Продолжение. Начало здесь.

*****

Всё сказанное до сих пор в этой главке справедливо главным образом по отношению к самостоятельным участникам издательского процесса: владельцу издательства, главному редактору издательства или журнала, независимому литературному агенту. Каждый из них принимает ответственные решения, – рискуя кто рублем (а в конечном счете – и собственной фирмой), кто должностью, кто профессиональной и творческой репутацией, – но зато и обладает «правом первой подписи» (не только и даже не столько на финансовых документах), каждый из них принимает относительно той или иной рукописи окончательное решение: стоит ею заниматься или не стоит (вернее, буду я ею заниматься или не буду).

Однако, наряду с окончательным решением, участникам издательского процесса приходится принимать решения предварительные и промежуточные.

Разумеется, это относится и к деятельности самого Первого Лица (в издательстве или в журнале). Скажем, главный редактор берет «на опцион» (то есть на рассмотрение под небольшой, но безвозвратный денежный залог) то или иное зарубежное произведение – это решение предварительное. Он покупает произведение, заказывает – и получает – перевод, готовит его к печати. Это решение промежуточное. Он засылает рукопись в типографию, определившись с названием, оформлением, (принадлежностью к той или иной издательской серии), датой выхода, тиражом и сопутствующей (или отсутствующей) рекламной кампанией. Это решение окончательное.

Нас же больше интересуют три уровня ответственности, на которых принимаются предварительные, промежуточные и окончательные решения.

На практике таких уровней может быть больше трех (там, где принята сложная система согласований) или меньше (там, где всё делается «на коленке»), но чаще всего их все же три – из этого мы и будем исходить.

Допустим, редактор (предварительное решение), зав. редакцией или редсовет (промежуточное), главный редактор (окончательное). Или ридер (предварительное), редактор (промежуточное), главный редактор (окончательное).

Фактически на втором и на третьем уровне подключаются и некоторые другие инстанции (отдел продаж или маркетинга; внешние распространители, с которыми могут существовать партнерские отношения; грантодатели; есть, наконец, и такая штука, как госзаказ), однако мы с вами ограничимся сравнительно простой и, повторяю, самой распространенной трехчленной схемой.

Искренне желая читателю этой книги творческого и карьерного роста, предположу все же, что начать ему придется с нижней ступени – то есть с позиции ридера или рядового редактора, – и решения, принимаемые им, будут поэтому иметь вынужденно предварительный характер.

И здесь мы выходим на очень опасную – прежде всего психологически – развилку.

Потому что прием рукописи на нижнем уровне принятия решений непременно будет предварительным, тогда как отказ – уже окончательным!

Инициативность сотрудников в издательском деле принято поощрять – но только в разумных пределах.

(Специально оставляю это предложение, в котором наличествует амфиболия: поощрять в разумных пределах - или инициативность в разумных пределах? При прочих равных я бы порекомендовал автору – то есть в данном случае себе самому – перестроить синтаксически невнятную конструкцию; здесь же всего-навсего уточню, что речь идет о разумных пределах инициативности.)

То есть рядовой редактор, самозабвенно разгребающий «самотек» в поисках жемчужных зерен, начальству нравится. Особенно если у редактора есть вкус (что, собственно говоря, должно иметь место «по умолчанию»); фактически же – когда вкусы начальника и подчиненного в существенных параметрах совпадают (к чему при подборе кадров нужно стремиться тоже). Однако никакое начальство не любит, когда его постоянно «грузят».

Поэтому фильтр нижней инстанции должен быть – опять-таки, в разумных пределах – достаточно частым. «Наверх» вы передаете не каждую вторую и не каждую третью рукопись, а, допустим, каждую пятую или каждую седьмую. И передаете, только если она не просто нравится, а сильно нравится вам самому. (Вариант: просто нравится вам самому, но, как вы убеждены, сильно понравится вашему начальнику.) Всё это нормально, естественно и, строго говоря, не нуждается в разъяснениях.

Вернее, не нуждалось бы в них, не имейся здесь любопытной психологической ловушки.

Рядовому редактору как любому смертному хочется воспринимать себя важной персоной. Что никак не удается тому, кто принимает решение принять рукопись (потому что оно имеет предварительный характер). И, напротив, прекрасно получается у того, кто отказывает в приеме (потому что это решение является окончательным)!

Искус отказать (и самоутвердиться) сильнее искуса принять, то есть всего-навсего обнадежить.

Я веду разговор не о каких-то явных вредителях, человеконенавистниках или садистах, а о нормальных людях, порядочных и ответственных, – но все же только о людях, которым, как известно, не чуждо ничто человеческое. Рядовой редактор настроен на отказ прежде всего потому, что отказ это правило, тогда как прием рукописи (из «самотека», но не только из «самотека») это всегда исключение. Но, глядя «сквозь очки отказа» на все попадающие ему на рассмотрение рукописи, он чуть ли не в автоматическом режиме занижает на балл-другой (а порой бывает достаточно и полбалла) собственную оценку «пограничных рукописей» – не тех, что заведомо хороши, или заведомо плохи, или, боже упаси, заведомо усреднены, – но тех в которых то ли брезжит, то ли нет нечто важное. Меж тем, истинные жемчужные зерна попадаются именно здесь, в приграничье.

(Пример «приграничья» с другого уровня ответственности. Читая рукопись романа, я, как правило, буквально с первых страниц понимал, захочется мне этот роман печатать или нет. В пограничных же случаях с трепетом дочитывал до конца – с трепетом из-за того, «выстрелит» ли роман в финале или нет, окончательно качнув чашу весов в ту или иную сторону.)

Конечно, отказ портит личные отношения. Мир широк, но «Ленинград город маленький», да и Москва, кстати, тоже. Я знавал одного редактора (а потом зав.редакцией), который, даже не заглянув в рукопись, наговаривал вам кучу комплиментов, – а где-нибудь полгода спустя, с деланным сожалением возвращая вам ее, многозначительно указывал перстом в потолок, хотя кабинет главного редактора (на которого он свой отказ и списывал) находился на том же этаже чуть дальше по коридору.

А что происходило, когда разобиженному отказом автору никем не читанной рукописи хватало наглости прорваться к якобы отказавшему ей в праве на публикацию (вопреки воле зав.редакции) главному редактору?

А ничего не происходило. Главный уверял нежданного посетителя, будто в глаза не видел рукописи (что соответствовало действительности), но, когда тот возвращался в редакцию, ее заведующий «честно» внушал ему: «Он всегда так говорит; никогда ни за что не признается, уж такой он у нас, знаете ли, человек!»

Конечно, одна-единственная «очная ставка» обернулась бы конфузом (выговором, а то и увольнением), но до нее дело – за долгие десятилетия – дело не дошло ни разу.

– А что же там печатали? – спросите вы.

– Практически только то, что спускал сверху (когда прочитав, когда нет) главный редактор.

И, кстати, главных редакторов описанный нами хитрован пересидел аж троих.

*****
Случай «средней инстанции» и, соответственно, «промежуточного решения» мы здесь рассматривать не будем, потому что он целиком и полностью укладывается в два вышеописанных: промежуточное решение среднего звена является окончательным для нижнего и предварительным – для высшего; и риски, и возможности здесь совершенно идентичные; риск переусердствовать и риск выплеснуть младенца вместе с водой в том числе.

В рассмотренном нами случае «самотека» рукопись идет «снизу вверх» – и остановить ее может буквально каждый. Чаще бывает однако же по-другому: рукопись с уже готовым решением по ней («Печатать!») спускают вам сверху. Если она вам не нравится категорически и вы всеми правдами и неправдами уклоняетесь от работы над ней (способы уклонения описаны выше), это дело личной ловкости и везения. Если же вы в принципе против ее публикации (по меньшей мере – публикации там, где вы работаете), пространство для маневра невелико – и просчитать свои опции необходимо заранее, чтобы вся история не обернулась некрасивой, да и неэффективной интригой.

Прежде всего, определитесь с тем, как далеко вы готовы зайти в своем противодействии не угодной лично вам рукописи; готовы ли поставить вопрос в ультимативной форме: если мы это печатаем, то я ухожу. Но и самой этой решимости мало; прикиньте сначала, ценят ли вас, а если да, то насколько, – и не может ли быть, в частности, так, что вас сознательно провоцируют на протест, чтобы с вами расстаться. (Впрочем, если ваше положение в редакции или в издательстве именно таково, то задуматься о смене места работы стоит в любом случае.)

Задумайтесь далее над тем, почему данную рукопись приняли. В чем тут фишка, в чем бонус? Обладает ли она некими (возможно, до поры до времени ускользающими от вас) достоинствами в творческом плане, в коммерческом или в имиджевом (возможно, конечно, и сочетание двух-трех мотивов), – а может быть, задействован исключительно человеческий фактор? Наконец, узнайте точно, с чьей подачи – высшей инстанции или средней – принято окончательное решение.

Если вам удается выяснить, что решение инициировано на среднем уровне, у вас может возникнуть искушение обжаловать его на высшем. Это искушение лучше преодолеть (если, конечно, вы не подсиживаете своего непосредственного начальника). Я имею в виду, разумеется, жалобу тайную, с глазу на глаз; хотя «верхнему» начальству такое порой по вкусу. Открытое выступление на редсовете – другое дело. А если средняя инстанция, сделав большие глаза, спросит у вас на том же редсовете (или после него): «А где же вы были раньше? Почему не высказывали своих возражений мне самому?», гордо отвечайте ему: «Я высказывал!». Что означает: вам и впрямь надо начать кампанию противления злу насилием с беседы тет-а-тет с руководителем вашего подразделения.

Итак, аргументы типа «Только через мой труп!» или «Ноги моей больше не будет в этом издательстве!» вы приберегаете на самый крайний случай. Наушничать высшему начальству вы не идете. На редсовете выступаете (если входите в его состав). Непосредственное начальство отговариваете как можете. Что еще?

А еще вы постоянно и постепенно, но каждый раз как бы невзначай, капаете всем на мозги, создавая тем самым столь не нравящемуся вам произведению негативную ауру. Строго говоря, это (наряду с ультиматумом) наиболее эффективная тактика - и, конечно, куда менее рискованная, – а потому и самая распространенная. Какое-нибудь безадресное риторическое восклицание: «О господи, какую дрянь приходится редактировать!», прозвучав двадцать-тридцать раз подряд, откладывается в коллективном бессознательном куда отчетливее, чем параграфы обязательств, взятых на себя издательством при заключении договора с автором, – песок сыплется в издательский мотор, рукопись вязнет, вылетает из плана, теряет актуальность, а значит, и привлекательность…

Разумеется, это мефистофельский совет, но он, увы, действенен. И в порядке моральной компенсации благонравному читателю отмечу, что точно так же (только с переменой знака), как спускает на тормозах редактор нижнего звена уже принятое на самом верху решение напечатать рукопись, – соблюдая ту же самую процедуру, – он торпедирует и прозвучавший уже было начальственный отказ в постановке в план нравящейся подчиненному рукописи. Не скандалит, не интригует, не грозит уходом (держа все эти козыри в рукаве), а медленно, но верно капает на мозги.

Особенно если мозги у начальства хреновые, а воля у редактора дубовая. Но это мы уже проходили.

*****
Создали в Питере когда-то «Клуб-81» – сообщество представителей «второй литературной действительности» под присмотром КГБ. Курировал Клуб по этой линии главный редактор издательства «Советский писатель» Юрий Андреев. Он и сам пописывал – нечто совершенно несусветное.

Начали собирать альманах «Клуба-81». Встал вопрос о том, кого туда (и в каких количествах) включать. Главная проблема заключалась в привлечение к участию тех членов Клуба, кто, вопреки формально данному обещанию, широко печатался на Западе. В частности, так обстояло дело со знаменитой ныне (а кулуарно уже и тогда) поэтессой Еленой Шварц.

А мать Елены – Дина Морицовна Шварц – работала завлитом у Товстоногова и была вторым по значимости (и наверняка самым умным) человеком во всем театре.

А Юрий Андреев как раз написал пьесу. О бездарности которой лучше всего свидетельствует тавтологическое название «Барменша из диско-бара».

Лозунг «Ты мне, я тебе» был тогда популярен. Андреев назвал Дине Морицовне свои условия. Любящая мать скрепя сердце приняла жуткую пьесу. А куратор «Круга» взял в альманах стихи Елены Шварц.

Товстоногов прочитал «Барменшу…» и сказал Дине Морицовне пару ласковых. Пьесу вернули автору, а стихи Елены Шварц выкинули из сборника.

Тогда любящая (и мудрая) мать зашла с другой стороны. Она подсунула пьесу недавно перешедшей в БДТ Алисе Фрейндлих. А когда той пьеса (в которой для нее вроде бы нашлась «вкусная» роль барменши) понравилась, послала актрису к Георгию Александровичу – и отказать прославленной Фрейндлих главный режиссер уже не мог.

Пьесу Андреева приняли к постановке, правда, на Малой сцене.

Стихи Елены Шварц вернулись в «Круг», правда, меньшей, чем планировалось заранее, подборкой.

При всем таланте Фрейндлих даже на Малой сцене «Барменша…» продержалась всего три спектакля.

По выходе альманаха «Круг» мы неожиданно обнаружили, что в нем осталось всего три стихотворения Елены Шварц.

*****
В 1990 году зав.отделом публицистики журнала «Нева» Николай Крыщук сказал главному редактору Борису Никольскому: «Если мы не напечатаем статью Топорова, то я ухожу». Статью (пролежавшую перед этим год) напечатали. В 2000 году, едва придя в «Лимбус Пресс», я пресек публикацию книг популярного в издательстве автора словами: «Печататься он будет только при другом главном редакторе!» Так оно и случилось – через шесть лет. В 2008 году редактор «Лимбуса» (а в прошлом – слушатель моего спецкурса) пожаловался мне на то, что отверг рукопись романа, который впоследствии не только вышел в другом издательстве, но и вошел в шорт-лист «Русского Букера». – Ничего страшного, – заверил я его. – А если Константин Валентинович (Тублин; владелец издательства) когда-нибудь попрекнет вас этим, напомните ему, с моих слов, о том, как он сам в свое время «зарубил» обратившегося было в «Лимбус» с первыми романами про Фандорина будущего Бориса Акунина! ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ