Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

Итак, в конце 1900 года Карл приступил к работе в психиатрической клинике Бургхольцль при Цюрихском университете, которой руководил Эйген Блейлер. В «Воспоминаниях» Юнг сообщает, что в те времена «работа психиатра заключалась в следующем: абстрагировавшись в возможно большей степени от того, что говорит пациент, врач должен был поставить диагноз, описать симптомы и составить статистику». Психология пациента «никого не интересовала». Никто из коллег не мог ответить на вопрос: «Что же происходит с душевнобольным человеком?» И только когда Юнг прочитал труды Фрейда, кое-что начало проясняться: «Его концепции указали мне путь и помогли как в моих последующих исследованиях, так и в понимании каждого конкретного случая. Фрейд подошел к психиатрии именно как психолог».

Такой подход означал не просто наблюдение за расстройством, но — проникновение в проблемы личности, в ее историю, в смысл болезни. «За психозом, я считаю, стоит общая психология личности. Мы находим здесь все те же вечные человеческие проблемы… При детальном изучении в основе умственных расстройств мы не обнаружим ничего нового и неожиданного, а столкнемся с теми же вещами, которые лежат в основе нашего собственного существования», — говорит Юнг и в подтверждение этому приводит много примеров из собственной практики. Мы сейчас рассмотрим один пример, который сам аналитик как раз и не приводит, ибо он касается его лично.

В начале мая 1908 года в Бургхольцль для лечения от наркомании поступил Отто Гросс, сын знаменитого создателя научной криминалистики Ганса Гросса. Отто был видным участником психоаналитического движения, его ценил Фрейд, называл, наряду с Югом, единственными, «кто может внести свой оригинальный вклад» в психоанализ. Идеи и методы Гросса были оригинальны. Он связывал психоанализ с ницшеанством, проповедовал свободную любовь, практиковал полигамию, выносил психоанализ из тиши кабинета. Бывало, обсыпанный кокаином и табачным пеплом, он ночи напролет проводил сеансы психоанализа среди завсегдатаев мюнхенского кафе Стефании. Требовал от богемных забулдыг (анархистов и дадаистов) отдаваться инстинктивным позывам. И сам же показывал пример: соблазнял женщин, пожирал наркотики в устрашающих дозах…. Вот и попал в клинику, где им занялся доктор Юнг.

О состоянии Гросса можно судить по клиническим заметкам лечащего врача. Например: «Благодаря ежедневным напоминаниям он хотя бы по разу в день моет руки и перестал пачкать свою одежду пищей и пеплом от сигарет. Во время, свободное от анализа, он не занимается ничем, кроме рисования младенческих картинок». При этом Юнг добавляет, что больной настаивает, что «у него огромный талант к рисованию». И вот полюбуйтесь: «Изрисовал наружную сторону двери в свою комнату странными рисунками. Иногда расхаживает по кругу, а так обычно проводит целый день, сидя или лежа на кровати в любой позе, какую только можно вообразить, например: голова под подушкой или ноги на ней. Совершенно непродуктивен». Еще: «Он все время пишет, но вовсе не письма. Несмотря на многократные требования, он не в состоянии изложить результаты своего анализа в письменной форме. Лишь раз он смог сформулировать пару предложений, имеющих психологический смысл».

Вообще-то Юнг познакомился со своим пациентом несколько раньше, на конгрессе психиатров и неврологов, прошедшем в сентябре 1907 года в Амстардаме. И тогда же написал Фрейду: «Д-р Гросс рассказывал, что он кладет конец переносу, превращая пациента в сексуально аморального человека. По его словам, перенос на аналитика и его жесткая фиксация являются не более чем проявлением моногамии и, как таковые, должны считаться регрессивными симптомами. Подлинно здоровое состояние для невротика — это сексуальная распущенность. В результате он связывает Вас с Ницше».

Слово «перенос» здесь следует понимать как термин, означающий фиксацию либидо пациента на аналитике. Примерно за год до того Фрейд объяснил неискушенному еще в тонкостях анализа Юнгу: «Вы, вероятно, уже поняли, что излечение нашим методом происходит в результате фиксации либидо, ранее имевшего бессознательную форму. Это и есть перенос… По сути дела, излечение происходит через любовь. Перенос является самым убедительным и, я бы даже сказал, единственным неопровержимым доказательством того, что неврозы вызываются любовной жизнью индивида».

В 1947 году Юнг издаст книгу «Психология переноса», где детально рассмотрит этот феномен с точки зрения алхимии. А пока он делает только первые шаги в его понимании. И в случае с Гроссом это выглядит интересно.

Поначалу неопрятный гений не вызвал у Юнга особых симпатий, но постепенно процесс анализа захватил его. Позже Юнг напишет Фрейду: «Я пожертвовал ему дни и ночи». Но уже 25 мая сообщает учителю: «Где бы я ни появлялся, Гросс анализировал меня». И добавляет: «В этом плане речь шла о пользе уже для моего собственного психического здоровья». И объясняет, что Гросс «прекрасный малый, в сопоставлении с которым можно попутно понять и свои собственные комплексы». И наконец: «В Гроссе я обнаружил множество аспектов моей подлинной натуры, причем в таком количестве, что порой он выглядит как мой брат-близнец (если не считать dementia praecox)». Dementia praecox («раннее слабоумие»), которым Гросс, якобы, отличался от Юнга, — это тогдашнее название шизофрении. Юнг как раз в 1907 году опубликовал большой текст «О психологии Dementia praecox» и думал, что знает, о чем говорит.

Письмо к Фрейду, где Юнг говорит, что обнаружил в Гроссе множество аспектов своей собственной натуры, было написано 19 июня. А за два дня до этого Отто перемахнул через ограду клиники и был таков. Больше они с Юнгом уже никогда не встречались. Но их общение в Бургхольцле имело серьезные последствия.

Как мы видели, Гросс анализировал анализирующего его Юнга. Так бывает: пациент пытается анализировать аналитика, то есть — копается в его душе, деформируя ее. Аналитик должен это учитывать, иначе получится то, что Фрейд описывает еврейским анекдотом о том, как священник приходит к страховому агенту, чтобы обратить его перед смертью, а в результате выходит от него застрахованным. В случае психоаналитического лечения Гросса Юнгом получилось нечто похожее. Гросс остался при своих (продолжил вести беспутную жизнь и умер в 1920 году в Берлине). А Юнг излечился от некоторых буржуазных предрассудков. Каких? А вот посмотрим.

В конце августа 1908 года одна пациентка получила от нашего Карла письмо, которое начиналось словами: «Любимая! Только что я получил Ваше дружеское письмо, и у меня возникло впечатление, что Вы чувствуете себя в Ростове не совсем хорошо. Понимаю Вас. Я благодарен Вам за Ваши добрые любимые слова. Теперь я вновь совершенно спокоен».

Вообще-то, это скандал. Аналитик не должен позволять переносу выливаться в любовные отношения, тем более — в секс. Это распущенный Гросс мог класть «конец переносу, превращая пациента в сексуально аморального человека». А Фрейд это считал недопустимым. И Юнг до анализа Гросса (все-таки непонятно, кто кого из них, собственно, анализировал) не позволял себе, насколько известно, интрижек. И вот вдруг сорвался. В декабре 1908 он пишет той же адресатке: «Я во многом теперь раскаиваюсь, раскаиваюсь в моей слабости и проклинаю судьбу… Простите ли Вы мне то, что я таков, каков есть? Что я оскорбляю Вас этим и забыл по отношению к Вам обязанности врача?... Мое несчастье заключается в том, что в своей жизни я не могу обходиться без бурной, вечно меняющейся любви… Предоставьте мне в это мгновенье немного от той любви и терпенья, которые я предоставлял Вам во времена Вашей болезни. Теперь болен я». О как мучается аналитик!

Девушку звали Сабиной Шпильрейн, она родилась в 1885 году Ростове-на-Дону. Ее отец, богатый коммерсант, случалось, бил девочку, бывал с ней груб и что-то сломал в ее психике. В августе 1904 года юная ростовчанка поступила в клинику Бургхольцль и провела в ней почти год. Лечащим врачом Сабины был Юнг. Он и потом, после выписки продолжал пользовать девушку амбулаторно. Шпильрейн была первой пациенткой, которую Юнг лечил методом психоанализа. Начал еще до личного знакомства с Фрейдом, пользовался его текстами. Потом по почте консультировался с ним, не называя пациентку по имени. Уже во втором письме к учителю (октябрь 1906) пишет о проблемах русской пациентки:

«Первая травма между 3-м и 4-м годами жизни; видела, как отец шлепает ее брата по голому заду. Мощное впечатление. Не могла впоследствии отделаться от мысли, что она испражняется на руку своего отца. В 4—7 лет судорожные попытки дефекации на свою собственную ногу, следующим манером: садилась на пол, поджимая ногу под себя, нажимала пяткой на анус и делала попытку дефекации, в то же время препятствуя ей. Часто задерживала стул на срок более 2 недель. Не имеет понятия о том, как она набрела на это своеобразное занятие. Говорит, что делала это совершенно инстинктивно и что это сопровождалось чувством блаженства и дрожью. Позднее это явление сменилось энергичной мастурбацией. Я буду крайне благодарен, если Вы в нескольких словах сообщите мне Ваше мнение об этом случае».

Фрейд что-то отвечал. Но дело не в этом, дело в том, что уже в сентябре 1905 году Сабина влюбилась в своего лечащего врача настолько, что тот попытался избавиться от нее, сплавить к пока еще незнакомому ему лично Фрейду. Дал матери Сабины письмо для передачи последнему, в котором писал: «Во время лечения пациентка к сожалению в меня влюбилась. Теперь она демонстративно и с огромной увлеченностью постоянно рассказывает матери о своей любви, причем немалую роль тут играет тайная хулиганская радость от ужаса, испытываемого матерью при чтении написанных ею писем. Поэтому мать теперь хочет, при первой же необходимости, поменять лечение, с чем я, естественно, согласен». В том же письме Юнг между прочим называл отца с матерью Шпильрейн истериками. Мать письмо вскрыла, прочла, оскорбилась и Фрейду не передала.

Короче, Юнг пытался спастись. И он бы спасся, если бы ему удалось дистанцироваться от пациентки. Но она поступила в Цюрихский университет, где он оказался ее преподавателем. И периодически продолжал заниматься с ней психоанализом. В 1907 году Юнг пишет Фрейду (по-прежнему не называя Сабину): «Одна пациентка-истеричка рассказала мне стихи Лермонтова, которые постоянно крутятся в ее голове. Стихотворение об узнике, единственный товарищ которого — птица в клетке. Узник живет только одним желавшем: дать свободу какому-нибудь живому существу. Он открывает клетку и выпускает свою любимую птичку на волю. Каково же основное желание пациентки? "Когда-нибудь я сама хочу помочь человеку обрести полную свободу благодаря психоаналитическому лечению". В своих мечтах она объединяет себя со мной. Она признается, что на деле главной ее мечтой является родить от меня ребенка, который воплотил бы ее неосуществимые желания. Для этой цели я, естественно, должен сначала сам "выпустить птичку"».

Речь тут, конечно, о Пушкине, а не о Лермонтове, но это мелочь. Важно то, что Юнг свою птичку пока что не выпустил. Выпустит где-то через год, вскоре после (или еще в ходе) курса анализа, который он проведет с Отто Гроссом. В дневнике Сабины момент, когда Юнг «выпускает птичку», описан так: «Он хотел показать мне, что мы друг для друга совершенно чужие люди, и что снова искать встречи с ним будет для меня унизительно. Однако я решила снова пойти в следующую пятницу, но держаться сугубо профессионально. Дьявол шептал мне другое, но я больше не слушала его. Я сидела там в глубокой депрессии. Тут появился он, сияя от удовольствия, и начал очень эмоционально рассказывать мне о Гроссе, об инсайте, которого он недавно достиг (то есть о полигамии); он больше не желает подавлять свое чувство ко мне, он признает, что я для него первая и самая дорогая женщина, за исключением, конечно, жены, и т. д. и т. д., и что он хочет все рассказать о себе».

И вот началась любовь, переписка, о которой я выше упоминал. После того, как Сабина вернулась из Ростова в Цюрих, на ее адрес в России пришло еще одно письмо от Юнга. О, любящее сердце еврейской матери! Она, конечно, вскрыла письмо и пишет дочери: «Я была настолько взволнована, что не могла прочитать ни слова. Тысячу раз прошу меня простить за то, что я вскрыла конверт. Я сделала это только потому, что была уверена в том, что ты и сама дала бы мне прочесть письмо. Я попросту должна знать, как он думает поступить с тобой, так как все мое настроение полностью зависит от этого».

Вообще-то, письмо молодого человека успокоило мать: «Оно говорит о преданной дружбе с некоторой примесью чего-то другого, что наверняка никак иначе как естественным не назовешь, — излагает она письмо влюбленного Карла и наставляет дочь: — Скорее всего, он пребывает сейчас в путах конфликта, мой совет тебе и ему: не позволяйте любви захватывать власть над вами, подавляйте ее, чтобы она не вспыхнула в полной силе». А дальше пикантно: «Сними для себя красивую комнату, пригласи его и напиши мне, как прошла ваша встреча. Ты можешь даже говорить с ним о любви, но не уклоняйся от своей позиции, это может послужить тебе хорошим уроком. Пока ты можешь не скрывать своих чувств».

Мать предвкушает много волнительного и готовится участвовать в романе. Дочь отвечает ей в психоаналитическом духе: «Совсем недавно Юнг завершил статью «Роль отца в судьбе индивида», вызвавшую огромный переполох. В статье Юнг показывает, что выбор будущего объекта любви определяется первыми взаимоотношениями ребенка со своими родителями. То, что я его люблю, также верно, как и его любовь ко мне. Для меня он отец, а я для него мать, или говоря точнее, женщина, ставшая первым объектом, заместившим мать (его мать заболела истерией, когда ему было всего два года); он настолько сильно привязался к эрзац-женщине, что даже в ее отсутствии продолжал ее четко видеть в галлюцинациях, etc., etc. Не знаю, почему он влюбился в свою жену… Допустим, что его жена не удовлетворяет его «полностью», тогда он влюбляется в меня, в истеричку; а я влюбляюсь в психопата, нужно ли мне пояснять это тебе?»

Нет, ну зачем же объяснять, маме все ясно… Однако в порыве бытового психоанализа Сабина вникает в детали, рассказывает матери о своих взаимоотношениях с возлюбленным: «Дважды подряд в моем присутствии эмоции столь сильно завладевали им, что по его лицу начинали струиться слезы. Если бы ты могла укрыться в соседнем помещении и слышать, как он заботится обо мне и моей судьбе, то ты бы и сама разразилась слезами. А затем он начинает бесконечно упрекать себя за испытываемые им чувства, например, говорит, что я являюсь для него чем-то святым, что он готов извиняться передо мной, etc». Бедный Юнг! Сабина, живо передает, как он лепечет: «Я желаю сегодня открывать мое сердце солнцу! Я хочу быть счастливым! Хочу быть молодым! Хочу быть счастливым, это именно то, чего я действительно хочу!»

Все-таки жаль, что мамаше Шпильрейн не пришлось «укрыться в соседнем помещении» и вживую выслушать эти откровения. Сколько удовольствия она могла бы получить! Ну, ничего, она и так поучаствует в скандале, который в 1909 году начнет разворачиваться на почве этих болезненных страстей. Тут будет много пикантного. Мать Сабины недвусмысленно намекнет Юнгу, что надо вести себя поприличней, что она может обратиться к шефу молодого человека в клинке Бургхольцль господину Блейлеру (это — как бы в местком). Юнг впадет в панику, напишет Фрейду, стараясь представить дело в выгодном для себя свете. Фрейд получит от Сабины письмо с просьбой о встрече и перешлет его Юнгу. Юнг в ответ начнет оправдываться (и при этом его «номер 1» поведет себя достаточно гнусно). К сваре подключится и его жена Эмма Юнг (от денег которой тогда в некоторой степени зависело благосостояние аналитика). В общем, шикарная история.

А параллельно ей разворачивалась другая, не менее захватывающая история. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ