Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

ХЕППИНИНГ СЫЩИКА

— Значит так, — сказал дядя Леша, — мы собрались здесь потому, что произошло два убийства...

Немедленно поднялся шум: «Как два? Почему? Кто второй? Беспредел». И так далее. Шеф переждал пока лейтенант не утихомирил собравшихся и деловито сообщил о гибели Рябчика.

— Эти два преступления несомненно связаны между собой, — продолжал дядя Леша, — и связывает их тот рисунок, который сегодня должен был быть уничтожен вот в этих стенах, — он картинно обвел вокруг себя свертком, который принес с собой и все время держал в руках. — Но, как видите, этого не произошло и, надеюсь, уже не произойдет.

Тут он стал разворачивать газету и под ней оказался лист старой пожелтевшей бумаги, свернутый в трубочку и перехваченный упаковочной резинкой.

— Это провокация! — заорал вдруг Проценко и, вскочив со своего места, бросился к дяде Леше. Тот быстро спрятал рисунок за спину, а я (милиционеры даже не шелохнулись) в который уж раз применил физическое воздействие к патриоту. Он сел огрызаясь. А дядя Леша обратился к Чащину:

— Узнаете бумагу?

— Конечно! — воскликнул тот и аж весь просиял.

— Посмотрите внимательно.

— А чего тут смотреть — точно.

— Ну ладно, хотя, по-моему, вы склонны делать слишком поспешные выводы. Не так все просто... Вот представляю вам всем Александра Егорыча Сидорова, — дядя Леша указал на незнакомца, который пришел вместе с ним. — Он великолепный специалист не просто по антиквариату, но — именно по бумаге. Александр Егорыч, расскажите пожалуйста об этом свитке, о технологии производства этой бумаги.

— Ну, это, — начал специалист, — судя по ее консистенции, один из ранних образчиков бумаги, изготовленной при помощи так называемого дефибрера... Это такая, если угодно, специальная мельница, при помощи которой готовили волокнистую массу для дальнейшей разливки бумаги по формам. Смысл в том, что древесина истиралась на точильном камне, орошаемом водой. Если приглядеться к волокнам под лупой, то спутать нельзя...

— Хорошо, хорошо, — прервал его шеф, — меня интересует время...

— Идея истирания на точильном камне была предложена в 1840 году немцем Келлером, но данный образчик, — Александр Егорыч просто носом водил по свитку, разглядывая его сквозь толстые очки, — был явно изготовлен после 1847 года, ибо именно в этом году в Германии был построен первый дефибрер. Некто Фельтер, который его сконструировал, считал...

— Спасибо, достаточно, — остановил дядя Леша знатока, приготовившегося, как видно утопить нас в бумажной массе. — Из этого следует, что Лермонтов на такой бумаге ничего рисовать не мог, ибо он умер в 1841 году.

— А я вам что говорил! — загорланил Проценко.

— Вы говорили, что это проделки жидо-масонского заговора, но к делу это никакого отношения не имеет, — возразил дядя Леша, переждав переполох, возникший среди собравшихся (особенно кипятился почему-то Зумберг). Проценко порывался еще что-то сказать, но дядя Леша больше не обращал на него внимания, а обратился к Лапухиной: — А что вы скажете? Вы знали, что рисунок — подделка?

— Нет, откуда я могла знать?

— Ну, например, хоть от Кишкина, который, будучи действительно классным специалистом и тщательно обследовав рисунок, не мог ошибиться.

— Но он же никому ничего не сказал...

— Вот тут и проблема: почему он никому ничего не сказал?

— Потому, вероятно, что все же считал рисунок подлинным.

— Нет, голубушка, он его не считал подлинным. Он определенно сказал присутствующему здесь хулигану Проценко, что это не рисунок Лермонтова. Не так ли? — обернулся шеф к Проценко.

— Так, — подтвердил тот.

— И вы ему верите? — спросил Зумберг.

— Как раз его простодушие и заставляет меня ему в данном пункте верить, — сказал дядя Леша и продолжал, обращаясь к Лапухиной: — В том-то и дело, что Кишкин был хорошим специалистом, хоть и не кристально чистым человеком. Вы это знаете лучше других. Узнав, сколько вы должны получить за рисунок (а это несообразно много), он захотел, чтобы вы поделились с ним. И потому закрыл глаза на очевидное для него. Так ведь?

— Все это ваши фантазии. Я просто не понимаю, о чем вы говорите, — ответила Лида, а я, пристально за ней наблюдая, отметил, что она играет ноздрями, растягивает губы и зрачки у нее точно также расширены, как во время восторгов сладострастья... В этом было нечто настолько подлинное, что я — из песни слова не выкинешь — необыкновенно возбудился. А дядя мой продолжал пытать ее:

— Нет, вы все хорошо понимаете. И знаете все значительно лучше меня. Я вот, например, до сих пор не знаю — заранее вы сговорились с Кишкиным одурачить моего клиента или — Кишкин уже после продажи рисунка стал вас шантажировать? Это, может быть, позднее выяснит милиция, но в чем я не сомневаюсь, так это в том, что вы оба были уверены в успехе своей аферы до того лишь момента, пока Рябчик хотел сжечь рисунок. Как только он изменил сценарий своей концептуальной акции, решил рисунок порвать, вы оба и обеспокоились. Одно дело сожжение рисунка в суматохе среди этих профанов... — дядя Леша махнул свитком в сторону оставшейся за дверью тусовки, — тут вряд ли кто-нибудь обратит внимание на сорт и свойства бумаги, а рассеянный пепел уже не собрать. И совсем другое дело — кусочки бумаги, которые может получить каждый. Тут с очень большой вероятностью возможно попадание какого-нибудь кусочка к кому-то, кто сможет определить, что на этой бумаге Лермонтов не мог рисовать. И тогда скандал, потеря лица, по сути уголовщина... Для Кишкина, собиравшегося стать советником президента по антиквариату, это было бы просто губительно. Поэтому вы с ним и решили выкрасть рисунок...

— Может, Кишкин и решил так, — сказала Лидочка, — но я здесь совсем ни при чем. Я была дома и спокойно спала. Насколько я знаю, Игорь Рябчик вам это подтвердил. А вот вам и еще свидетель, — указала Лапухина на Догина, — Вы ведь стояли рядом с Рябчиком, когда он со мной разговаривал?

— Да, — подтвердил Догин.

— Ну да, разумеется, — сказал дядя Леша, — но почему вы не говорите о другом свидетеле?

— О каком еще... — начала Лида и вдруг прикусила язык. Мне было ее очень жалко, ибо — теперь уже и ей самой стало ясно, что она попалась.

— Вон о том, — сказал дядя Леша, указывая на Зумберга.

— Ах, я просто забыла, я ведь приняла снотворное.

— Вот именно сообщение об этом он и услышал, когда позвонил вам. Напомните нам, пожалуйста, в точных словах, — обратился шеф к Зумбергу, — что вы услышали, когда позвонили этой женщине?

— Она мне сказала: «Ой, извини, я приняла снотворное, сплю, звони завтра», — и положила трубку.

— То есть — именно те же слова, что и Рябчику. Слово в слово. Вы записали их на автоответчик, что-то, вероятно, в нем усовершенствовав, не знаю, я не специалист... Но расчет ваш очень понятен — вы думали, что никому не придает в голову, что вы побывали на месте преступления, поскольку — от Капотни до Рябчика за полчаса добраться невозможно...

— Ну и что?

— А то, что, раз уж вы беретесь за такие дела, надо их делать очень аккуратно. А вы зевнули Зумберга...

— Я спала! И вообще, вы мерзкая лысая харя. У вас нет никаких доказательств. Я на вас в суд подам за клевету.

— Попробуйте ради эксперимента. Но вначале давайте лучше здесь и сейчас проведем один эксперимент. Колян, дорогой, набери-ка сейчас номер этой дамы и дай нам послушать, что она скажет. Я требую полной тишины, — добавил он, обращаясь ко всем присутствующим.

Я подошел к телефону, набрал номер Лидии и повернул трубку так, чтобы всем было слышно. На том конце провода послышались гудки, потом кто-то снял трубку и послышался голос Лапухиной: «Ой, извини, я приняла снотворное, сплю, звони завтра», — и затем сразу — короткие гудки. Клянусь своей мамой, я не ожидал, что услышу именно это (хотя, конечно, догадывался, как и вы). Лишь поздней я узнал, что хитрец дядя Леша отправил к Лапухиной одного нашего знакомого вора (он давно завязал), который вскрыл столь мне памятную квартиру, произвел надлежащий (хоть и совсем незаконный) обыск, обнаружил кассету и поставил ее в автоответчик, который видел и я, но — не придал увиденному никакого значения (хотя, впрочем, все-таки именно я рассказал шефу о нем, как и о буквально каждой мелочи, замеченной мною у Лиды, что является принципом нашей совместной работы).

— Очень неосторожно с вашей стороны было хранить эту запись, — сказал дядя Левша. — Если бы вы ее уничтожили, вас бы очень трудно было поймать за руку, а так...

— А что это доказывает? То, что вы по квартирам шаритесь? Да? — взвилась бедная Лида.

— Лично я — по квартирам не шарюсь...

— Зато шарится этот ваш... легавый щенок, — она указала на меня пальцем. «Ну зачем ты так, Лида», — подумал я ежась.

— Нет, — убежденно сказал дядя Леша, — Колян о ваших хитростях даже не знал. Он был вчера у вас по сердечным делам, уверяю... Вообще-то, нам всем удобнее будет считать, что эта кассета все время оставалась в вашем автоответчике. А что касается доказательств и улик вашего присутствия на крыше в ту ночь, то искать их — дело милиции. Мое дело — только дать общую картину того, что происходило.

— Но она абсурдна. Как вы не поймете, — все еще сопротивлялась Лапухина, — мне не было никакого резона убивать Кишкина.

— Совершенно верно. Пока рисунок не окажется у вас в руках, резона особого, кажется, не было. Но как только рисунок оказался бы у вас в руках, у вас появлялся резон избавиться от неудобного свидетеля, который к тому же еще шантажировал вас (это все-таки не подлежит сомнению). Я сейчас не могу точно сказать, помогли ли вы упасть Кишкину или он сам сорвался, но то, что вы хотели помочь ему, несомненно. Лично мне приятнее думать, что Кишкин просто сорвался с лестницы... Не знаю, может, он даже кричал... Во всяком случае, вы не решились после того, как он оказался на земле, лезть в квартиру, да и стеклорез остался у него в сумке. Вам пришлось просто, инсценируя несчастный случай, отвязать лестницу, сбросить ее вниз и удалиться в надежде на лучшее.

— Какая чушь, — сказала Лапухина, но руки ее уже заметно дрожали, а лицо было неподвижно, как погребальная маска. Она была утомлена.

— Не такая уж и чушь, если иметь ввиду, что вы все-таки вернулись за рисунком вторично, — сказал дядя Леша.

— Ну вот, теперь вы хотите сказать, что я еще убила Рябчика и сожгла его дом.

— Нет — только последнее. Вы пришли, обнаружили, что Рябчик мертв, поискали рисунок, не нашли его, подумали, что он в каком-нибудь тайнике (о чем всем не раз говорил глупый Рябчик), и решили, что можно себя одним махом избавить от всяких проблем, спалив квартиру (эту мысль, кстати, невольно подсказал вам сам Рябчик, рассказывая о своей будущей акции). Мол, в огне погиб настоящий рисунок, а если другой обнаружится, то это будет подделка, и с вас взятки гладки... Мысль хорошая, но вы не учли того, что я все-таки сумею найти подлинного убийцу Рябчика. Убийца присутствует здесь, среди нас, но... — дядя Леша сделал эффектную паузу, — это не вы.

Окончание