Продолжение. Начало здесь.

Погиб поэт

Впрочем, в “ЕО” это мечтательное “Я” в основном сконцентрировано вовсе не в “стилизованном Пушкине”, а во Владимире Ленском.

Только что выпущенный из Геттингена Ленский “сердцем милый был невежда, // Его лелеяла надежда, // И мира новый блеск и шум // Еще пленяли юный ум”. Из Германии он вывез “вольнолюбивые мечты, // Дух пылкий и довольно странный, // Всегда восторженную речь”. Никакого цинизма: “Негодованье, сожаленье, // Ко благу чистая любовь // И славы сладкое мученье // В нем рано волновали кровь”. То есть – все, как в “Демоне”, где “возвышенные чувства, // Свобода, слава и любовь // И вдохновения искусства // Так сильно волновали кровь” юного поэта, еще не испорченного демоническими влияниями.

Разумеется, Ленский еще менее, чем Онегин, – “портрет” нашего юбиляра. Нет, Пушкин нарисовал лишь то юное поэтическое существо в себе, которое искушал “злобный гений” из “Демона”. И даже еще более юное. Поэтическое “Я” в том девственном состоянии, когда еще никто даже не думал его искушать. Именно поэтому Ленский “в песнях гордо сохранил // Всегда возвышенные чувства, // Порывы девственной мечты // И прелесть нежной простоты”. Поэтический младенец! Но, кажется, ему было не так уж и трудно “сохранить” все это – ведь даже Онегин при всей своей демоничности покуда сдерживал свои искусительные порывы: “Он слушал Ленского с улыбкой”. Ни дать ни взять тот демон, который в 27-м году появится в стихотворении “Ангел”: “Дух отрицанья, дух сомненья // На духа чистого взирал // И жар невольный умиленья впервые смутно познавал”. Приятно иногда воздержаться от зла. И Онегин умилялся – “думал: глупо мне мешать // Его минутному блаженству; // И без меня пора придет; // Пускай покамест он живет // Да верит мира совершенству”. Да, пока пусть живет, самая пора настанет лишь тогда, когда приспеют именины Татьяны.

Его родословная

Исследователи отмечают настораживающий факт: во всей поэзии Пушкина нет ни одного прямого упоминания родителей. Да и вообще дом родной он вспоминает очень редко. “Он был человек без детства”, – говорит Юрий Лотман.

Но все-таки о родителях А. С. кое-что известно. Отец, Сергей Львович, был человеком довольно ничтожным, но в своем роде замечательным. Патологически жадный в мелочах (бранился за 80 копеек, которые простудившийся сын тратил холодной порой на извозчика), он мгновенно и непонятно куда растрачивал деньги с имений. И начинал театрально страдать. Его дочь Ольга писала мужу в этой связи: “Он хуже женщины: вместо того, чтобы прийти в движение, действовать, он довольствуется тем, что плачет”. Когда Пушкина сослали в Михайловское, начальство решило установить за ним тайный надзор. От такого оскорбительного поручения отказались все окрестные помещики. Согласился родной отец. Из страха (буквально: боялся, что и его куда-нибудь сошлют). Когда дело выяснилось, произошла страшная сцена, в результате Пушкин написал (правда, не отправил) официальную бумагу: “Решаюсь для его (отца. – О. Д.) спокойствия и своего собственного просить его императорское величество да соизволит меня перевести в одну из своих крепостей”.

Тем не менее, Сергей Львович получил хорошее для своего времени образование, знал “много умных изречений и умных слов из старого и нового периода французской литературы” (как выражается Павел Анненков), мог говорить даже о серьезных вещах, но всегда – с чужого голоса, любил вести красивые возвышенные разговоры и переносить из гостиной в гостиную чужие бонмо. С юности он был непомерно чувствителен, все время играл какие-то роли, беспрестанно писал стишки и влюблялся. К старости все это приобрело уже совсем карикатурные формы. Так, уже после гибели сына почти семидесятилетний старик влюбился в 16-летнюю соседку и писал ей: “Люблю... Никто того не знает. И тайну милую храню в душе моей”. Потом воспылал страстью к “мимолетному видению” своего сына Анне Керн, потом, уже буквально накануне своей смерти, к ее малолетней дочери – поэтически “ел кожицу от клюквы, которую она выплевывала”. В общем, странный и смешной был человек. Примерно таков же был и его брат Василий Львович – с той только разницей, что этот предавал свои поэтические творения тиснению и тем самым давал повод смеяться над собой уже не только близким, но и всем, кому ни заблагорассудится.

В исследовании Михаила Вегнера “Предки Пушкина” делается резонное предположение, что смешные черты Сергея и Василия Львовичей, а также их сестер (но, разумеется, в ином роде) происходят от их матери Ольги Васильевны Чичериной, которая умерла, когда Пушкину было три года. Смешную для русских театральную аффектацию, повышенную чувствительность, вычурность манер, чрезмерно оживленную жестикуляцию и прочее они могли унаследовать от итальянских предков рода Чичериных.

Это тем более вероятно, что в характере Льва Александровича, дедушки нашего поэта по отцу, было мало смешного и мало сентиментальности, образования практически никакого он не имел, а в повадках его было даже нечто ужасающее. “Первая жена его <...> умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей и которого он весьма феодально повесил на черном дворе”, – рассказывает А. С. (на самом деле не “повесил”, а только нанес “непорядочные побои”, как сказано в материалах следствия). С Ольгой Чичериной он, кстати, тоже не церемонился. Самодурничал. Может, он уродился таким потому, что еще в младенчестве остался круглым сиротой – его отец в припадке какого-то неясного бешенства убил свою жену и в том же году сам скончался.

Что же касается предков по матери, то дело там обстояло немного иначе. Знаменитый арап Петра Великого, Абрам Петрович Ганнибал, после смерти патрона много страдал от своего интриганства и притеснений временщиков, а в 1731 г. решил жениться на гречанке Евдокии Диопер. Выданная поневоле за “арапа и не нашей породы”, она немедленно начала ему изменять, а муж принялся ее истязать (“бил и мучал несчастную смертными побоями необычно”, как сказано в протоколах следствия): специально вделал в стену кольца, дабы вешать на них за руки жену и сечь розгами, бить плетьми и батогами. А потом посадил жену на госпитальный двор на пять лет. Но дело не в этом. Дело в том, что, еще не разведшись с ней, он женился на Христине-Регине фон Шеберх – впоследствии ставшей прабабкой А. С. Дело о разводе, впрочем, тянулось аж до 1749 г., так что дети от Христины-Регины вполне могли оказаться незаконнорожденными, несмотря на все заслуги двоеженствующего арапа.

Удивительно, но ген двоеженства предался по наследству дедушке Пушкина, Осипу Абрамовичу. Женившись на Марии Алексеевне Пушкиной и родив Надежду, мать нашего поэта, он, опять-таки не разведшись, женился на Устинье Толстой. “Африканский характер моего деда, пылкие страсти, соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекли его в удивительные заблуждения», – отмечает А. С. Незаконный брак был разорван псковским архиереем, и с тех пор дедушка многие годы изнывал под перекрестными денежными и моральными претензиями обеих жен.

Теперь о матери поэта. Выйдя замуж за Сергея Львовича Пушкина, “прекрасная креолка” Надежда Осиповна Ганнибал быстро показала свой характер. Она была вспыльчива, страшно гневлива, но часто при этом впадала в тяжелую для домочадцев апатию и равнодушие ко всему окружающему. Сентиментальный муж оказался у нее под каблуком. Она посмеивалась над его родственниками (особенно над матерью и сестрами). С маленьким Сашей обращалась круто. Никакой материнской ласки. Рассердившись, могла не разговаривать с ним месяцами. Чтобы не терял носовые платки, пришивала ему их к куртке в виде аксельбанта и в таком виде заставляла выходить к гостям. Чтобы отучить сына от вредной, по ее мнению, привычки потирать руки, связывала их за спиной и морила мальчика голодом. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ