НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

И Киса опаздывала на свидание к своему любимому уже на двадцать минут. И он мог её не дождаться и уйти. И она проклинала своего мужа, который так долго завтракал и не уходил по своим делам, что из-за него она теперь опаздывает к своему любимому. Хотя она иногда обожала своего мужа именно за то, что только он, а больше никто, даже не она сама, мог защитить её от любимого. А сам любимый не мог защитить от себя, и она пряталась у своего мужа за пазухой, чтобы как можно чаще не встречаться с любимым. Но кто же тогда захочет быть мужем?

А кто захочет быть любимым? А никто ни кому не предлагает. Но сейчас, когда она опаздывала, она больше всего боялась, что он её не дождётся. И она опоздала на полчаса. Что же она увидела! Он стоит не один, а с каким-то господином и они беседуют. Оказалось, что это его друг. Очень близкий человек. Почти родной. Как брат. И ему было столько же лет, сколько и любимому, а выглядел он старше, но лучше, как-то злее, но умнее, и выше ростом, и вообще во всех отношениях брат, но не по крови, а такой у них был братский союз, что они могли вместе загулять, вместе набить морду одной сволочи. Они не видались уже полгода и никак не могли наговориться про Таню, на которой этот друг полгода назад женился, из-за чего они и не виделись, а ребёнку уже три месяца. “Мне твоя бывшая недавно звонила, – сказал любимый, – сказала, что ты дикарь”. И при слове “дикарь” они оба рассмеялись. И Киса засмеялась. И вдруг этот друг её любимого перестал смеяться. (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Проснувшись среди ночи, Киса вдруг поняла, что она осталась ночевать у господина Ив. Что сейчас она лежит в отдельной комнате, и рядом господина Ив нет. Для гроба она была большой, эта комнатка, но для комнатки она была маленькая, как гроб. Гробик. Нет, для гробика она была велика. Гробница. Усыпальница. Да, она здесь спала. Киса, в этой комнате-усыпальнице. Там был потолок, крышка, заклеенная пластырем, почему-то составляющим крест, под пластырем проглядывали подтёки. И тут она вспомнила свой сон. Сон был вот про что. Сначала она стояла на асфальте, а потом приподнялась на такой бетонный бордюрчик. И перед ней стоял человек, с которым она беседовала о литературе. И потом оказалось, что бордюрчик каким-то образом приподнимается, а она продолжала беседовать, и сначала она подумала: “низко – , успею спрыгнуть” – и опять продолжала беседовать, и она поднималась всё выше и выше, и в какой-то миг ей показалось, что внизу вода, серая, как асфальт, и она подумала: “успею нырнуть”, и она продолжала беседовать, а потом она уже поняла, что стоит на огромной высоте, и внизу метров сто, и там ходят автомобили, там такой автобан, и она не может спуститься вниз, и эта точка – это и есть смерть, а человек, который всё беседует с ней, он говорит очень
громко, но из-за шума автомобилей голос его еле слышен, и у неё уже болит спина от напряжения. И она прижимается к столбу, чтобы не упасть и не разбиться. Это трудно. И тут заболели ещё и ноги. И лететь вниз головой тоже не хотелось прямо под автомобили. И смерть заключалась собственно в прыжке. Сон был
– про смерть. А сон про смерть – был про прыжок. А.прыжок – про жизнь, про желание проснуться. И она проснулась. И она проснулась от сна, от смерти, от прыжка. И она подумала: интересно, как это я заснула? С чего бы это? Она помнила, как на лестнице господин Ив её поцеловал. А потом она уже ничего не помнила. “Напилась я что ли?” Но она не помнила, чтобы она что-нибудь пила. Ещё она хотела знать, было ли у неё
с господином Ив или нет. Это был ряд интересных вопросов, на которые у неё не было ответа. И в конце концов, где он сам, этот господин? (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Это была любовь с первой ебли, как с первого взгляда.
Она знала, куда шла – к поэту.
Он не знал, кто к нему придёт.
Знал, что она пишет стихи, рисует, уже второй раз замужем – в двадцать лет, но как выглядит абсолютно не представлял.
И когда он открыл; не бритый, не даже плей-бой, совсем какой-то нормальный мужик стоял перед ней.
Слесарь, что ли?
Она даже осмотрелась, нет ли здесь поэта?
Но кроме этого, здесь не было никого.
Именно он, слесарь, мужик, если надо кран вправит, и на скаку остановит.
И он был один.
И почему-то увидя её, при своей небритой щетине, при своём некостюме, в своих, так сказать засранных аппортаментах, он решил её поцеловать.
Он был ещё раз не брит, и как ему казалась, не трезв.
И он упал.
В самом деле он упал на колени. И он поцеловал её не в губы. (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Звонок в дверь. Тишина. Потом такой коротенький звоночек. И опять тишина. Если это свои, то можно и не открывать. Это свои – поскрёбывание ключами в замочной скважине. Александр Сергеевич зашел в комнату к Кисе, он холодный после улицы, а она тёплая в постели. Он даже в каплях дождя. Он очень приятный, если его потрогать. Приятный, как собачка с холодным носом, только умнее, даже когда не разговаривает, и глазки такие же грустные, как у собачки. Приятно, что человек иногда напоминает зверюшек. И тогда человек становится лучше человека. Он был милым – и время прошло. Ведь когда живешь один – время длиннее. Когда вдвоем – оно кончается в два раза быстрее, когда компания – оно улетучивается сквозь дым.

Чтобы жить вместе с человеком, он должен чем-то поразить, чем-то человечески, он должен стать (какое неприличное слово придётся сейчас употребить) – родным что ли. Слово неприличное даже для признания. Уж лучше «дорогой», а ещё лучше «моншер», вообще ничего не значит, а «родной» – это почти голый, а если в тряпках, то может даже и в грязных. И вот Александр Сергеевич был чем-то таким, близким к этому слову. Может, это даже и плохо для жизни, когда тебя видят после туалета, сортира, бессонной ночи. Когда ты можешь быть даже стервой. Даже сукой. Всё-таки он не понимал от всего сердца, души, он не понимал ни умом, ни зимой, он просто никак не мог понять, почему она ему изменяет, если говорит, что любит его? Изменяет, любя, что ли? Но не от скуки же? Неужели в нём мало места, чтобы её вместить? В нём полно места. И так же как Августин всё пытал бога, все добивался от него, чтобы хоть каким-то образом бог дал ему понять, что вот если бог придёт к Августину, то найдёт ли он в нём место для себя. Но ведь Августин зря так терзал Бога, потому что если Бог к нему придёт, то на самом деле, он к нему не придёт, а Августина к себе подзовет, а уж у Бога хватит места и для Августина, и для мамы, и для Леры. И вот так же Александр Сергеевич мысленно терзал Кису, что если ей в нём мало места, то пусть она возьмёт всего его в себя. Он хотел ей об этом сказать, но не мог найти слов. Слова все были какие-то стебанутые, и надо было выстёбываться, чтобы об этом сказать, это была бы пустая стебля, это был бы пустой стёб. А птица в небе – это перевёрнутая рыба. (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

А в свободное время она посещала католическое кладбище, ради прогулки. Оно было что-то вроде сквера. Хотя деревьев было больше чем могил. Были могилки и могилы. Были памятники и памятнички. Были надгробия и надгробища. Были склепы. И туда можно было заглянуть в окошко. Заглянув в первый раз через разбитое стекло, Киса испугалась. Кого? Покойника? Некую силу? Потустороннюю? По ту сторону окошка была маленькая комнатка. Сарайчик? То на что может рассчитывать на том свете богатый человек, то есть его труп. Бедный человек, то есть труп его, то есть прах его, будет рассеян по ветру. И в этом сарайчике, в склепе, было мусорно. Грязно. Валялись банки из-под кока-колы, разбитая бутылка, кость, не трупа, куриная, опавшие листья, бумажки, выцветшие газеты. Все, как в сарае. Пели птицы. Может быть соловьи. Это католическое кладбище было чище православного. И холоднее. Ухоженное; травка, белки. Цветы. И никаких лиц покойников, никаких барельефов, никакой любимой Тане от любимой мамы. Ни орденов, ни космонавтов, ни военных, ни лётчиков «на память от экипажа». Оно было даже умнее православного, это католическое. Оно было расчётливей. И в нем был некоторый стык. И сдержанность. И оно было удобным. И в нём не было ни какой тайны. В нём не было разгульной православной вакханалии. В нём не было разгульного вакханального смирения. Оно было ни горячим, ни холодным. Оно было тёплым. Даже тёпленьким. Таким тёпленьким местечком для покойников. И даже покойники казались покойничками. Оно было игрушечным, вот что, это кладбище. Оно было мёртвым. Оно не было живым. А православное кладбище – живое. Со своей глупостью, дебильностью, уродством, гением, страстью, грязью, моветоном, жалкостью, ущербностью, бедностью, нищетой, с дождиком, размывшим дороги. Со своей заботой. Марфа, Марфа! Ты, Марфа, в вечной заботе, Марфа, со своими яйцами вкрутую, куличами, свечками, горшками и консервными банками. С жизнью, скопившейся после живых, с мраморными дурами и бедными крестами, с православными берёзками. (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Старинная китайская сказка

В далёком жёлто-голубом Китае, жёлтом, как песок, и голубом, как небо, случилась однажды в магазине одна история. Хозяин магазина, бывший лимитчик, а к тому же он ещё сидел в тюрьме пятнадцать суток за хулиганство, а в школе его выгнали из комсомола, он был матерщинником и второгодником. И вот этот хозяин магазина купил лягушку, зелёную, как лягушку. А сам он был хитрый, как змея. А у него жила змея, мудрая, как хозяин магазина. У хозяина была молодая жена, прекрасная, как пятнадцать лет. И однажды змея проглотила лягушку. А потом так больно укусила жену хозяина, так ядовито, что та умерла прямо на месте. И хозяин прямо на месте зарубил змею. А внутри змеи была лягушка, разрубленная пополам вместе со змеей. А внутри лягушки был камень, прекрасный, как бриллиант. А это и был бриллиант на самом деле. И хозяин задумался. Он думал и думал о смерти: лягушки, змеи и жены. И он пошёл в соседнюю лавку к одному скупщику драгоценностей и продал ему камень. И на вырученные деньги он устроил бриллиантовые похороны жены, печальные, как пятнадцать лет. А после этого он внезапно разбогател. Откуда, спрашивается, пришло к нему богатство? (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Прошла неделя. Она прошла в трудах. Серёжа чертил. Киса вязала, как Пенелопа – свяжет и распустит. Похоже, ей нравился процесс. А Серёже нравился свитер, которого так и не было, потому что как только он был почти готов, Киса говорила: «не то». И от свитера оставались клубки. Она играла с ними, как кошка.

Оно было почти морозным, это утро. Почти зимним. Почти московским. Почти. Не совсем. Полдень.

И они шли вдоль реки, по такой узенькой набережной. И народу не было. Почти. Она его сразу узнала. Ещё издалека. Она держала Серёжу под руку. А когда он почти приблизился к ним, Киса остановилась и чуть слышно сказала Серёже: «познакомь». Почему-то господин Ив остановился, поравнявшись с ними; он узнал своего попутчика в поезде и её. Они стояли и смотрели друг на друга. Все втроём. Серёжа протянул ему руку и сказал по-русски: «здравствуйте». Господин Ив пожал Серёже руку. «Здравствуйте», – сказал он по-немецки. «Это моя сестра», – сказал Серёжа по-русски. Господин Ив не понял и улыбнулся. Улыбнулся он очень большим своим ртом. И одним глазом. И бровями, которые у него подскочили вверх. «Это ваша жена?» – спросил господин Ив по-немецки. Серёжа понял слово «жена», но начисто забыл слово «сестра». «Нет», – сказал Серёжа по-немецки. И Киса сказала по-английски: «это мой брат». Господин Ив понял, и все втроём они засмеялись, оттого что с таким трудом объяснились. У него был глухой смех, у господина Ив. Он искал её уже целую неделю. Он не мог представить, что в таком маленьком городе больше не увидит её. Он каждый день проходил по той улице, где увидел её впервые у витрины. (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Когда Киса вышла из дома, Сережа еще спал. Она вышла бесшумно. И немного прогулявшись, она остановилась у витрины маленького магазинчика. Магазин был закрыт. И внутри – темно. Она рассматривала ножики на витрине: маленькие, большие, кривые. Коробка с монетами. Замшевый футляр для книги, украшенный бледными камушками. А один камушек выпал.

Киса была в голубом коротком пальто, которое отражалось в темной витрине, как вертикально поставленный водоемчик. И когда она заметила, что камушек выпал, она заметила еще одно отражение в витрине. Это был кто-то очень большой. Киса оглянулась и даже немного закинула голову назад, потому что человек, который стоял за ней был высокого роста и смотрел он не на витрину, а на нее. И глаза их встретились. То есть глаза Кисы встретились с одним глазом этого господина, потому что второй его глаз то ли не видел, то ли смотрел как бы мимо. Это был господин Ив, Он видел, как она подходила к витрине. Она его не видела. Его внимание привлекла эта совершенно западная женщина с совершенно восточным лицом. «Иностранка»,– подумал он. «Иностранец», – подумала Киса. Сейчас спросит, как пройти на такую-то улицу. Может из-за её праздного вида, её часто спрашивали, где то-то и то-то, и она отвечала по-английски: «Я не понимаю». Он не спросил. Она не ответила. Оставаясь у витрины, он проводил её взглядом до перекрестка, пока она не свернула на другую улицу. Если бы он сейчас поторопился, он успел бы ее догнать. Но господин Ив пошёл совсем в другую сторону. А Киса, дойдя до перекрёстка, свернула налево, и пройдя немного вперёд, она оглянулась. Ей показалось, что этот высокий господин сейчас выйдет из-за угла дома. (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ – ЗДЕСЬ.

Однажды в студеную зимнюю пору шёл поезд. В купе сидели два господина. Они ехали в одну и ту же сторону. Но господин Ив, который сидел по ходу поезда, видел один пейзаж, а Серёжа, который сидел напротив, видел уже совсем другой пейзаж. И вот так в течение всего времени, находясь в одном и том же пространстве, в этом купе, они были очевидцами совершенно разных картин, мелькавших за окном. Всё, что наблюдал господин Ив, совершенно не попадало в поле зрения Серёжи. А всё, что видел Серёжа, было скрыто от господина Ив. Как будто из купе можно было наблюдать явную сторону мира, и тут же одновременно её обратную сторону. Конечно, Серёжа не знал, что этого господина так зовут. Серёжа смотрел то в окно, то на господина Ив. И не мог определить его возраст. Какой-то он был вечный, этот господин. То есть ему могло быть и триста лет, и в свои триста лет выглядел он лет на сорок. И выглядел он хорошо. Может, он был и не красив, но наружность его поражала. Казалось, что его глаза посажены не одинаково. Правый – глубже. А левый как бы совсем на поверхности, чуть ли не плавал в воздухе даже. К тому же казалось, что этот левый ничего не видит. Если Серёжа и чувствовал на себе взгляд этого господина, то только одного глаза – правого. И форма его голова была не совсем правильной. Слишком длинная голова, такая, какая бывает вместе с бородой. Но бороды как раз не было. Борода была внутри господина Ив. А снаружи он её брил. И когда господин Ив смотрел в окно, он покусывал губы, может, поэтому они и были такими яркими. А вот нос у него был как нос. (more…)

НАЧАЛО РОМАНА – ЗДЕСЬ.

Слова – это только шум
слова – это физиологическая потребность
слова – это несостоятельность мысли
слово пренебрегает словом
слову мало слова
в слове мало слова
слово конечно
слово можно обожать
слово имеет скелет, плоть
у слова есть тень
словом можно играть
но словом нельзя играть в шашки, шахматы, карты
с помощью слова нельзя перейти шоссе
в слове есть страх слова
в слове слишком много букв. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ