Время убивали в углу вокзального зала ожидания, где людей еще не было. Закусывали яблоками и бутербродами. Антон оказался майором в отставке, дед бывшим председателем колхоза.
- Вообще это здорово, что мы мужики, - мотал головой Иван Михайлович, - а то бабы одни кругом. Нам подружиться легче, чем женщинам.
- Точно, я женщин терпеть не могу, - кивал, жуя яблоко, Антон. – Люблю только мать, жену и сестру. Не как женщин, а как людей. Ну, еще на войне женщины – это женщины. А в мирняке нет.
- Ты воевал? – спросил Сергей.
- Приходилось.
- Где?
- Афган, в Африке.
- Сейчас войны не те, - перебил дед, - вот я помню еще ту, настоящую, с врагами и с нашими. Мы воевали вместе, любой национальности вместе, с одним врагом.
- Да что ты помнишь, дед? Тебе сколько лет-то было? – ухмыльнулся Антон.
- Да помню я, помню! Немца помню, пленного. Я ему хлеб давал, он мне из дерева свисток вырезал. Еще помню, мы скелет убитого солдата, тоже немца, с автоматом с лесу нашли. Ох, и страшно было автомат из его рук вынимать, но мы вытащили…
- Антон, как на войне со страхом? - спросил Сергей, когда они вышли вдвоем на перрон покурить. - Ну, если страшно, то что… Или не страшно?
- Страшно, конечно! Обделаться можно. Перед боем вообще лучше не есть. Не из-за того только, что если тебе в живот влепят. Чтобы кучу в штаны не навалять, вот для чего.
- Ну а…?
- Страх? Да хрен его знает, Серега! Сначала он есть вроде, потом забываешь про него, что ли. Будто ангелом становишься, Серафимом.
- Кем?
- Серафимом. А что?
- Ничего.
- А что, это разве это не ангел?
- Не знаю. Может, и ангел.
- Ну, я его так называл. У всех, понимаешь, свой способ, как через страх перелететь. Без этого не получится воевать. У меня вот Серафим. Первый раз в Афганистане случилось, где я лейтенантом… Ну, полезли мы в кишлак, где точно знали, трое наших пленных, вчера их только взяли. А они давай по нам из всех дырок лупить… если заляжешь, порешат их, пленных-то. Хотя их и так порешили, еще до нашей атаки, но мы-то не знали. В общем, надо бежать вперед, а они еще и из РПГ по нам в упор лупят, впереди передо мной солдата на куски. Один его кусок мне по голове стукнул, когда я залег… Хорошо, что не поел… Ну, тут как будто что-то такое во мне поднялось…Или меня подняло. В общем, восторг начался, будто пьяный стал, или обкуренный, только голова ясная, и легкость во всем теле, и ничего не болит. Я вскочил, заорал, сука мать твою, и полетел, из калаша палю… В общем, все нормально в тот день получилось. Хоть ребят своих не спасли. Но попытались хотя бы.
Вернулись к охранявшему вещи Михалычу. Выпили еще, начали спорить о политике, о которой так же интересно говорить, как лузгать вкусные надоевшие семечки.
- Националист ты, Тоныч, - качал головой дед, - дал бы тебе в качан, если б помоложе был.
- Да ты что, дед? Я же наоборот, за Советский Союз!
- Нет, ты говорил, я помню.
- Да что говорил, что помню?!
- Говорил. Дал бы тебе в качан, если б помоложе был…
- Дал бы, Михалыч, обязательно дал, - махнул Антон рукой, - Что ж ты так рано родился? Пора за второй. Как, Серега?
- Давай. Маленькую или большую?
- Ноль семь.
На площади уже посветлело, возле зарешеченного окна людей не было, на асфальте осталось несколько пятен крови. Они вновь купили «Хортицы» и закуски.
К поезду Михалыча подвели под руки. Лицо у деда было трезвое и внимательное, хотя ноги заплетались.
- Какой вагон у тебя?
- Да иди ты, наци, не помню…
Возле одного из вагонов дед велел остановиться.
- Я с Натулей поеду, - почтительно сказал он, прочитав на карточке проводницы ее имя.
- Далi помолодше дiвчины е, - Наталья, медленно улыбаясь, устало кивнула в начало поезда.
По настоянию деда договорились поспать и потом собраться в вагоне Антона: поиграть в карты, поговорить и еще выпить. Но Сергей знал, что на трезвую голову вряд ли кто-то будет собираться. По крайней мере, он точно никуда не пойдет.
- Ну, увидимся, - пожал он Ивану Михайловичу и Антону руки и пошел в свой вагон.
Все-таки врут в дороге. Из-за пьянки, наверное.
Не спалось. Сергей смотрел со своего верхнего места на половину видной ему старушки в платке и кофте, лежащей на нижней полке в проходе. Старушка читала Евангелие в мягком переплете.
Смотрел он и в окно, на бегущую мимо дорогу и тополя, освещенные прохладным утренним солнцем.
В вагоне многие уже спали. Заснула рядом с матерью и пятилетняя девочка из автобуса, приехавшая вместе с Сергеем.
Во сне она видела себя выросшей женщиной, пришедшей в мир взрослых. Но взрослые почему-то с улыбкой ее разоблачали, брали за руку и ласково говорили: «Иди-ка к себе в детство, девочка, тебе еще рано…. А она с ними спорила: нет, мне как раз, это вам еще рано быть взрослыми, вам, вам!»
Сергей снова взглянул на читающую старушку. Ему казалось, что она – тоже дорога. Быть может, потому, что в старости у человека накапливаются многие километры жизни, которые хорошо видны внимательному путешественнику.
Дочитав главу из Евангелия, пожилая женщина села на постели. Вздохнув, она тяжело наклонилась, с трудом вытащила из-под полки и поставила рядом с собой, возле подушки, небольшую клеенчатую сумку. Тихо прошуршала в ней, раскрыла внутри сумки целлофановый пакет, и стала есть, нарезая маленьким ножом тонкие полукружья помидора, отправляя в рот кусочки хлеба и сыра. Поев, старушка упаковала все так же бесшумно, с трудом поставила сумку на место и легла на кровать лицом вверх. Некоторое время тихо, но трудно она дышала, прикрыв полузакрытые глаза ладонью, словно заслоняясь от солнца. Затем старушка открыла глаза и, подняв в руке раскрытое Евангелие, стала его читать.
Ему вдруг страстно захотелось позвонить в Брест покинутой женщине. Сказать, что он не прав, и она тоже не права. И что разрушать вот так всё…. Но на счету его мобильного телефона не было денег, он знал это. И положить их на счет было негде.
Хотя, если честно – и он тоже это отлично знал – он мог бы сейчас выйти на любой станции, и поехать к ней.
Что значит – трус? Если он просто не хочет что-либо делать – то трус? Сука, тварь! Тебе тогда было тридцать…. Ты сама разрешила себе тот аборт. Пошла ты! Да и ты сам пошел…
На детях, на очень маленьких детях, особенно если они спят, тоже видна дорога. Юная, безмятежная, добрая, и еще не знающая, что может быть злой. Не ведающая о границах. С туманными звездными зайчиками на нежных щеках. На пятилетней девочке, что сейчас спала и ехала к морю в этом поезде, ты тоже мог бы увидеть и прочитать свой собственный путь. Путь, с которого ты когда-то начинал, и с которого позже свернул.
А Сергей сейчас вспоминал в полудреме город Белую Церковь, мимо которого он однажды проезжал, возвращаясь из Крыма. Это было, наверное, сто лет назад… Ему тогда… сколько? двадцать два? И почему Белая Церковь? И почему появилось на светлом фоне его сна это крылатое слово Серафим. Серафима… Что? Да, в Крыму, в маленьком, нагретом солнцем Гурзуфе, он тогда познакомился с девушкой со странным именем Серафима. У них случилась любовь – в пять, или может быть, шесть встреч, на второй из которых они переспали. Серафима была тонкая, худая девчонка, с большими глазами, с щеками и носом, усыпанным веснушками и с кучерявыми волосами. Младше его лет на пять. Для нее это было первое чувство к мужчине, она сама ему говорила. Они не задумывались ни о чем – просто любили.
Он, если честно, влюбился в Серафиму из-за ее имени, «жар-птичьего», как он ей с улыбкой объяснял. Ну и что? Разве так уж серьезны бывают причины любви?
Почему он сейчас это вспомнил?
Серафима уехала из Гурзуфа раньше, обещая его вечно ждать и любить. А он обещал заехать к ней в Белую Церковь, когда будет возвращаться из Крыма.
Что было бы, если бы человек всегда выполнял свои обещания, даже ребенком?
Да, вот что еще, он не знал, как называть ее уменьшительно ласково. А она с уютной улыбкой пожимала плечами: «А зачем меня уменьшать?»
Тогда он и придумал ей новое имя – Сэфи.
Она усмехалась, это, мол, больше похоже на Софью, а не Серафиму.
Он утверждал, что ударение нужно ставить на первый слог…
Проводница хотела его высадить, ведь у него был билет только до Белой Церкви. Но пьяный, вальяжный, со своим другом – как его, кстати, как зовут? – он уговорил тогда проводницу, оказавшуюся милой и великодушной, не выгонять его из поезда. Купили вина, играли в карты, целовались, проехали и куда-то доехали.
Каким же легким, вальяжным ты когда-то бывал.
Дорога от многого может избавить. Или лишить.
Если все время ехать по звездам, не уклоняться, не сходить, не сбегать – то какая же это дорога?
Он и сбегал.
Он уже спал, когда поезд проехал Ровно, Кривин, Славуту, и многие другие западно-украинские города.
«Дорога не повторяется, - прочитал он когда-то в одной из своих книг юности, - Повторяется только то, что в тебе. Поэтому любое однообразие – ложь, которую ты сам себе выдумал».
Проснулся он в каком-то тихом городке, где поезд долго стоял. Вышел на перрон. Закурил. Стоящие рядом проводники обсуждали, что к поезду цепляют вагон с арестантами. Кто-то еще из пассажиров неторопливо рассказывал, что сидел в тюрьме и только что освободился. Было тепло, солнечно. Он решил, что поедет прямо в Крым, потому что билет у него до Симферополя. И там, в Крыму, и может быть, в Гурзуфе, он проведет так как хочет остаток отпуска, который он так глупо начал проводить с женщиной, которую думал, что любит.
Поезд тронулся.
В ресторане почти никого не было, кроме одинокого мужчины с газетой и двух девушек, что-то бурно обсуждающих за бутылкой вина.
Он сел напротив девушек, через дорожку от их столика. Одна из них быстро взглянула на него из-под падающих на глаза темных волос. Сергей собирался заказать пиво и что-нибудь горячее. А когда подошла официантка, то, посмотрев меню, он спросил армянский коньяк «Арарат», салат цезарь, мясо по-французски, жареный картофель, апельсиновый сок и жульен.
Когда заказ принесли, он стал медленно есть, наливая и выпивая маленькими порциями коньяк. При этом он ощущал накатывающие волны интереса, которые шли к нему от столика с женщинами. Ток этих волн ударял в него, обволакивал бурлящими пузырьками, выпрямлял, приподнимал его тело и душу. Девушки все время что-то обсуждали – кажется, то, что одну из них бросил ее парень и что теперь с этим делать. Сергей несколько раз, как бы задумчиво, взглядывал в их сторону – и каждый раз черноволосая, словно бы невзначай, продолжая говорить с подругой, бегло осматривала его. Это было похоже на игру солнечных зайчиков, которые посылали друг другу живые тела, полные сотен кровяных дорог, артерий, сосудов и мыслей, бегущих по своим темным и светлым путям.
- Молодой человек. Извините, у вас не будет листка бумаги?
Сергей повернул голову – приподнявшись из-за стола, на него смотрела, широко раскрыв глаза и чуть оттопырив в улыбке губы, девушка с темными волосами.
- И ручки, - добавила она. Затем закрыла и открыла глаза. После чего глаза ее заискрились, стали хрустальными.
Он всегда носил с собой записной блокнот с вставленной в него авторучкой. Чуть подумав, Сергей вырвал чистый листок и протянул его вместе с ручкой.
- О, спасибо!
Склонившись, голова к голове, девушки принялись что-то рисовать на листке – вернее, больше рисовала светловолосая с пухлыми щеками, а темноволосая руководила.
- Ну вот, - констатировала темная - у тебя в характере слишком много женского, Лера. Я ж говорила.
- Ну и что? – произнес хмурый пухлый голос.
- А то, что чтобы противостоять мужчинам, надо иметь хоть немного в себе мужского. Поэтому он от тебя и ушел. Чистые полюса в наше время не сходятся.
- Рит, не он от меня, а я от него, - упрямо проговорила светло-пухлая.
- Это тебе только так кажется. Смотри, какие слабые у твоего человечка ручки, какие пухлые бедра. Прямо принцесса гороховая! К тому же, сколько поперечных линий! Под горлом, на груди, на поясе…
- Но это же воротник, пояс, одежда!
- Это линии твоей несвободы, Леруся. И их у тебя слишком много, чтобы удерживать мужчин.
- Ага. Как будто ты их удерживаешь!
Было странно, что голоса их усиливались, будто специально для него. Странно и даже смешным было и то, что точно так же, как вели сейчас себя эти девушки, и Сергей поступал в юности: так же, в кафе или баре, он и его друг весело и громко о чем-то спорили, привлекая внимания каких-нибудь девчонок, невозмутимо пьющих кофе или коктейль, но ловящих при этом ушами все их слова. И в конце концов…
- А вы не желаете?
- Что?
- Не желаете определить, кого в вас больше, мужчины или женщины? – вежливо-весело звучал ее голос.
Секунду-две, он и она, улыбаясь, осыпали друг друга звездной пылью своих встретившихся дорог.
Потом он шагнул в ее колею.
Сел напротив обеих, перенес за стол недопитую бутылку коньяка и что-то из еды.
- Так, что тут у вас…
- Психологический тест на определения причин жизненных коллизий. Рисуйте человечка.
- Любого?
- Да, какого хотите. Какой впрыгнет в голову.
Он взял салфетку и начал что-то выводить, потом остановился.
- Только не задумывайтесь. Нельзя сильно задумываться.
Сергей дорисовал.
- Ну вот, а говорили, что мужчина…
Все трое рассмеялись.
- А кто же я?
- Ну вот смотрите, - Рита водила пальцем по рисунку. - У вашего человечка левая рука и нога, если смотреть с его стороны, толще правой руки и правой ноги. Это значит, что в вас довольно много женского. Вы художник?
- В некотором роде. Программист. А вы психолог?
- Мы с Лерой закончили полиграф полиграфыч и едем на море. Дизайнерский факультет, наш девиз – дизайн спасет мир.
- А что значит, если во мне женское?
- Что вас не устраивают чистые женщины. Вам нужны женщины с частью мужского.
- Как Рита, - кивнула Лера, - вот у нее человечек получился с большой правой рукой и плечом. Вы друг другу идеально подходите, вам надо срочно жениться.
- Слушайте ее, - искристо рассмеялась Рита, - Лера со своим парнем рассталась и злится.
По просьбе девушек он заказал еще вина, порцию коньяка, салаты, апельсины, они выпили, потом принесли шампанское, и они снова пили, и снова говорили.
Разговор шел о чем угодно, и все слова, которые произносились, ему нравились, потому что когда тебе нравится женщина, а ей нравишься ты, вы оба немного глупеете, или наоборот, становитесь очень умны. И все это, в сущности, одно и тоже.
- Так вы тоже в Крым, отдыхать?
- В общем да…
- И один?
- Почему же один? Вот с вами, - с улыбкой.
- Ритка, мы едем втроем! А почему Крым? Поехали в Ниццу.
- Можно и в Ниццу.
- Кстати, а у вас нет друга? Мне всегда почему-то нравились мужчины постарше…
Покачиваясь, Лера двинулась в туалет. Рита сразу пересела к Сергею и слилась с ним мягким горячим боком, и ее пальцы, длинные и сухие, сплелись с его пальцами.
Леры не было долго. Наконец, она вернулась: мокрая, бледная, тяжело дышащая.
- Что с тобой?
- Ты же знаешь, мне нельзя мешать вино с… - Лера икнула, дернула головой и едва не упала.
Сергей подозвал официантку. Расплатился. Когда он доставал и отсчитывал деньги, то отметил почти бессознательно, что Рита при виде денег так же поджимает губы и становится похожей на статую, как и его бывшая жена, как и многие его женщины, с которыми у него что-то было после жены.
В темноте купе, где за полузашторенным окном мелькали летящие пятна света, и кто-то храпел наверху, они уложили Леру на нижнюю полку.
Вышли, стали рядом в коридоре, глазами к окну.
Ее тело было почти расслабленным, но не до конца.
Он целовал ее в мочку уха и шею, а она его, закрыв глаза, в глаза.
- Хочу тебя, - шепнул он ей в ухо.
- И я тебя…
- Может, ко мне, - сказал он, зная, что это невозможно.
- К тебе далеко. Лучше у меня…
- А у тебя…
- Лера заснет, наверху наша подруга со своим парнем… Мы же и в ресторан пошли, чтобы им не мешать.
- А…
- Покурим, пока Лерка заснет?
Подрагивая от мягких толчков уверенности, он шел впереди нее. В тамбуре Рита достала сигарету. Не успела она сделать затяжку, как Сергей вытащил сигарету у нее из губ, обнял, прижал к себе и начал целовать. В тот момент, когда он обнял ее – Рита перестала быть полурасслабленной, как в коридоре, вся повлажнела и стала стекать по нему и обтекать его, словно медуза. Он неистово целовал ее, задрав ее юбку и мял ее ягодицы, а она, откинув голову, влажно дышала и сжимала пальцами его пах. Еще немного – и он, вероятно, вошел бы в нее.
Но вдруг, во вспышке сознания, совпавшей с промелькнувшим в тамбурном окне каким-то ярким источником света – вероятно, проехали полустанок с домом и фонарем – Сергей увидел себя, мявшего женское тело, словно тесто на засыпанном мукой столе, и его возбуждение сразу увяло, стало суетливым и мелким. Рита почувствовала, что он изменился и осторожно застыла. Простояв так без движения несколько секунд, оба почувствовали, как мрачный холод заползает в их влажные тела – особенно там, где они только что истово мяли друг друга. Секунда, и Сергей вновь продолжил страстно обнимать и целовать женщину – словно хотел доказать, что он двинулся дальше, не остался на месте.
- Я хочу тебя, - сказал он.
И тут же вспомнил, что говорил точно также одной девчонке в шестнадцать, после прослушивания песни Битлз, в которой были такие же слова.
«И я тебя», - ответила та девчонка, и они слились друг с другом, и небесные звезды спустились, и вошли в них, и сверкали у них изнутри.
Рита же в ответ промолчала.
Не поднимая головы, она продолжала обнимать его. Но как-то иначе.
Может, в ней и было что-то мужское, но она женщина. Женщина, которая всегда чувствует, когда мужчина, берущий ее, вдруг колеблется – пусть даже это колебание длится меньше мгновенья.
- Мне что-то тоже, не очень… после коньяка с шампанским… - Рита ласково отстранилась и посмотрела на него искрящимися глазами, - давай лучше… уже в Крыму.
- В Крыму?
- Ну да. Ты же едешь с нами?
- Да… Конечно, еду.
- Ну вот видишь. И там я тебя так замучаю, ох! – оплетя руками его шею, Рита, закрыв глаза, звонко поцеловала его в губы.
Теперь и ее слова – про «замучаю» - прозвучали фальшиво, и он почувствовал это.
- Ну, давай, Сереженька. Завтра в шесть поезд прибывает в Симферополь. Увидимся!
Бхагавад Гита. Новый перевод: Песнь Божественной Мудрости
Вышла в свет книга «Бхагавад Гита. Песнь Божественной Мудрости» — новый перевод великого индийского Писания, выполненный главным редактором «Перемен» Глебом Давыдовым. Это первый перевод «Бхагавад Гиты» на русский язык с сохранением ритмической структуры санскритского оригинала. (Все прочие переводы, даже стихотворные, не были эквиритмическими.) Поэтому в переводе Давыдова Песнь Кришны передана не только на уровне интеллекта, но и на глубинном энергетическом уровне. В издание также включены избранные комментарии индийского Мастера Адвайты в линии передачи Раманы Махарши — Шри Раманачарана Тиртхи (свами Ночура Венкатарамана) и скомпилированное самим Раманой Махарши из стихов «Гиты» произведение «Суть Бхагавад Гиты». Книгу уже можно купить в книжных интернет-магазинах в электронном и в бумажном виде. А мы публикуем Предисловие переводчика, а также первые четыре главы.
Книга «Места Силы Русской Равнины» Итак, проект Олега Давыдова "Места Силы / Шаманские экскурсы", наконец, полностью издан в виде шеститомника. Книги доступны для приобретения как в бумажном, так и в электронном виде. Все шесть томов уже увидели свет и доступны для заказа и скачивания. Подробности по ссылке чуть выше.
Карл Юнг и Рамана Махарши. Индивидуация VS Само-реализация
В 1938 году Карл Густав Юнг побывал в Индии, но, несмотря на сильную тягу, так и не посетил своего великого современника, мудреца Раману Махарши, в чьих наставлениях, казалось бы, так много общего с научными выкладками Юнга. О том, как так получилось, писали и говорили многие, но до конца никто так ничего и не понял, несмотря даже на развернутое объяснение самого Юнга. Готовя к публикации книгу Олега Давыдова о Юнге «Жизнь Карла Юнга: шаманизм, алхимия, психоанализ», ее редактор Глеб Давыдов попутно разобрался в этой таинственной истории, проанализировав теории Юнга о «самости» (self), «отвязанном сознании» и «индивидуации» и сопоставив их с ведантическими и рамановскими понятиями об Атмане (Естестве, Self), само-исследовании и само-реализации. И ответил на вопрос: что общего между Юнгом и Раманой Махарши, а что разительно их друг от друга отличает?
www.peremeny.ru-портал вечного возвращения
Вы можете