Продолжение. Начало здесь.

3

Я очнулся на восхитительно мягкой перине в незнакомой комнате с могучими бревенчатыми стенами. Слегка мутит. Наверное, мышь или птица унесли прядь моих волос, и у меня болит голова. В окна ничего не видно, поскольку и сами они под потолком и вместо стекла в них маленькие ромбики чего-то другого цветного и не полностью прозрачного. Помню крик петухов среди ночи. В углу на деревянной резной лавочке сидит маленький грустный человек, весь в летах. Моей одежды нигде не видно. Зато возле моего деревенского ложа стоят чьи-то лапти.

– Матрена, – с претензией на зычность неожиданно кричит человечек. Видимо это мой грустный товарищ по палате. Входит, пару раз открывая рот от восхищения зрелищем меня, дородная Матрена, кланяется мне и подает влажную, но выстиранную от молока и конского бега одежду. Без всяких объяснений она уходит, пропустив вперед в дверь свидетеля моего пробуждения. Может быть, это и не психбольница, а просто подмосковная деревня, уставшая от чудачеств вчерашних моих хозяев? Поскольку обувь моя исчезла, я вставляю ноги в лапти. Совсем не так уж неудобно. Если добраться до дороги, а шоферу сразу не говорить, что расплачусь, только побывав в квартире московской… Чем расплачусь? Хорошо бы электричка недалеко ходила. Вот все пялиться будут на мои лапти!

До выхода на дорогу со двора приютившей меня волоковой избы, я лишь радовался окружающей природе, хоть и опасался, что деревянная калитка ударит меня электричеством. Плетни, цветущие сады с домиками, построенными по самобытной моде с окнами под самой крышей, но полное отсутствие автомобилей, людей, колонок, битых кирпичей и пустых бутылок на отсутствующих асфальтированных или бетонированных дорожках – чудное место для киносъемок! В Германии есть даже город целиком для чего-то сохраненный из тьмы средневековья. Интересно, скрывалось ли что-либо за проглядывающими из плодовых деревьев фасадами, или лишь подпорки, не дающие ветру испортить восприятие с центральной улицы? И чего я так вчера невзлюбил подгулявших артистов? Ну на лошади покатали с экстримом… Быть может, перепутали с кем-нибудь спьяну.

Но из двора моего ночлега уже выскочил маленький человек, явно стремившийся догнать меня быстрым шагом. Я подождал его и спросил:

– Извините пожалуйста, у вас не будет закурить?

– Здесь не растет табак, – заговорил он неожиданно грустно и человеческим голосом.

– А махорка тоже не растет?

– Извините, не ведаю.

– А как пройти к остановке автобуса или электрички, вы извините, ведаете?

– Нет.

Видимо он был на вольном поселении, если такие могут быть у людей с психическими отклонениями, или ограда и охрана с дрессированными овчарками находилась значительно дальше. Окаймленный подорожником проселок уже вывел нас из деревни (или что уж это там было) и стал худеть, а после и вовсе распался на все более мельчающие тропинки. Самостоятельно определить путь к цивилизации было затруднительно. Маленький человек по-прежнему семенил рядом.

– Бают, вы вчера сказали, что государь, пославший вас вельми болен… – осторожно начал он, – а вас не затруднит сообщить мне, кто собственно сейчас Царь всея Руси?

– Владимир Путин из Санкт-Петербурга.

– О, я! Санкт–Петербург – город фонтанов и каналий! Я хотел сказать каналов. Извините Амстердам…

– И давно вас сюда упрятали?

– Уже больше двух веков.… Впрочем, я не жалею. В том мире я бы давно уже умер… Я был из Бремена. Прошу вас, вы не могли бы мне сказать что-нибудь по-немецки!?

– Цурюк, хенде хох, – пожалел я душевнобольного, и тотчас же устыдился. Вся природа окрест была уж слишком натуральной, чтобы быть настоящей. Сначала казалось, что ты где-то когда-то ее уже видел, но потом… Диковинные обильные цветы в траве, выросшей травинка к травинке без видимых следов газонокосилок, подсолнухи выше человека и снова, как и в деревне, ни мусора, ни сломанной веточки. Да и трава была какой-то уж слишком толстой. Видимо, меня снимают скрытой камерой, а к моему спутнику прикрепили диктофон. «Цурюк, цурюк, цурюк; хенде хох, хенде хох, хенде хох!» – наслаждался собственным речитативом немец, пока я нерешительно наклонился сорвать искусственную травинку. Я уже знал, что в странах заходящего солнца делают искусственные газоны со свойствами травы как у живых. Но эта травинка имела даже запах травы. Я еще понюхал, посомневался и пошел куда глаза глядят. Глядели они в сторону кущи дерев, обещавшей тень, ручей, студентку с мольбертом. Тропа под моими ногами истончилась и пропала окончательно. Но нацурюкавшийся псих уже догонял меня.

– Позвольте к сему спросить, Путины – это новая династия, или Великий Государь Владимир Путин, коий отправил вас сюда, к династии Романовых принадлежит?

– Никто меня сюда к вам не направлял! Главврач ваш к династии Романовых принадлежит!

– Постойте… Никто не направлял… – немец даже остановился во внутренней растерянности, – значит вы не сказочник, не Баян, не занимаетесь наукой лексики! – и кисло, с детским хныканьем, заплакал. Это дало мне двухминутную передышку. Я даже понадеялся затеряться в зеленых насаждениях. Но оторваться не удалось. На этот раз тон запыхавшегося тевтона приобрел заговорщический оттенок:

– Не говорите больше, что вас никто не посылал. Это опасно! Вдруг дружине придет в голову…. Скажите, что вы сказочник…. Вы ведь, наверное, уже поняли, что находитесь в сказочном царстве?

– Угу, в тридевятом государстве.

– Это очень хорошо. Русский человек склонен верить в чудеса. У нас здесь много чудес. Когда хотят дождя – пашут болото. Это очень интересно. А там, на болоте есть лужа – маленький пруд. Попив оттуда воды, станешь козликом. Но это опасно. А река! И теперь наш путь-дорога ведет нас к опасному чуду, перед ним обязательно надо набить в уши мох. Много мха! – он действительно нарвал мох и стал пихать себе в уши (отталкивающее зрелище) и даже, перейдя на бег, вновь поравнялся со мной, протянул кусок мха. Не глядя на безумца, я шел вперед. Жаль, что нигде не видно линий электропередач, понятно, что психическая лечебница может и без электричества, но мне то как без путеводных ориентиров? Бременец попытался удержать меня криками «опасно, опасно», а затем и хватанием за руку. Я решительно отшвырнул его, но он и, упав, что-то вопил мне вслед.

Когда он затих, в моем воображении стало радостно. Я вот иду по светлому лесу, с полуденным солнцем, переливающемся в листве, а во мне звучит какая-то очень светлая мелодия, ближе, наверное, к оперной, но какая разница. Мне даже показалось, что я слышу чудный ее мотив в ветвях деревьев и щебете птиц. Более того, иллюзорные звуки приманивали, вели меня по пушистой траве, становились все явственнее.

И вот сень деревьев кончилась на кисельном берегу молочной реки. А на другом берегу стояли два зеленых кряжистых дуба. С них и лилось чудное пение. Более того, пела моя первая, старших классов, любовь по имени Света, прямо с ветки раскудрявого дерева. Ей так шла листва вокруг, она почти не изменилась за прошедшие годы, ей так идет высокая грудь топлесс, я все также влюблен в нее, в ее чудный голос, ах, почему я не знал, что она умеет так петь! В этой песне было Все! Первая разделенная любовь, отдых от дальнего пути и грусть улетающих птиц, славянская радость и исполнение несбыточных желаний. Мне необязательно, чтобы и она любила меня, только слышать эту волшебную песню без слов, для чего я существовал без нее, ближе, ближе, ничего, что засасывает кисель и молоко покрывает уши, я затаю дыхание и из под поверхности реки голос будет слышаться еще красивее, еще нереальней! Какая разница, что какая-то птица с мужским лицом и торсом сидит на другом дубу, что мне за дело, что у Светы на плечи надеты декоративные крылья, доходящие до самого лазоревого павлиньего хвоста. Какая песня, только чтобы услышать ее стоило жить, дышать, но вздохнуть нечем, я с головой в молоке, а ноги так увязли, ничего еще послушаю, потом, потом выберусь, вот сейчас только немного вдохну.

4

Очнулся я на знакомой перине. Меня уже не волновало, была ли явью или сном, та песня, но она была! Лишь позже мне рассказали, что когда немец и приведенный им Муромец, дежуривший на Молочной реке, сумели вытащить и откачать меня, захлебнувшегося молоком, я, не полностью еще придя в себя, пополз к собственным заплывающим следам в киселе, ведущим в сторону другого берега. Немец даже, говорят, жестами призывал богатыря пустить стрелу в птиц-Сиринов.

Все мое естество и нравственное и физическое находилось под всеодолевающими слабостью и умиротворенностью. Немец, по имени Карл Иванович (или Карлаваныч, он же «Баян», как звали его окружающие), сидел в потраченных временем буклях и парике у моей постели, баюкал на коленях запас бересты и приставал с расспросами. Сначала я отвечал односложно и честно, только, чтобы отстал, не мешал вспоминать волшебную мелодию, исполненную для меня Светой. Затем я осерчал, злобно рассказал ему о Первой и Второй мировых войнах, особенно выпячивая постоянные поражения Германии и падение германского монархического строя (что он считал особенным бедствием), а про Соединенные Штаты, для простоты повествования, рассказывая как о самоуправляющейся территории Англии, расположенной в Северной Америке. Про Америку он к счастью слышал. Постепенно я увлекся историческими рассказами, тем более что и Карл Иванович периодически рассказывал что-нибудь из здешней истории или истории 18-го века, которую он (до определенного периода) знал лучше меня. Постепенно я стал совершенствовать историю, приспособлять ее к нуждам здешнего времени:

– Был у Иосифа 1-го Сталина (который, как я уже говорил, был сыном Владимира 2-го Ленина) сын, черноокий красавец. А у Цезаря Германского, Гитлера была дочь. Красавица писаная (немка одно слово) пышная да румяная, образованная вполне по-европейски. Пришел сын к Сталину и говорит: хочу жениться на дочери Цезаря Германского, какую на портрете видел. А Сталин и говорит ему: не женись на дочери Цезаря Германского, а женись, может, на дочери Короля Английского – Диане. За нее отец – злой волшебник Чемберлен два линейных корабля да тысячу железных птиц в приданое даст. И приехала к сыну Сталина Принцесса Диана. Вся, знаешь ли, горда, ломлива, своенравна и ревнива…. (Про Пушкина он не имел никакого понятия – темнотища). Осмотрела ее баба Коллонтай в бане и говорит: не годится! Пусть, – говорит, – женится на дочери Цезаря Германского. Может за ней хоть пивом баварским приданое дадут.

– Неужели в Российской Империи пиво перевелось?

– Да, народ пошел могучий, мог выпить по десять литров за день! Да еще водкой залакировать! То есть наоборот. Это десять литров так, водочку залакировать…. Но тиран Самостийной Польши Пилсудский (ну забыл я, да и не знал, кто там в Польше правил) сказал: не пущу Анхен немецкую через Балтийское море, и вообще не пущу. Если поплывет морем – утоплю кораблем железным, а если полетит на железной птице – бочку пороха в ту птицу засуну, часовой механизм приставлю, и он в полете птицу на части мелкие разорвет. И переведется род Путиных, и будет Польша от моря до моря, а русские богатыри будут польских девок во все срамные места целовать!

Обрисовав таким образом начало очередной мировой войны, я, в качестве премиальных, выслушивал рассказываемые Карлаванычем истории местной жизни, которых у него накопилось великое множество. Странное дело, даже пропажа заштатной Буренки в данных краях становилась былинным событием. Вот она подлинная жизнь, – умилялся я и переходил к футболу:

– Вроде турнира рыцарского. Толкание ядра вообще тогда стало очень популярным турниром. Ну, без взрывчатки ядро конечно. Бывает одиннадцать на одиннадцать ядро толкают. Футбол называется. Вот. В наше время Динамо из Москвы постоянно чемпионом, лучшей дружиной всей Европы становится…

В таких милых беседах пролетело три дня. Я ощущал себя Янкой при дворе короля Артура. За все это время в комнату заходили лишь Матрена, приносившая что-нибудь, да вытащивший меня из реки Илья Муромец. Он посмотрел на зеленое мое лицо и усмехнулся:

– Что? Сирин птица царская, поет песни райские?

Мы разговорились. Я узнал, что облака – они ведь из студня. Съешь кусочек – год мерзнуть не будешь! А на мягком снегу поспать после того студня, чисто как на свежей перине пуха лебяжьего.

Продолжение