Родина, вдохновение, несметные закрома… Ольховский нелегко перенес исход подруги. Начал называть меня плотским человеком и о любви к Родине рассказывать. Его бы в военкомат, там так красиво не скажут. Вот был у нас ротный в армии. Стоим мы строем, на обед без шинелей идти по морозцу, а он и говорит:
- Хороший ты парень, Веещак, но издеваешься над всеми нами своею шапкой. Фраер!!!
Извините за лирическое отступление, но первые три дня пешего пути небо постилось – вовсе не было солнца. Знать сильно расплодились змеи и высосали его. Ночи пахли прелой гнилью и осенью, а какая-то сова с ушами все хохотала в ветвях над нами. На четвертый день град пошел убийственный. Каждая градина с яйцо – алмазами переливается. Укрываться пришлось под корягами. Сильно нас тогда градом побило. Идем понурые по наставшей осени, а вокруг листва желтая с деревьев опадает. Да прямо на ежей, что запасы свои перетаскивают. У некоторых ежей мы отбирали лучшие грибы и жарили их на костре. К одному из них Ольховский пришпандорил листы со своим текстом – пусть, видно, хоть еж почитает! Тяжело писателю без читающей публики!
По пути в Удолье я научил Эдика лапти плести. Лапти у него вышли модернистские какие-то – для ходьбы непригодны, но носы заострены. Человек в грязной потрепанной тройке и лаптях… Мечта Есенина! По крайней мере, мне так кажется. А грибы он лучше меня искал. Поиск грибов, как жизнь, - всего лишь выбор постоянный дальнейшего пути. И пути эти выводили Ольховского на такие поляны, что от грибов живого места не видно, как ели с березами пробиваются? Впрочем, в день прихода в Млечное Удолье на завтрак у нас было лишь голубоватое небо с остатками ночи и прожилками облаков, на обед и его не осталось.
В нескольких верстах от деревни, у сворота на заветное место у реки Золотой я заметил изогнувшийся девичий стан. То средняя княжья дочка вышла собрать цветочки на венок девичий. Зачем ушла она так далеко от дома отеческого? Маленькая собачка резвилась в травах возле княжны, но при нашем приближении трусливо рванула когти.
Как ни странно, Потвора обрадовалась больше Ольховскому, чем мне:
- Ох и озорной ты! Зачем такие сказки рассказываешь… Покажи свое тело до колена… - княжна зарделась, - Ты извини, что так обошлись с тобой. Народ к таким сказкам непривычный. Ну да я батюшке объяснила, что имеешь ты право на вымысел. Только не знал на какой, а я не в обиде. Все село будет у тебя прощенья просить, коль вернешься по-доброму…
- Вернусь, если так.
- Завтра хоровод будем водить…
- Кто?
- Я с сестренкою младшенькой, приходи и ты свет Эдуард на двор княжеский, как вечер на землю сойдет.
- А не слышно ли что об Марье Искуснице, - вопросил я осторожно.
- Пришла твоя Марья с Алешей Поповичем. На коне прискакали. Поклонились они народу да Князевым палатам. Вроде сегодня вечерком здесь у реки и встречаются!
- А вечерок когда у вас?
- Сам не видишь? Настал уж, тем кто ждет.
Красно-серый закат уже запутался за зелеными лапами елей. Воздух шумел, и тихо плескала вода в лужицах. Быстрым шагом я ушел от спутника своего последнего скитания и от княжьей дочери, заметно прибавившей в теле. Дерева качались и тени метались под ними. Кровь заката была слишком яркой, слишком зловещей для решающего моего свидания с Марьюшкой. Из далекой деревни доносился собачий лай. Хорошо хоть не вой.
Быстрым шагом мимо пней да змей – царевен подколодных выходил я на брег реки Золотой. У завалинки заветной, скрестив белы рученьки и кольчугою блистая, наблюдал за течением вод русский богатырь – Алеша Попович. Повернулся он от реки да шагнул ко мне, разомкнув свои длани для объятия. Но не стал обнимать он меня встречи ради, видно кого другого ждал; шагов различать не умея.
- Что ж Алеша, давай помиримся. Много было меж нами всякого. А кого из нас Марья выберет, тот пусть и провожает с ней зори вечерние…
- Что ж, пусть так, - ответил Алешенька, а сам глядит бешеной вороной, прям как Георгий на змея.
- А коли кто старое помянет, тому и глаз вон! А не ведаешь ли ты друже, что здесь с разрыв-травой делают?
- С разрыв-травой только бабы да Охальник знают что делать. Мужику то ненадобно…
- Ты не очень верь Алеша в чувства девичьи. От тебя ведь конем разит.
- Так ведь добрым конем!
Эх, не сказала мне Дарья Искусница, как использовать траву для дела доброго!
И вот, озаренная зорькой снаружи и светом женского сияния со всех сторон, показалась на бережку Марьюшка; да к Алеше сразу и направилась, будто нет меня ни у воды, ни на белом светушке. Обнялись они, сердце мне царапая, а как разнялись – полюбоваться друг дружкой, тут и я вмешался в беседу молчащую:
- Здрава будь, боярышня Марьюшка, - говорю, а сам рву в кулаках первый пучок разрыв-травы на кусочки мелкие, - Извини, что явился на место заветное без спросу да без приглашения. И скажи ты нам, хоть в последний раз, кто тебе из нас боле по сердцу?
- Кто ж, как не Алеша – богатырь мой писаный! Без него мне не жизнь, а страдание.
- Что ж, совет вам да любовь, хоть есть мнение, что и не любовь-то у тебя. Оморочила тебя какая-то сука подзаборная зельем приворотным, - озлобился я тут – рваную травку себе под ноги швырнул, а вторую в кисти сжал. И вспотела кисть моя, не люблю людей с ладонями влажными! – А и прими напоследок мой подарочек, то не пряжа ковровая, то разрыв-трава.
- Ой, и не до травы мне, странник оборванный…
- А от той травы станешь ты еще красивее, хоть красивее, кажется, некуда. Расцветут пунцовым цветом щеки твои пуще прежнего, губы станут вишней спелою, заблестят зубы сусальным золотом! И да не уедет от тебя вовеки твой суженый: ни в поход, ни в темницу московскую…
И взяла у меня Марьюшка свежий пучок да и не стала кушать. Лишь одну травинку в уста сунула, для коктейля будто – улыбаясь к Алеше направилась! А да и не дошла. Остановилась – пала оземь, как былинка подкошенная. Ох, неужто трава отравленная?
И хотел меня Алеша придушить, да упокоил я его словом ласковым. Отдыхает, дескать, Марьюшка, намаялась в заботах сердечных…
Когда осеннее небо сплошь зарябилось новогодними звездами, глубоко вздохнула Марьюшка. Открыла глаза большие, руками взмахнула. Мы склонились над ней с Алешею, а она тихо шепчет что-то. Радость пронзила меня предчувствием, будто меч в меня воткнулся. И дрогнули звезды, склонившись, и махнул в ответ лапами лес Большой медведице.
- Я так ждала тебя, Вова, - разобрал я в Марьином шепоте.
У Алеши веки задергались, про любовь он ей начал рассказывать; а она вся назад головой тряхнула, ко мне ручки тянет и молвит:
- Иди своей дорогой Алешенька, не любовь то была – наваждение.
Наконец, обнялись мы с Марьюшкой, а Алеша возопил к небу со звездами, да пошел своей дорогою во мрак леса. Долго еще слышался треск сучьев, кустов и дерев, попавшихся на его пути. И вот здесь случилось то, о чем я так долго мечтал, я взял весь мир в объятия и расцеловал. Тут завыла выпь, злым предчувствием, ох и вздрогнул я. Может, наступил на нее во мраке Алешенька.
И пока целовал я Искусницу в уста сахарные, да миловал ее руками своими недостойными, в меру бережными, не замечал я времени и не помнил ничего из жизни своей и не хотелось мне ничего более… И звезды согревали нас, и река с лесом о чем-то журчали, и плескало в реке что-то крупное. Лещ ли бобер танцевал там в лунных бликах? И пока я соприкасался с добротой милой Искусницы, месяц пылил на меня крупою счастья, и она лепилась ко мне, как порошок для изготовления искусственных зубок, и маленькие разряды молний рвались из Марьюшки прочь.
А когда проухала сова свою дюжину, отстранилась от меня Марьюшка.
- Должна уходить я от тебя, милый мой ненаглядный. Нельзя у нас в Млечном Удолье столь долго у реки заветной в пряных травах с закатом прощаться. Молоко, пролитое зарей, уже висит над нами под звездами. Мы пойдем с тобой завтра к Князю, объясню я ему, что постыл мне Алеша Попович…
Звезды раскачивались над рекой на прозрачных нитях, ночь уже съела пейзаж. Только вершины огромных елей продолжали врастать в вороненое небо, а в речной тишине лишь еле слышно чихали царевны-лягушки.
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете