Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

К истории Карла и Сабины мы еще вернемся, а сейчас другой сюжет. В одной из клинических заметок о ходе лечения Отто Гросса Юнг записал: «Вернул мне толстую книгу по мифологии, заявив, что прочитал ее». Это, пожалуй, самое ранее свидетельство того, что Юнг в связи с психоанализом интересуется мифами. Может, оно ничего и не значит, но ведь уже очень скоро голова доктора окажется просто забита мифологическими сюжетами, ибо он начнет писать книгу «Метаморфозы и символы либидо». Сам Юнг говорит, что импульс, толкнувший его к писанию этой книги, был получен во сне на борту парохода, когда они с Зигмундом Фрейдом возвращались из Америки, где читали лекции в Университете Кларка (сентябрь 1909 года). Вот как изложено содержание этого сна в книге Юнга «Воспоминания, сновидения, размышления»:

«Я находился один в незнакомом двухэтажном доме, и это был «мой дом». На верхнем этаже было что-то вроде гостиной с прекрасной старинной мебелью в стиле рококо. На стенах висели старинные картины в дорогих рамах. Я удивился, что этот дом — мой, и подумал: «Ничего себе!». Затем, вспомнив, что еще не был внизу, я спустился по ступенькам и оказался на первом этаже. Здесь все выглядело гораздо старше, похоже, что эта часть дома существовала с XV или XVI века. Средневековая обстановка, пол, выложенный красным кирпичом, — все казалось тусклым, покрытым патиной. Я переходил из комнаты в комнату и думал: «Нужно осмотреть весь дом». Очутившись перед массивной дверью, я открыл ее и увидел каменную лестницу, ведущую в подвал. Спустившись, я оказался в красивом старинном сводчатом зале. В кладке стен я обнаружил слой кирпича, в строительном растворе тоже были кусочки кирпича. Так я догадался, что стены были возведены еще при римлянах. Мое любопытство возросло. Я стал внимательно осматривать каменные плиты пола: в одной из них оказалось кольцо. Я потянул за него — плита приподнялась, открывая узкую каменную лестницу, ступени которой вели в глубину. Я спустился вниз и попал в пещеру с низким сводом. Среди толстого слоя пыли на полу лежали кости и черепки, словно останки какой-то примитивной культуры. Я нашел там два очень древних полуистлевших человеческих черепа — и в этот момент проснулся».

Два психоаналитика в долгом плавании в Америку и обратно развлекались тем, что понемногу анализировали друг друга. Юнг рассказал этот сон Фрейду. Тот «больше всего заинтересовался двумя черепами. Он постоянно возвращался к ним, уверяя, что я должен обнаружить связанное с ними желание. Что я о них думаю? Чьи они?» Юнг раздражен вопросами учителя, говорит что понимает, куда он клонит (к тому, что Юнг кому-то должен желать смерти) и обманывает его, говорит: «Моя жена и свояченица». Типичный пример сопротивления: анализируемый пускает анализирующего по ложному следу. Не будем сейчас разбираться в том, хорошо это или нет. В конце концов, и Фрейд на том же корабле сопротивлялся анализу Юнга. На просьбу дать некие пояснения прямо заявил: «Но я ведь не могу рисковать своим авторитетом!» Юнг по этому поводу возмущается: «Эта фраза осталась на дне моей памяти, она явилась концом наших отношений. Фрейд поставил личный авторитет выше истины». При этом Юнг осознает, что и его собственное поведение не совсем безупречно, но — не мог же он «позволить ему проникнуть в мой внутренний мир».

В общем, оба хороши. Собственно, я привожу здесь этот пример лишь для того, чтобы дать почувствовать разницу подходов Фрейда и Юнга к толкованию снов. Фрейд ищет во сне личный мотив, а толкование, которое дает своему сну Юнг, отсылают в подземелье (бессознательного). Разница в способах толкования вовсе не обязательно означает, что кто-то один из двух аналитиков неправ, возможно, они просто интересуются разными слоями подсознания. Но как бы то ни было, во второй половине 1909 года, после возвращения из Америки, переписка Фрейда и Юнга наполнится мифологическими сюжетами. Юнг начнет писать книгу «Метаморфозы и символы либидо» и по мере писания будет все глубже погружаться в глубинные слои бессознательного, которые, как теперь уже ясно всем, выражаются в сознании в виде мифологических сюжетов.

Отправной точкой «Метаморфоз» стали сны и фантазии американской студентки мисс Миллер, которая тоже некогда путешествовала на пароходе и переживала довольно невинные эротические приключения, которые потом отражались в ее снах, мечтаниях, стихах и комментариях к ним. Юнг эту девушку лично не знал, он наткнулся на ее тексты в «Архивах психологии», выходивших в Женеве, и очень заинтересовался тем, что в писаниях современной американки отражаются мифы, изучением которых он как раз занялся после возвращения из Нового света. Анализируя фантазии мисс Миллер, Юнг все глубже вникал в мифологические сюжеты, а толкуя их с точки зрения психоанализа, все дальше отходил от изначальной концепции Фрейда.

Собственно, между ними и изначально была пропасть. Фрейд был твердым позитивистом, а Юнг, как мы помним, верил в духов. Еще в юности он имел основательный опыт общения с ними, практиковал спиритизм, пытался исследовать странные явления и защитил в Цюрихском университете диссертацию «К психологии и патологии так называемых оккультных феноменов». Вполне корректное для позитивистской эпохи название текста, написанного «номером 1» молодого ученого. При этом для «номера 2» Юнга сами эти феномены были не вовсе «так называемыми», для него они были реальностью. В его «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях» есть эпизод, относящийся к концу марта 1909 года, когда Юнг был в Вене в гостях у Фрейда. Юнг спросил мнение учителя об экстрасенсорном восприятии и парапсихологии. Фрейд заявил, что эти вопросы бессмысленны. При этом проявил такое поверхностный позитивизм, что Юнг едва сдержался. Дальше:

«Но в тот момент, когда я выслушивал его аргументы, у меня возникло странное ощущение, будто моя диафрагма вдруг сделалась железной и раскалилась докрасна, она, как мне показалось, даже стала светиться. И в этот миг из находившегося рядом книжного шкафа раздался страшный грохот. Мы оба в испуге отскочили — показалось, что шкаф вот-вот опрокинется на нас. Я, опомнившись, сказал Фрейду: «Вот вам пример так называемой каталитической экстериоризации». «Оставьте, — разозлился он, — это совершеннейшая чушь». «Нет, профессор, — воскликнул я, — вы ошибаетесь! И я это вам докажу: сейчас вы услышите точно такой же грохот!» И действительно, как только я произнес эти слова, из шкафа снова раздался грохот. До сих пор не понимаю, откуда взялась моя уверенность. Но я был убежден, что это произойдет. Фрейд ошеломленно посмотрел на меня».

Действительно, этот случай весьма впечатлил Фрейда. Через несколько дней он пишет Юнгу письмо, в котором рассказывает, что после его ухода обследовал все шкафы и нашел, что в одной комнате «треск раздается беспрерывно, там на дубовых полках книжного шкафа стоят две тяжелые египетские стелы, и с этим, следовательно, все ясно. Во второй, где мы с Вами все это слышали, потрескивания очень редки». Что было «ясно» Фрейду, не очень понятно. Но он пишет Юнгу, что сперва «хотел увидеть в этом доказательство того, что частые шумы слышатся только в Вашем присутствии». А дальше все сводит на шутку: мол, его доверчивость исчезла вместе с волшебством присутствия Юнга. «Лишенная нечистой силы мебель предстает моим глазам, как когда-то, после ухода богов Греции, поэту предстала обезбоженная природа».

Продолжая письмо, Фрейд вдруг углубляется в кабалистику цифровых совпадений, которая мучила его после того, как в 1899 году он закончил свою этапную книгу «Толкование сновидений». Он тогда думал, что должен умереть в 61 или 62 года (умрет в 83) и эти цифры ему все время навязчиво подвертывались. Прежде чем дать рациональное объяснение этому, Фрейд замечает: «Вы снова найдете подтверждение еврейской природы моей мистики». А может, действительно в этой природе все дело?

Юнг вспоминает такой случай: «Фрейд сказал мне: «Мой дорогой Юнг, обещайте мне, что вы никогда не откажетесь от сексуальной теории. Это превыше всего. Понимаете, мы должны сделать из нее догму, неприступный бастион». Он произнес это со страстью, тоном отца, наставляющего сына: «Мой дорогой сын, ты должен пообещать мне, что будешь каждое воскресенье ходить в церковь». Скрывая удивление, я спросил его: «Бастион — против кого?» — «Против потока черной грязи, — на мгновение Фрейд запнулся и добавил, — оккультизма». Я был не на шутку встревожен — эти слова «бастион» и «догма», ведь догма — неоспоримое знание, такое, которое устанавливается раз и навсегда и не допускает сомнений. Но о какой науке тогда может идти речь, ведь это не более чем личный диктат».

Это было уже в 1910 году, когда Юнг, работая над «Метаморфозами», с головой погрузился в оккультизм всемирной мифологи. Он говорит: «К «оккультизму» Фрейд, по-видимому, относил абсолютно все, что философия, религия и возникшая уже в наши дни парапсихология знали о человеческой душе. Для меня же и сексуальная теория была таким же «оккультизмом», то есть не более чем недоказанной гипотезой». И признается: «Многое еще не было доступно моему пониманию, но я отметил у Фрейда нечто похожее на вмешательство неких подсознательных религиозных факторов».

Что за «религиозные факторы»? Юнг делает вид, что не понимает. А между тем учитель выражается предельно ясно: сексуальная теория — бастион против оккультизма, то есть — языческой нечисти, которая может захлестнуть мир иудео-христианской культуры. Фрейда, конечно, трудно заподозрить в какой-либо ортодоксии, но то, что он всю жизнь оставался в лоне иудео-христианской культуры, — неоспоримый факт. Юнг другое дело. Ему еще в детстве было видение (подробности здесь), что бог испражняется на церковь («поток черной грязи») и кусок фекалий проламывает ее крышу. Бог, срущий на церковь (здание, но и учреждение), — это, конечно, не иудео-христианский бог, это какой-то похабник языческий.

Но именно с ним имел дело Юнг, человек, в котором Фрейд видел своего сына, продолжателя своего дела, Иисуса Навина, который войдет в землю обетованную, куда сам Моисей (то есть — Фрейд) не сможет вступить. Пророк психоанализа ужасно обманулся. Когда в 1911 году он прочел первую часть «Метаморфоз и символов», он рассердился, но пытался еще делать вид, что ничего особенного не случилось. Так, лишь слегка раздраженно подкалывал: «не затеряйтесь в клубах религиозно-либидиозного тумана». Выражал сомнения: «Ваше восприятие инцеста мне все еще не совсем ясно». Юнг объяснял: «Инцест запретен не потому, что желанен, а потому, что переполняющий первобытного человека страх задним числом воскрешает впечатления детства и формирует на этом материале церемонию искупления». Фрейд отвечал: «Мы, по-моему, до сих пор считали, что страх идет от запрета инцеста; вы же сегодня утверждаете, что скорее запрет инцеста проистекает из страха».

В этой пикировке уже можно разглядеть корень различия, противоположные подходы двух аналитиков. Но это только начало. Когда осенью 1912 года вышла вторая часть «Метаморфоз», Фрейд испытал культурный шок. И дело тут, конечно, не просто в сексуальной теории, дело в понимании божества. Обобщенно говоря, для Фрейда бог — это отец, а для Юнга — мать. Отсюда и все противоречия. Ведь мать — это жизнь, которая все породила. Но именно эта богиня подавлена в иудео-христианской культуре (как и сексуальность). Конечно, мы ей все поклоняемся. И Фрейд тоже: его поиск подавленной сексуальности, высвобождение и переключение ее на себя (перенос), — это ведь фактически заклинания Песни песней: «Встань возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!» Но все-таки для еврея, выросшего в традиционной семье, бог-мать — нет, это уж слишком!

Как раз в то время, когда Юнг писал свои «Метаморфозы», Фрейд писал книгу «Тотем и табу» (опубликована в 1913 году). Как известно, он в ней фантазирует о происхождении религии. Она, мол, пошла от того, что сыновья жестокого ревнивого отца, присвоившего себе всех женщин племени, как-то раз собрались, убили его и съели, а всех женщин (матерей) поделили по некоторому закону. Вывод такой: «В Эдиповском комплексе совпадает начало религии, нравственности, общественности и искусства в полном согласии с данными психоанализа, по которым этот комплекс составляет ядро всех неврозов, поскольку они до сих пор оказались доступными нашему пониманию. Мне кажется чрезвычайно удивительным, что и эта проблема душевной жизни народов может быть разрешена, если исходить из одного только конкретного пункта, каким является отношение к отцу».

Это, можно сказать, сравнительно ортодоксальный взгляд. А у Юнга в «Метаморфозах» (глава «Жертва») читаем: «Человек оставляет мать, источник libido, побуждаемый вечной жаждой вновь отыскать ее и через нее получить обновление; таким образом он совершает круговорот свой, чтобы вновь вернуться в лоно матери. Всякое препятствие на пути его жизни, угрожающее его подъему, обладает призрачными чертами страшной матери, парализующей его жизненную бодрость изнуряющим ядом тайно оглядывающейся тоски; каждый раз, как ему удается превозмочь эту тоску — он обретает вновь улыбающуюся мать, дарующую ему любовь и жизнь; это картины, созданные предугадывающей глубиной человеческого чувства, но они до неузнаваемости искажены постоянно движущимся вперед поверхностным развитием человеческого духа».

Конкретно это — итоговый комментарий «Метаморфоз» на миф «Кольца нибелунга», отражающий процессы, шедшие в глубине немецкой культуры. При желании из этого Вагнеровского мифа можно извлечь предпосылки и для будущего нацизма, и для сегодняшнего домостроительства Валгаллы Евросоюза. Но Юнг в то время, конечно, не глядел так далеко, его интересовали прежде всего солярные мифы, замешанные на инцесте, чем, действительно, наполнена тетралогия Вагнера. В частности, Юнг показывает, что Брюнгильда это мать-жена Зигфрида. А гибель Зигфрида, пораженного копьем Хагена, интерпретирует так: «Превратившееся в бога смерти старое солнце, одноглазый Вотан убивает сына; и снова подымается солнце, вечно обновляясь».

Это германский миф в современном изводе (к нему мы еще вернемся). А вот вам пожалуйста митраистские и христианские аспекты того же самого: «Представляется весьма вероятным, что жертва быком в культе Митры означает также жертву, приносимую матери, посылающей смертельный страх. Так как и в этом случае противоположный смысл слов "убивай умирая" является действительным, то жертва есть оплодотворение матери; хтонический демон-змея пьет кровь, то есть libido (семя) героя, совершающего кровосмешение. Этим поддерживается бессмертие жизни, ибо она, подобно солнцу, вновь порождает и героя. Теперь уже не трудно, благодаря всему вышеизложенному, увидать и в христианской мистерии человеческую жертву или жертву сына матери».

Реальная мать Юнга, как сообщает Сабина Шпильрейн, «заболела истерией, когда ему было всего два года» (см. здесь). Сам Юнг говорит: «Днем ласковая, по ночам она казалась странной и таинственной, являясь мне страшным всевидящим существом — полузверем, жрицей из медвежьей пещеры, беспощадной как правда и как природа» (здесь). Но это вовсе не значит, что он просто перенес свой личный опыт в сферу мифов, которые он разбирал в «Метаморфозах». Книга наполнена архетипическим материалом, подтверждающим цитированные выше выводы. Другое дело, что эти (и другие) выводы очень многим не понравились. После выхода «Метаморфоз» Юнг в кружке Фрейда был объявлен сумасшедшим и антисемитом. Ну, сумасшедший — понятно, а антисемит-то почему? Об этом мы поговорим в следующий раз. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

КАРТА МЕСТ СИЛЫ ОЛЕГА ДАВЫДОВА – ЗДЕСЬ. АРХИВ МЕСТ СИЛЫ – ЗДЕСЬ.