Часть первая здесь. Начало части второй – здесь: 1 / 2 / 3 / 4 / 5

Богучарово, 17 августа 1812.
Вчерашнее поведение княжны так испортило дело, что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большою толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут Марьиных лошадей.

Почему мужики не хотят отпустить княжну Марью? Дело, видимо, в том, что народ признал в ней свою премудрость. Вчера она так тонко повела себя, раздувая искру бессмыслицы, так безошибочно накалила народные страсти до критической точки, в которой рождается тяга к походам на теплые реки, что народ вмиг смекнул: э, девка, да с тобой очень можно достигнуть заветной мечты Каратаева. То есть - тюрьмы и сумы. В софийной игре Марья сделала зримыми потаенные чаянья русского духа. И народ, сам играя, узнал в ее драматическом действе себя - как в зеркале! - узнал свою душу и то, к чему теперь надо стремиться. Узнавание обернулось бунтом, но бунт - такова диалектика! - как раз продолжение провоцирующей Марьиной драмы: необходимый катарсис, отреагирование...

Правда, при таком взгляде не очень понятно - реальные мужики взбунтовались, или это у Толстого только метафорический рассказ о том, что происходит в глубине Марьиной души после смерти отца? В последнем случае Дрон, и эта толпа мужиков, и Бурьенка - не люди, а ставшие зримыми бесы Марьиной души, фигуры ее субъективности, потерявшие привычные ориентиры в результате прекращения авторитарного отеческого давления. Впрочем, не так уж и важно: реальны они или нет. Важно то, что все это прекрасный материал для изображения наших русских бессмысленных бунтов: оставшись с глазу на глаз с таинственным диким народом, интеллигентная софия начинает делать бессмысленные жесты, которые при желании можно воспринять и как некие тайные знаки. Именно так эти жесты и воспринимаются народом. Да еще пресуществляются в народном сознании в наипривычнейшую для нас форму мышления: есть приказ... Не вывозиться! Но воля отца остается все та же: ехать!..

Это противоречие похоже на то, что сложилось в недрах российской софии с наполеоновским нашествием: нельзя отступать, но и сражаться невозможно в условиях двоевластия (а фактически - безвластия) в армии. Противоборство немца Барклая с грузином Багратионом в начальный период кампании приводит к безначалию, беспорядку и глупости. И точно так же, как сердечную смуту нашей военной премудрости успокаивает назначенный главнокомандующий Кутузов, сердечную смуту Марьиной души утоляет Николай Ростов, явившийся вдруг, дабы применить к взбуровленному миру богучаровской софии крутые меры - те самые, которые хорошо применить к женщине, бьющейся в истерике.

Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигается к толпе. И сразу - по зубам. "Разговаривать? Бунт!.. Разбойники! Изменники! Староста где? Ты староста? Вязать!" - вопил Ростов не своим голосом. И действительно, два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушак и подал им. Расхристанные бесы души русского мира начинают понимать, в чем смысл жизни и на чьей стороне сермяжная правда. "Что ж, мы никакой обиды не сделали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали"... - послышались голоса. Бурлящие безначальным наводнением теплые реки входят в свои берега. Все довольны. Лицо Марьи сияет благодарностью и нежностью - явился новый хозяин.

Москва, 28 ноября 1988.
Ну, ежели княжна Марья - софия, а "прусский король" так беззаветно, хоть, конечно, и очень своеобразно, любит ее, то как же нам его назвать? Любитель софии - по-гречески это философ. Старый князь Николай несомненно был философ. Притом - прусский философ со всей этой железной дисциплиной немецкой просветительской мысли. Он так замуштровал нашу бедную премудрость своей замешанной на Вольфе и Лейбнице любовью, что она уже шагу не может ступить без оглядки на это кривое зеркало. Хотя, конечно, будучи русской, стремится к страданию, по-матерински привечает всяких юродивых божьих людей и даже мечтает уйти странствовать с ними. Немецкий период петербургской академической науки XVIII века заканчивается, согласно Толстому, 15-го августа 1812 года, когда умирает князь Николай Болконский. А 17-го на его место (в третий день как по писанному) является граф Николай Ростов, который немедленно принимает на себя все важнейшие функции старого хозяина: подавляет смуту осиротевшего русского мира и влюбляется в княжну Марью.

Можно смело утверждать, что для графа Николая любомудрие вовсе не новость. Он уже философствовал всласть над отцовским управляющим Митенькой - ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов: изрублю собаку... Но что еще важнее - Николай с незапамятных времен влюблен в свою бедную кузину Соню, которая, как и Марья, тоже, конечно, премудрость. Но только она старая премудрость, еще допетровских времен. Семинаристская софия стрелецких бунтов и Домостроя. А Марья прошла европейскую школу. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ >