Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

ОДИНОКАЯ ЖЕНЩИНА

Конечно, я все это усвоил давно, а иначе бы просто не мог работать с дядей Лешей. Но иногда, знаете ли, на меня находит нечто вроде тоски по высшей справедливости, и тогда я становлюсь просто профнепригоден. Меня гложет мысль, что если бы все делалось согласно установленным правилам, не случалось бы никаких несчастий и преступлений. В общем, я становлюсь формалистом и занудой. Дядя Леша в таких случаях отправляет меня куда-нибудь проветриться. Вот и сегодня он велел мне после обеда выметаться.

— Завтра у нас будет трудный день, — сказал он, — отдохни, сходи куда-нибудь. Например, пообщайся со своей Лапухиной. А я здесь без тебя в одиночестве поразмышляю о деле.

Как же, — думал я, наблюдая за тем, как, уже отобедав, дядя Леша устраивается на диване с томом Лермонтова, — станет он размышлять о деле после того, как умял две тарелки фирменного супчика Софьи Павловны (нечто среднее между рассольником и солянкой — с гусиными потрошками, копченостями, маринованными грибочками и солеными огурчиками) а также — полгуся с яблоками. Ему сейчас не до стихов и не до рисунков. Знаю: только я за дверь, он сразу накроется Лермонтовым...

Повторяю, у меня было отвратительное настроение, и именно поэтому я в тот момент внутренне ворчал на хозяина, но вообще-то я понимал, что дядя Леша знает, что делает. Между прочим он попросил меня ненавязчиво узнать у Лапухиной, давно ли она начала играть в свою финансовую пирамиду, сколько вложила, много ли выиграла и что потеряла после краха фирмы? С выяснения этого вопроса я и начал свой визит к Лапуле. Цитируя незабвенные клипы о Лене Голубкове и Марине Сергеевне, одинокой женщине, которая никому не верит, я ловко подвел Лиду к разговорам об акциях и вскоре выяснил, что она потеряла на акциях все. Разговоры о пирамидах приводили ее в содрогание, так что даже я проникся ее горем и готов был немедленно взять ее на поруки, стать ее вечным опекуном, утешителем, мужем или чем-то еще.

Впрочем, я, конечно, преувеличиваю, говоря так. Разумеется, я не могу настолько увлечься женщиной. Поблудить немного всегда готов, но — чтобы влюбиться, дойти до того, чтобы забыть о деле... Нет, это не мой стиль. Накануне еще я был почти поглощен Лидой, трепещущей в моих руках, как пойманная капустница. А уже сегодня, утешая ее, находясь с ней в постели, я больше экспериментировал с ее телом, исследовал на предмет чувствительности к моим ласкам разные его участки, наблюдал за тем, как — то постепенно, то вдруг — разгорается в ней пламя похоти... И при этом все время думал об Ирине Зумберг. Честно признаться, я бы предпочел в тот момент иметь дело именно с ней. Может быть, это потому, что она меня сегодня слишком задела за живое своим высокомерием. А может просто ее рискованные позы под ничего не скрывающим платьем так возбудили меня.

Во всяком случае, я был так рассеян, что приходящая в себя после очередного любовного опыта Лида спросила меня:

— О чем ты все время думаешь? О постороннем?

— Ну что ты... — попытался я ее успокоить.

— Но я же все чувствую... Как будто между нами все время кто-то третий.

— Мужчина или женщина? — спросил я.

— А ты бы кого хотел?

— Я — женщину. А ты?

— Что за чушь! Я не люблю таких шуток.

— Знаю. Ты предпочитаешь, чтобы вокруг тебя было много страдальцев, но в постель запускаешь лишь некоторых и — по–одному.

— Ты Рябчика, что ли, имеешь ввиду?

— Еще Зумберга.

— Так он что же... все рассказал? — искренне удивилась Лида.

— А ты что же думала — от дяди Леши можно что-нибудь скрыть?

— Не знаю. Но что он сказал?

— Зумберг? Сказал, что бывал у тебя здесь.

— Вот врет. Чтобы я с Зумбергом... Никогда. Я ему даже звонить запретила. Такой зануда.

— А зачем же ты тогда по ресторанам с ним шастала?

— Ты выбирай выражения. Шастала. Это было всего один раз. Да и то — у меня от него...

— Голова разболелась?

— Ну да. А ты, я вижу, все знаешь.

— Работа такая. Так о чем же ты с ним говорила?

— Ах ты и сейчас, значит, работаешь? У меня в постели?

— Да брось ты... Какая работа? Просто отвечаю на твои вопросы. Ведь это ты начала разговор о том, что с нами сейчас кто-то третий в постели... Вот мы и выяснили, что это Зумберг.

Моя лапуля так разозлилась, что я подумал: грешно сейчас думать о журавлеобразной Ирине Зумберг, надо извлекать из этой синички в руках нектар наслаждений. Короче говоря, мы продолжили свои любовные занятия...

Домой я вернулся опять только утром — так поздно, что не застал уже дядю Лешу в гостиной. Он скрылся в своем кабинете, где его нельзя беспокоить. Ну, я и не стал. В конце концов, если бы я ему был нужен, он бы мне позвонил по телефону, который всегда у меня в кармане, а лезть к человеку, которому ты совершенно не нужен, — нет, это мне не к лицу. В общем, делать мне было нечего, и я даже подумал, что лучше бы было, если бы я приехал позже, к часу, например, к тому сакраментальному моменту, когда шеф выходит из своего китайского кабинета и отправляется перекусывать.

Но все же приехал я очень вовремя, ибо едва я сел за компьютер, чтобы привести в порядок накопившуюся за время моих похождений информацию, как позвонил Зумберг. Он требовал аудиенции. Он хотел сообщить нечто важное, касающееся нашего дела. Он был почти вне себя. Но чем я мог помочь ему, если шеф предавался своему изысканному конфуцианству? Я сказал, что встреча возможна лишь после двух, и мы договорились на три часа дня.

ТЕРЗАНИЯ АНТИКВАРА

— Ну что, пришел в себя? — спросил дядя Леша, садясь за стол.

Он сегодня вышел из своего китайского уединения несколько утомленный и озабоченный. Как видно, его вчерашние размышления над загадкой злосчастного рисунка ни к чему определенному не привели. А срок, отпущенный нам на работу, стремительно истекал. Конечно, шефу удалось убедить полковника Знаменского в том, что Догин с Рябчиком к убийству Кишкина не причастны. Но ведь это все убеждение основанное на собственном авторитете дяди Леши, а также на деньгах Догина, — думал я (и как оказалось впоследствии, был в этом прав), — а для того чтобы получить крупные денежки, ради которых мы взялись за это скользкое дело, нужны неопровержимые доказательства. И хорошо бы все-таки было найти убийцу.

Я сообщил дяде Леше о звонке Зумберга и том, что назначил ему встречу.

— Ладно, пускай приходит, — пробурчал гений, прожевывая уже пятую гренку, обильно смазанную печеночным паштетом, изготовленным по новому рецепту, впервые опробованному Софьей Павловной. — Все-таки эстрагону нужно поменьше, — сказал он, обращаясь к напряженно следящей за выражением наших лиц домоправительнице.

Паштет был изумительный, но я не стал встревать в кулинарные разговоры. В отличие от дяди Леши меня томила неопределенность в нашем деле. Я чувствовал, что разгадка где-то совсем рядом, что мы ее, собственно, знаем, но просто не можем выудить из вороха фактов. Это портило мне аппетит.

После еды я прямо спросил дядю Лешу, есть ли надежда на то, мы все-таки получим свой гонорар?

— Дело теперь уже не в гонораре, — отвечал он, — дело в моей репутации. Но не волнуйся, малыш, все будет в порядке. Картина преступления мне в общем и целом ясна, осталась одна только мелочь — найти убийцу. Думаю, я это сделаю в шесть часов, когда все соберутся в галерее. Единственное, что меня по-настоящему расстраивает, это то, что я сегодня не сумею нормально пообедать. Есть придется после завершения наших дел у Рябчика.

Тут дядя Леша тяжело вздохнул и прикрыл свою голову книгой. Это был такой скорбный жест, что было бы верхом бессердечия не оценить всю запредельную меру его страданий. После этого мне показались ничтожными мои мелкие житейские беспокойства и пустые хлопоты о деле. Я замолчал и стал дожидаться прихода Зумберга в надежде, что хотя бы он выведет шефа из этого воистину эпического состояния.

Зумберг пришел ровно в три. Оказывается, он хотел видеть нас потому, что не может выносить того ада, который мы внесли в жизнь его семьи. Он так и сказал:

— Вы сделали мою семейную жизнь адом.

— Почему? — спросил дядя Леша.

— Ну как же — ведь я теперь все время думаю о том, почему Ира захотела, чтобы меня в тот вечер и в ту ночь не было дома.

— А, так это все-таки она... Ну и как вы думаете — почему?

— Вот это и вопрос. Вы считаете — она мне изменяет?

— Но вы же говорили, что вас это не волнует... Или как там вы говорили? Что у вас современная семья?

— Да, но...

— Понятно, вы, значит, можете таскаться по женщинам, а она должна сидеть дома.

— Боже мой, да не в этом дело. Неужели вы не понимаете, о чем я говорю?

— Нет.

Стоит ли объяснять, что дядя Леша по своему обыкновению только прикидывался глупым моралистом. На самом-то деле он прекрасно понимал терзания Зумберга, заподозрившего (в результате общения с нами) свою жену в том, что она имеет отношение к гибели Кишкина.

— Но вы же сами сказали, что подозреваете одного из нас в убийстве. Я о себе знаю, что не убивал. Значит это Ира? У нее ведь нет алиби?

Честно признаться, я даже не ожидал от Зумберга, который вчера явно выгораживал жену, такой идиотской постановки вопроса. Видно, у них дома что-то случилось за эти часы, — подумал я.

— Знаете, — сказал дядя Леша, — вы лучше заботьтесь о своем алиби. Впрочем, мы, кажется, уже установили, что его у вас нет.

— Но я все же звонил Лиде Лапухиной. И даже два раза... А Ира...

— Стоп, — сказал дядя Леша, — вы мне раньше не говорили, что звонили два раза.

— Какая разница? — спросил Зумберг.

— Не знаю.

— А мне кажется, что он вообще все врет, — вставил я вдруг, неожиданно вспомнив нашу вчерашнюю размолвку с Лидой Лапухиной. — Мне кажется, что Лапуля не подтвердит, что он ей звонил.

— Почему? — спросил дядя Леша.

— Как вы смеете! — заорал Зумберг.

— Потому, — сказал я, — что она его на дух не переносит. Потому, что она говорит, что запретила ему звонить, а он говорит, что, наоборот, сказала, что можно звонить в любое время.

— Это что — она тебе вчера так сказала?

— Ну да.

— А почему ты мне только сейчас об этом сообщаешь? Ты что — не понимаешь, что это и есть самое главное?

Так, — подумал я, — сперва меня отстраняют от дела, гоняют по всяким пустякам, а потом выясняется, что как раз у меня ключ к разгадке дела.

Я, конечно, не стал спрашивать, что он такого нашел в моей фразе? Дяде Леше видней. Да и не успел бы я ни о чем его спросить, ибо он, повернувшись к Зумбергу, уже просил его повторить точно, что сказала ему Лапухина, когда он позвонил ей в ту ночь?

— Ну она мне сказала: «Ой, извини. Я приняла снотворное, сплю, звони завтра». И повесила трубку.

— А второй раз?

— То же самое.

— Что — буквально?

— Да, даже с теми же интонациями...

— Так, — сказал дядя Леша, — Колян, давай быстро, бегом к Рябчику. И действуй там по обстановке.

Продолжение