это мое первое воспоминание в жизни. Надо же, помню. Я тогда у отца, твоего деда, в Киеве, возле Пущи-Водицы жил, там, где озера, и прямо сквозь густой лес проложены трамвайные пути…. Я ехал на трамвае с мамой, твоей бабушкой, куда-то мы ехали, может быть, просто на пляж. На остановке мы сошли. У меня в руках был автобус игрушечный, я почему-то в детстве любил вместо других игрушек именно автобусы, совсем как людей или животных… И этот автобус у меня был красный, самый любимый, он был для меня живым. Мы пошли по аллее, вокруг которой росли и цвели акации. Белыми такими сладкими пахучими цветками цвели. Ветки, напитанные соками этого цветения, свисали низко, и я, подпрыгивая, мог срывать эти лепестки, высасывать из них сладкий сок и идти дальше, и снова подпрыгивал, и снова пил этот сок и угощал им своего друга, автобус, и он тоже пил этот сок. «Пчелка моя» – сказала мне твоя бабушка. А я смотрел на ползающих по стволам акаций красных жучков-солдатиков, пил этот белый сладкий сок и так радовался жизни... Я не понимал, что радуюсь, я просто как цветок, как человеческий детеныш чувствовал, понимаешь, сынок?
– Да, понимаю… – мягко улыбаясь, Володя смотрел на отца. Таким счастливым он давно его не видел. От отца словно исходили лучи теплого солнца, выходили из его глаз, щек, лба, подбородка.
– Па, надо успеть до захода солнца… – неуверенно напомнил сын.
– Конечно, сынок… У нас еще куча времени, минимум полчаса. Полчаса, это много даже для человека, сын.
– Да, конечно, прости, па.
Володя опустил руки, в которых держал две бутылочки, и посмотрел вперед, в просвет между двумя холмами, куда садилось огромное горячее солнце.
Вокруг было молчание, раскрашенное шорохом трав, трелями кузнечиков и вздохами ветра.
Володя отвинтил крышку на голубой бутылочке, поднес ее к носу, втянул носом. Отец внимательно на него смотрел.
– А знаешь, чем для меня пахнет? – спросил Владимир.
Отец кивнул ему, спрашивая.
– Помнишь, когда ты был рыбаком на Тихом океане, и я приехал к тебе на неделю? И мы поехали с тобой на берег океана. И вот мы с тобой вдвоем, двое мужчин… сколько тебе тогда было? А сколько мне, двенадцать, тринадцать? Мы наплавались, вылезли на полуразрушенный пирс возле маяка, там все было в разломах, которые заполняла прозрачная морская вода – и вот, мы легли рядом… Хотя нет, ты сидел и курил, свесив ноги с пирса – а я лег, замерзший как цуцик – ты любил так говорить, помнишь? – лег своей ледяной грудью цуцика на горячие камни пирса… и этот запах солнца и морской воды, и водорослей, и выброшенных на берег ракушек, вот этот запах вечности и в то же время запах жизни мира… Запах океана, вот что я чувствую, сейчас в этой бутылке.
Солнце почти зашло. Отец молчал, улыбаясь. Наконец, он взял голубую бутылочку, посмотрел в небо, что-то прошептал, и опрокинул в себя одним движением ее содержимое.
Небо потемнело. Казалось, еще немного, и с громом, молниями хлынет тропический дождь.
А потом стало тихо, как никогда. И появились солнечные лучи, робко застрекотали кузнечики, легко зашуршал ветер. Володя поднял голову, осмотрелся. Вокруг были все те же круглые, словно выдутые из-под земли пузыри-холмы, густо поросшие кустарниками и высокой травой. Из травы выступали кое-где гладкие каменные валуны. Горячее солнце опускалось за горизонт. Но ведь оно уже должно было опуститься? Что-то нет так….
А где же отец?
Володя встал, оглянулся: его нигде не было.
– Папа?
Он прошелся по холму, в одну сторону, другую, несколько раз вглядывался вниз.
– Папа? – звал он. – Папа, ты где?
– Я здесь, сына, здесь! – раздался тонкий голосок. На поляну из-за куста выбежал мальчик чуть старше трех лет. В футболке, крохотных шортах и босиком.
– Папа… – глядя на него, недоуменно то ли сказал, то ли спросил Володя, – ты где…
– Здесь, сына, я здесь! – с детским акцентом тонко закричал мальчик, подбежал к его коленям, обнял их и со взрослым отчаянием заголосил:
– Там автобус, сына, автобус, бо-бо автобус там, упал, раненый, больно ему, бобо, он лежит!
– Какой автобус, сы…, ты что, о чем?
– Он, автобус, упал и ударился, пойдем же быстрее, туда, туда, сына, туда, – мальчик тянул его за штанину, указывая в кусты.
Володя поддался его движению и пошел за ним, держась своей пятерней за маленькую горячую ладошку.
– Вот! – малыш ткнул пальцем на застрявший в кустах над обрывом игрушку-автобус.
Володя спустился на несколько шагов, наклонился – и вытащил автобус из кустов. Он был красного цвета, явно старой, еще советской модели, с отломанной дверцей и без переднего колеса.
– Автобус бо-бо, – со слезами в глазах говорил мальчик, – бобо, ему больно, его надо лечить, сына, лечить…
– Да, конечно… – Володя в задумчивости погладил автобус по царапине-ранке, – сейчас все пройдет, мы его смажем йодом и он выздоровеет.
– Нет, он умирает, умирает! – вдруг заплакал малыш, – слышишь сын, умирает!
– Кто? Как ты сказал?
– Сына, спаси его, автобус умирает!
– Папа, нет… как же так… ты…
– Умирает, слышишь, сынок!
– Нет, … он не умрет, я … ты не умрешь, я… – говорил он.
– Обещай, что нет, что никто никогда не умрет, обещай, сына!
– Я…
– Смерти нет? Нет ее, сыночка, нет? – с глазами, полными боли и слез, смотрел на него ребенок-отец.
– Нет, папочка… нет, – покрутил Володя головой, холодея.
– Обещаешь?!
– Да… Ее нет, в самом деле нет, честно…
И ему тоже захотелось громко, космически зареветь. Но Володя сдержался, каким-то ясным отсветом своего сознания понимая, что он не может сделать это при отце.
– Папа? Ты?
– Я, сына… Автобус…
Владимир вытащил из кармана платок, будто в сомнамбуле, не отрывая глаз от ребенка, завернул автобус в платок и стал его младенчески покачивать.
– Вот, видишь, папа… – проговорил он, – все хорошо. Автобус выздоравливает, хорошо…
– Выздоравливает, сына, да?
– Конечно. Он спит. Автобусу надо поспать, видишь, у него глазки закрыты?
– Вижу, сына…
Владимир осторожно положил спящий автобус на траву, подложил ему пол голову подушку из сорванных лопухов.
Малыш успокоился, сопя носом, подошел к Володе и протянул руки. Володя подхватил его, легко поднял, но замешкался, потому что никогда не держал детей на руках. Но мальчишка неожиданно ловко и уютно устроился, прижался к нему, положил голову на плечо и ткнул пальцем в небо, крича:
Владимир посмотрел и увидел белый след от летящего самолета.
Только теперь он отчетливо осознал, что на его руках сидит его отец. Маленький человечек, в которого превратился взрослый пожилой мужчина.
– Папа, ты… как же это… ты теперь стал такой?
– Пися хочу, – буднично буркнул отец и заелозил в его руках.
С гулко стучащим сердцем Володя спустил мальчика на траву, спустил ему штанишки и, застыв в изумлении, смотрел, как отец, наклонившись вперед на его руках, пускает перед собой прозрачную, будто солнечный лучик, струю.
Сделав свое дело, папа спрыгнул на землю и, не одеваясь, в одной футболке, побежал по высокой траве вниз.
– Джунгли, джунгли, я индеец! – весело закричал он. – Сына, доча, я индеец!
– Папа… – слабо позвал его Владимир
– Доча, доча!
Мальчик бежал вниз, в освещенною солнцем травяную долину между двух холмов, по которой шла одетая в сарафан незнакомая Володе женщина. Она взглянула в его сторону, помахала рукой и весело крикнула:
– Папа, вы здесь? Володя, почему папа голый? Где его шорты?
У Володи перехватило дыхание, в глазах потемнело.
Может, вода оказалась мертвой? Но ведь волшебник говорил… Волшебник… Или это в самом деле живая вода? Такая?!
– Доча, я индеец! – звонко кричал отец.
– Идите, ко мне, мой маленький…
Женщина подхватила мальчика на руки.
– Вова, где его шорты?
Если ты есть! Если ты есть на свете, главный волшебник на свете, сделай так, чтобы этот кошмар прекратился… Пожалуйста… Господи, что это? Верни, все как прежде, верни!
Ноги его подкосились, он опустился на траву. А снизу:
– Папа, вы какали? Есть хотите? Что, автобус? Какой автобус? Ах тот, он упал… И что же? Умер? Нет, живой? Что, сын сказал, что вы не умрете? Что все не умрут? Так и сказал? Ха-ха! – женщина смеялась. – Ну конечно, именно так и будет, никто не умрет, папа, не плачьте. Вы будете с нами всегда, наш малыш, и мы будем с вами всегда, ваши дети, всегда…
Володя зарылся лицом в траву, застонал. Прямо перед собой он увидел ползущего по травинке красного жука с черным, похожим на африканскую маску, рисунком на спине. «Солдатик»… – узнал он жучка из своего детства. Солдатик внезапно растекся красным пятном, увеличился в размере и превратился в гигантский, живой автобус, который смотрел на Владимира полными ужаса круглыми черными глазами. Лицо автобуса исказилось и с гримасой боли и отвращения он сказал: «Ты соврал своему отцу, мне больно и я умираю, и все мы умрем».
В то же мгновение солнце закатилось за горизонт.
Хлопок. Он открывает глаза. И сначала не сразу привыкает к свету, который мягко струится из распахнутых окон.
– Что случилось?
– Комара убила, – говорит Марина, – видишь, сколько крови?
Володя приподнимает с подушки голову, смотрит сначала на свою жену, потом на кровавое пятнышко на потолке.
– Кусал тебя, – улыбается Марина, – и ты все стонал, будто из тебя черти кровь пили, – она засмеялась: – Ну чего ты, Вовка смотришь так, словно меня первый раз в жизни видишь?
– Да я… Ничего… Сон какой-то дурацкий приснился. Будто мы с отцом идем где-то в горах, и так, словно сын еще наш не родился, и тебя я не знаю. И нам с папой надо от какой-то опасности спастись. И вот, мы встречаем волшебника, который дает нам для спасения живую и мертвую воду.
– И что? А почему сон дурацкий?
– Понимаешь, я забыл… перепутал, в какой бутылке живая вода, а в какой мертвая. Дальше не могу вспомнить. Жалко, что мы свои сны забываем, как жалко.
– Ничего не жалко. Это программа такая стирания. Мне Вика рассказывала, ну та, что психиатром работает. Говорит, что, если бы человек все вспоминал, что в его голову приходит, он бы не выдержал просто и с ума сошел. Это программа такая безопасности у нас в мозгу, природой заложена. Ну что, вставать будешь или еще полежишь?
– Я долго спал, Маринка?
– Как обычно после ночной, третий час уже. Тефтельки разогревать? Вкусные, со сметаной. Твоему папе очень понравилось.
– Отец? Он что, был у нас?
– Да, заходил. Тебя очень хотел разбудить, да я не дала. Сказала, после ночной смены Вовку трогать нельзя.
– А-а…
– Да нормально у него все, говорит, боли вроде поменьше стали. Я ему: папа, вы к врачу, к которому мы вас записали, ходили? Он мне: ходил, доча, ходил… А сам врет, я же вижу. Ты бы поговорил с отцом, блажь у него – в монастырь хочет уйти.
– Как в монастырь?
– Не знаю, может шутит. Ты же знаешь своего отца, поострить он мастер. Говорит, в монастыре его старый друг армейский в послушниках живет, говорит, там вылечить можно. Только глупости все это, у врачей нормальных лечиться надо, деньги мы найдем.
– Слушай, надо было меня разбудить.
– А зачем? Он же не завтра в монастырь собрался, а так, говорил просто, что хочет. Подарок Ромке оставил и ушел.
– Какой подарок?
– Автобус игрушечный. Заводной, сам ездит, двери открываются. Говорит, что тоже в детстве автобусы любил. Так Ромка в такой восторг пришел, с этим автобусом все утро носился, играл, даже колесо ему сломал и рыдал потом.
– А Ромка где?
– Как где? Спит, время же, скоро три. Слушай, Вовка, что ты какой-то смурной с утра. На работе что-то случилось?
– Да нет, ничего…
Володя встал, вошел в комнату сына. Ромка спал на боку, откинув одеяло. Рядом с ним лежал, завернутый в одеяло, словно человек, красный автобус. В переднем окошке автобуса белел кусочек бумаги.
Володя осторожно вытащил из автобуса сложенный в узкую полоску листок бумаги, на котором было написано: «Папе».
«Внучек, это письмо я для папы здесь оставляю, отдашь ему, когда он проснется, хорошо?»
«Хорошо, деда».
Володя вышел из комнаты.
– Все хорошо?
– Хорошо, Маринка. Так ты говоришь, тефтели? Со сметаной?
– Еще и блинчики, со смородиновым вареньем. Иди, соня, умывайся.
В ванной Володя развернул лист бумаги и прочитал:
«Сын, хотел с тобой попрощаться, но ты спал. А потом подумал, чего прощаться, я ведь не умираю еще. Про монастырь я соврал, я неверующий, ты же знаешь. Извини. Просто уехать хочу – считай, что в монастырь. Ты вырос, большой, без меня обойдешься, и Ромка у тебя чудесный, и жена твоя Маринка. Понимаешь, я поеду в одно место, где хотел побывать всю жизнь, да все не получалось, с воспоминаниями это место у меня связано, с самыми первыми в жизни воспоминаниями, да и не только с самыми первыми. Почему-то именно туда хочется приехать, когда начнутся мои последние воспоминания. Такие вот дела, сынок. Маленьким, ты не помнишь, наверное, ты однажды увидел на улице похороны и спросил у меня: «Папа, мы тоже умрем?». Я сказал, нет, и каялся потом, что соврал. А сейчас думаю, может, не соврал? Слушай, сына, как думаешь, есть вечная жизнь? Жаль, мы не успели поговорить об этом. Но пока мне нужно побыть одному. Все необходимые документы ты найдешь в секретере, на второй полке, там, где у нас деньги всегда лежали, завещание на квартиру на тебя с Ромкой. Ну, в общем, такие дела. Прощай. Твой папа.
Подожди! Знаешь, сынок мы всегда в семье с тобой были честными, да, помнишь? Я тебя учил честности, и мама учила, и сам я старался быть для тебя примером. Хотя у меня не всегда получалось. Даже часто не получалось. Ты прости за это. И за то, что я бросил вас с мамой, прости. Знаю, что ты простил меня давно, но все равно еще раз, извини. А сейчас я честно говорю тебе: не хочу, чтобы вы с Мариной мучились, ухаживая за безнадежным больным. Вам сейчас тяжело, вам деньги нужны, да и Ромка маленький и такой болезненный, а тебе, сынок, еще и почки вылечить надо. Только не возражай! Потому что я так решил. Отцовское решение – закон. Не возражай, честно прошу! Ну вот, хорошо. А теперь пообещай мне, Володя. Только честно пообещай. Пообещай, что не поедешь меня искать. Ну, что, сын, скажешь «да»? Я жду».
Володя пожевал губами, глядя на лист бумаги и, чуть помедлив, кивнул головой.
«Ну вот и хорошо, – читал он дальше. И еще запомни, Вовка. Я не обладал в жизни особыми талантами, не был художником, музыкантом, поэтом, ученым. Инженер я, наверное, неплохой, но не гениальный, это точно. Я к тому, что, помнишь, как-то на дне рождения Ромки, ну, ты не помнишь, наверное, так меня дядя Юра тогда спросил, в чем мое счастье. Я сказал, в чем же еще, если не в детях. Я думаю, что если бы я был даже Пушкиным, все равно бы так сказал. А мой эгоизм, авантюризм дурацкий, ты уж прости, от характера это, ну ты же сам такой. Хотя нет, не такой. Ромку с Маринкой ты не бросишь, я же вижу. Все-таки не ищи меня, ладно, сынок? Лучше помолись за меня. Молитва, говорят, тоже поиск человека. Ну все, я пошел, а то время уже. Твой папа».
Через неделю Володя сказал жене, что возьмет неделю отпуска за свой счет и поедет к отцу.
Но он так и не нашел его – ни под Киевом в Пуще-Водице, ни в других местах, в которые, как он думал, папа уехал.
Прошло три года. Владимир вместе с женой и сыном приехал в маленький город на берегу Тихого океана, в котором он был один раз в детстве, когда здесь работал рыбаком его отец. Самолет приземлился ночью, они долго искали багаж, а когда, наконец, добрались до гостиницы, то оказалось, что в номере нет горячей воды. Володя с Мариной из-за этого повздорили, Ромка хныкал, что хочет домой. Когда Марина бросила: «Нет, с тобой невозможно, такие деньги на ветер! Лучше бы я в Турцию с ребенком полетела, как Вика советовала», Володя выругался, швырнул что-то на пол, вышел на балкон, закурил и стал смотреть на обшарпанную пятиэтажку напротив, в которой тускло светилось на последнем этаже одно окно. Через час он прошел мимо спящих Марины и Ромки, вышел на улицу. Постучал в окно припаркованного у входа в гостиницу «жигули» с табличкой «такси». Выглянул заспанный водитель, морщась, зевнул и спросил, куда надо. «На маяк за городским пляжем, – объяснял Володя, – там, где пирс». Водитель, похоже, не понимал, куда нужно ехать, но Володя назвал цену, и они поехали. Долго катались вдоль берега океана. Наконец, в груде камней рядом с лежащим на боку ржавым остовом какого-то судна Володя опознал остатки разрушенного маяка и попросил остановиться. Солнце уже поднялось, заливая тихий, едва колышущийся океан золотым светом. Пирс, на котором они с отцом когда-то сидели, наплававшись, был сильно разрушен, но все же это был он, тот самый пирс. Володя поднялся по груде камней, выбрался на пирс и пошел по нему, обходя провалы или перелезая через них. Уже сильно припекало солнце. Впереди, на границе земли и воды, в мареве пляшущих бликов, он заметил сидящего на краю пирса человека. Присмотревшись внимательнее, Володя догадался, что ошибся: просто торчал из бетона кусок арматуры. Подойдя к краю, он сел, свесил над океаном ноги.
– Папа, – сказал Ромка во сне, улыбнувшись и не открывая глаз.
Володя тоже улыбнулся. Еще некоторое время он сидел, улыбаясь и смотря на слепящий глаза океан. Потом встал и пошел домой.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете