Одалживать лодку пришлось у Еруслана. Хоть и улыбался он с бабой своей, а лодку видать жаль. Согласился он самолично довезти меня до гнилого болота, авось опять порадую рассказками потешными иль бегом окрест бани топленой. Мнение самого Еруслана о предстоящем мне походе в замок (о цели я не говорил) было крайне негативным.
- Много, говорит, - бежит троп по болоту, да ни одна не выбегает из него. Злой человек сгинет в болоте… А добрый и подавно!
- А что за замок там есть?
- Говорят чудный замок. Пышная нагая красавица с мешком золота и бурдюком вина может целый месяц ходить по нему и не понесет ни малейшего ущерба! Но народ туда не стремится.
- Чего так?
- А как отойдешь ты от лодки подалее, так побегут тебе навстречу двадцать полканов: зайцев в силки загонять. А может и не побегут. Еще говорят, сидит птица-див на сухом дереве, свищет она по-змеиному, кричит она по-звериному; с носа искры падают; из ушей дым валит – жуть! Если села она на шелом ожидай беду! Никому здесь такие чудеса даром не нужны! А с Бабой Ягой ты поосторожнее, кто ее раздевает - сам слезы проливает…
И отчалили мы по реке дымящей.
- Выезжай, выезжай, ни за что не задевай! – махнула нам Яга на прощание черным платочком.
До вечера гребли спокойно, а как смеркаться стало, так и пошли мороки средь пара. И чудища морские и сирены из дыма сотканные и корабли огромные. И все на нас правят, раздавят гляди. Еруслан лишь в усы посмеивается. А кругом из под воды и скрип и хохот и водопады невидимые, и осетры зубами скрежещут. Но разомкнулись пары, и выгребли мы к захламленной речушке, где гнилому болоту начало.
- Может не пойдешь, обманула тебя Яга, нет в этом болоте Марий-Искусниц?
- Ничего, авось соберу лукошко!
С тем и уплыл Еруслан, плюнув мне вслед на счастие. А я кинул оземь моток и поскакал он по кочкам, а я за ним прыгаю. Полутьма вокруг, лишь клубок как светляк огромный бежит. Никаких полканов и в помине нет: жаль так и не узнаю собаки это или полковники местные ментовские или еще нечисть какая. Подобие пути заросло кустами, ольхой, осокой, лианами всякими. А меж ними змеи с крупными пауками шастают.
- Прочь с моей тропы твари бесполезные! - сказал я им грозно, да не сработало.
Уже через полчаса набрал я воды в сапоги яловые – бабой-Ягой напрокат выданные. Думал: присяду, вылью воду, ан нет! Клубок скачет вдаль, меня не дожидаясь. Догоню его – словлю, тогда и обсушу ноги. И оскальзываясь в окна болотные, увеличил я шаги, все нелепые – на бег перешел. Да не приблизился веселый резвый клубок, ускорение забирая. Приустал я – перешел на шаг. А клубок – не будь дурак – совсем из виду скрылся, и мерцание уж затихает. На последних заветных дыханиях и останках сил, вприпрыжку поскакал я к тому месту, где последний раз блеснул он. Какой, к свиньям лесным, цветик-семицветик – из болота бы выбраться. Чуть не час по болоту бегал. То покажется клубок, то убежит, так и пал я пену изо рта пуская. И пристрелить некому! Одурманила меня злая колдунья настойкой змеиной да соком березовым и отправила на погибель. И сердце, и печень из меня выскочить норовят, а легкие мечтают пузырьками по кустам разлететься. Не выбраться мне из болота и день не взойдет. Ну да ничего, думаю, на сухое место упал; передохну пару часов, а там и солнышко выглянет. Бывает, говорят, такое!
Прикрыл глаза, ночь слушаю: жабы дребезжат, совы ухают на филинов, выпь кричит, сухостой потрескивает, булькают газы ведьмовские – лепота! А тут гляжу, и потеплело у живота: клубок вернулся наигравшись. Даже и не вывозился. Вечно я и в болоте грязь найду.
Уже рассвело, когда, подремав и обогревшись, вышли мы с колобком к заду большого терема, осиянного солнцем. Он стоял меж болотом и неведомым озером – горделивый мрачный замок. Белым мрамором и розовым гранитом освещал он лужайки. Контраст с путешествием по болоту был разительным: каменная постройка (они здесь нетипичны) от неожиданности своей и массивности могла в любой момент растаять болотным миражом или погрузиться в окружающие воды. Когда я направился по уложенной разноцветными булыжниками дорожке ко входу, каждый из булыжников издавал особый звук. Возможно, это были ноты, но какие? Какую музыку я должен был извлечь на волю своими шагами? А впрочем, большим дом был лишь для этих мест; в Москве бы поверх него дом-помидор воздвигли или еще какой саркофаг. Снаружи он приукрашен был изрядно, и все златом блестит, а вроде и самоцветами. Закралась мысль выдернуть один камень изумрудный на память, да уж больно высоко лезть. И бесстрашно вступил я внутрь. Уже в первой зале я ощутил невиданный свет. Потолок и стены здесь были сплошь покрыты желтыми камнями с медовым золотом.
- Так вот значит, где она, янтарная комната, - то ли сказал я, не то подумал, чтобы янтарное эхо услыхать.
Стены другой комнаты были уделаны панцирями черепах. Зачем? Откуда они здесь? Приглядевшись, я понял, что и пол подо мной состоит из них же, захотелось завершить осмотр, пока я не дошел до комнаты поужаснее. Выходя, успел налюбоваться на каменную мозаику с изображением человекообразного чудища. Интересно, что по некоторым признакам странное существо было самкой. Оволосенная ея пасть кривилась многозначительной ухмылкой: куда там Моне Лизе! Последнюю комнату перед выходом населял слоновый бивень, а может мамонтовый. Световая гамма этой комнаты явно указывала мне на выход. А вот и музыка раздалась, как покинул я чертоги. Но музыка эта, к удивлению моему, не была дивной или суровой. Будто кто-то брал три аккорда на гуслях; и так ему самому от своего несовершенства было горестно, что и гуслям стыд! И пошел я на звук, осторожно ступая…
Много видел я странного в Млечном Удолии, но такого не доводилось. Картина сделала бы честь любому художнику-авангардисту, да и порядочному тож. Центром композиции на гладко скошенной лужайке горел золотой цветок: и сиял и переливался и радовался. Его-то я искал здесь, хоть и не ожидал неоновых огней от растения! Но огромный черный пес сидел здесь поодаль и неподвижно глядел (проняла видать музыка), на человека – человека в грязном и драном московском костюме и бороде с проседью. Именно он и играл неуклюже на гуслях медитируя на цветок. Фоном картины слегка парило ртутью озеро.
Я поздоровался, да лишь член комиссии правительства Москвы извлек особенно жуткий пассаж из гуслей в приветствие. Именно после этого и появилась она. По повадкам хозяйка. Высокая и стройная модель для обожания стояла у крыльца. Воздух вокруг нее млел и переливался через край; зелень под синью белесой создавала эффектный фон. И юбка на ней была необычно коротка для этих мест, и шляпка на голове фасона посовременней… Мы долго с вежливыми улыбками глядели друг на друга, и в легком смущении я отвел глаза прочь. А пока вел ими, что-то странное промелькнуло в облике ея. Я удивился, вернул ей взгляд: да нет, что может быть странного в красивой барышне, хоть и одетой не по моде. И внутренние голоса говорили мне наперебой подойти к ней и предложить вместе осмотреть терема, сплясать под гусельный перезвон или бежать вместе с этого острова, вцепившись в клубок в четыре руки! Девица постоянно улыбалась на мои обращения, жмурилась да молчала. Что это, гордость или смущение?
И когда, взявшись за руки, мы дошли до речного бережка, я заметил понизу на юнице сандалики. Вот они уж окончательно расположили меня к ней. Вспомнилось что-то из детства, какой-то бадминтон со сверстницей, принятой мною за мальчика… Дворовых девчонок вспомнил (не крепостных, из двора московского). Я порозовел душой и отвел глазоньки, попав взором на водную гладь озера, в которой и рябились отражения наши. И страшна в отражении была эта девочка, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать. Рядом с моей умиротворенной фигурой водная гладь отражала нечто высокого роста, похожее скорее на огромную снежную гориллу, нежели на девочку в сандалиях! Налюбовавшись на чудище, вновь поглядел я на деву. Дева как дева, хоть и молчалива, улыбается вон! Я решил вновь глянуть на отражение и на уходе глаза, краем зацепил ее истинную сущность: жуткую – как в водном зеркале! Тяжелое дыхание неведомого существа остановилось на мне. Вот они девушки! Вот они хозяйки цветов золотых да аленьких!
В общем я решил уйти отсюда подалее. В гостях хорошо, а дома лучше! Не успел. В спину и голову мои ударил или скорее обрушился зверский крик раздираемой кошки, помешанный на детском реве и вопле торжествующей самки после женского боя без правил. Последнего впрочем, слышать не доводилось, но чтобы описать этот крик не хватает рассудка моего, который тогда совсем мысль потерял. Крик был на порядок сильнее всего, хоть с мегафоном. Никаких от него не могло быть мыслей, лишь мука физическая и желание избавиться от воплей хозяйки, во что бы то ни стало.
И вернулся я к цветочку золотому и сел возле него, руками голову охватив. И в сферах небесных жуткая музыка зазвучала. И полегчало, и иссяк крик, и сиял цветочек не налюбуешься! Теперь мы сидели вокруг него втроем. А на странную бабу я и не смотрел. Воспоминание о ней и то жутко, весь облик чудовища говорил: хрустнет ваш скелет в тяжелых, нежных наших лапах… Когда взглянул опасливо, не было девочек в кадре. Налюбовавшись цветком, решил я вопросить интеллигента, как он здесь? Но откуда-то изнутри дворца и мозга раздался Крик, будто воздушная тревога сработала. И решил я: слово – серебро; молчание – золото. Посидели еще, помолчали. А как решил я подняться с земли побродить по дому, сигнализация не включилась!
И пошел я слоняться и на столе, застеленном гобеленом с охотой на мамонта, узрел явства и пития разные, добротные да аппетитные. Полюбовался я ими, потом съел. И перина с покрывалом парчовым манили отдохнуть, и эхо шагов отражалось от стен. Но вышел я из дому робко в цветник, и осенило меня мыслями и ароматами. Розы здесь росли и еще цветы разные. Наломал я роз букет желтых, красных, фиолетовых, да и пошел хозяйку искать. Попрошу, чтоб не ревела, так можно и без гостей ведь остаться. Чудо нашлось в беседке, где бессмысленно обмахивалось крупным веером. И встал я на одно колено и протянул ей розы. Удивилась девица-чудовище, стала их рассматривать с недоумением. Тогда я совсем приблизился да и поцеловал ее легко призажмурившись.
В этот миг распались чары у зрения. Аромат цветов слился с запахом псины, а существо в истинном мохнатом обличье очутилось. И вот эта снежная баба пала предо мной без чувств на букет мой колючий. А может и скончалась она от внезапности, кто знает.
Сплевывая себе за плечи, вновь пошел я к цветику волшебному. Человек и собака вновь у него, но не звон гуслей, а волчий вой несся теперь оттуда. Когда я подошел то понял, что воет член союза писателей. Пес от этих звуков напротив лег на траву, а лапы себе на морду возложил. Сочтя момент подходящим, принялся я выкапывать руками мытыми цветок с корнями. Корни оказались прозаичны.
И вот так, в полном безмолвии, с цветком в руке, уходил я от дома страшной бабы. Подольше б оттаивала она от моего поцелуя. Не то опять раскричится. Как скрылся дом из виду, выпустил я клубок на волю болотную. А тут смотрю, и писатель за мной крадется – зачарованный странник. Попытался я жестами его отогнать, камнем грязным пригрозил – не отстает, лишь глядит с мольбою. Ладно, думаю, выведу заблудшего интеллигента из трясин.
Когда солнце совсем скрылось, решил я поспать. Тогда и крик мне далекий прислышался. Может птица вещая, а может хозяйка по цветку тоскует. Взял я клубок за пазуху, а цветок в лужу корнями опустил: пусть попьет на ночь. Неказистый он стал – будто прооперировали, хотя лепестки еще светят призывно. И во сне донимал меня крик хранительницы; снился, не знал я, что делать с ним. И когда совсем достал он меня открыл я глаза. И ни увидел ни цветка, ни прозаика.
Эй, - кричу – ау, Эдуард, вернись, пропадешь ведь… Вернись, добром прошу, вернись сволочь, я сейчас на твоих яйцах Фаберже тремя буквами напишу!
Не было мне ответа, даже жабы умолкли. Посидел я подумал и пригорюнился. Тоске предался. А к терему меж болотом и рекой возвращаться оторопь берет. Будто убил я там кого или хозяйку заколдовал. Но придется, поделать нечего. Куда еще деваться члену комиссии с цветком, кроме как в болотном окне сгинуть? И никто не вытянет его за нить путеводную. Погоревал я еще и решил возвращаться: расцелую хозяюшку – чудище ужасное, отберу у злыдня цветик-семицветик и назад с победою! Иду я за клубком и чувствую: не к терему он меня ведет. Указал я ему строго, да не слушает: бежит как бежал, не торопится, будто намекает не торопись, путник, насладись природой с деревами чахлыми. Совсем я загоревал и решил к Яге возвращаться. Пусть новое задание дает иль клубок слушать меня накажет.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете