ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ.

«Но по-настоящему поворотным моментом, после которого перестройка начала приобретать необратимый характер, стала XIX Всесоюзная конференция КПСС. К этому решающему шагу подвели и явная пробуксовка с преобразованиями экономики, и радикализация общественного мнения», – утверждает Михаил Горбачев. С этим невозможно не согласиться, но только надо иметь ввиду, что и общественное мнение радикализировалось, и экономика пробуксовывала именно благодаря «Чисто политическим» усилиям нашего героя.

Вообще-то идея проведения XIX партийной конференции (непосредственным результатом которой стала политическая реформа) впервые была озвучена еще на январском Пленуме 87 года. А формальное решение о ее проведении было принято еще примерно через полгода, на июльском Пленуме. Этот пленум был как раз посвящен проблемам экономической реформы (дело в том, что в начале 87-го случился первый перестроечный сбой в экономике: промышленное производство упало на 6% по сравнению с декабрем 86-го). На пленуме и в ходе подготовки к нему было сломано много копий. Либерально (относительно, конечно) настроенные экономисты уже убедили Горбачева в том, что надо немедленно предпринимать радикальные меры, объяснили даже – какие. Однако Михаил Сергеевич так и не смог настоять на их последовательном проведении – время уже ушло, страх был не тот, почтение перед генсеком было во многом утеряно. В результате решения пленума оказались компромиссными, половинчатыми, а кое в чем просто нелепыми. Чего стоит хотя бы содержавшийся в Законе о предприятии (который использовался в качестве правовой основы намечавшихся преобразований) раздел, согласно которому коллективы могли были выбирать директоров предприятий, при том, что так и не получили реальной экономической самостоятельности.

Впрочем, не наше дело вникать в экономические тонкости перестроечных начинаний (в которых, может быть, и нет никакого собственно экономического смысла), наше дело понять, почему Горбачев совершал те или иные поступки. В частности – почему он решился на политическую реформу. Вообще-то генсекствовалось ему в 87-м еще совсем не плохо, хотя иногда он уже и стал натыкаться на скрытое раздражение (еще не оппозицию) со стороны некоторых своих партийных соратников. На июньском Пленуме, конечно, не все получилось, что было задумано, но разве это основание для колоссальных перемен в управлении гигантской страной? Нет. К тому же, насколько можно судить, в июле 87-го Михаил Сергеевич еще не знал, о каких конкретно переменах пойдет речь на XIX партконференции.

А вот к февральскому Пленуму 88 года кое-что начало проясняться. Надо иметь ввиду, что он прошел уже после имевшей широкий общественный резонанс октябрьской стычки с Ельциным, после открывшего новые возможности для исторической публицистики доклада Горбачева к 70-летию Октября, после посвященного демократизации общества ноябрьского совещания партийных работников, после открывшей новые горизонты гласности декабрьской встречи Горбачева с руководителями средств массовой информации, деятелями науки и культуры. Результатом всех этих мероприятий стало то, что уже и высшие руководящие органы партии превратились в своего рода дискуссионный клуб. Горбачев вспоминает: «Все чаще перед началом заседаний Политбюро и Секретариата происходили дискуссии по поводу наиболее острых публикаций прессы, передач радио и телевидения. Независимо от повестки дня этот разговор продолжался и на самих заседаниях, оттесняя порой существенные вопросы, требовавшие скорого решения».

Ну так на то она и гласность, элемент «Чисто политической работы», чего ж вы хотели. Но Горбачев как будто не очень доволен, он продолжает рассказ о работе Политбюро следующим образом: «Страсти кипели. Каждый раз часть членов Политбюро, в первую очередь Лигачев, повторяли одно и тоже: мы упустили прессу, потеряли всякий над ней контроль, ответственность за это ложится на Яковлева. При этом Егор Кузмич прекрасно понимал, что дело в принципиальном направлении нашей политики, но, поскольку до прямых нападок на Генерального секретаря еще не дошло, мне лишь указывали на излишнюю терпимость, призывали что-то предпринять, «положить конец». Помимо Лигачева Михаил Сергеевич называет еще нескольких смутьянов: Соломенцев, Чебриков, Язов и в конце концов примкнувший к ним Рыжков. Быть может, я неуместно скажу, но – от чистого сердца: если бы генсек в ноябре образцово-показательно расправился с Ельциным, вышеперечисленные товарищи сидели бы тихо, не смели бы подавать свой глубоко противный истиной демократии голос.

Так вот – февральский Пленум. Он, как выражается Горбачев, «был «отдан» реформе школы». Докладчик – Егор Лигачев. «Повестка дня не вполне отвечала требованиям момента, – говорит Михаил Сергеевич, – но менять ее было уже поздно, и я принял решение выступить на Пленуме по вопросам идеологии». За этой нейтральной фразой много стоит интересного. Воротников в своем «Дневнике» по сути утверждает, что с этими «вопросами идеологии» генсек обвел консерваторов вокруг пальца.

Вот как понимает эту ситуацию Воротников: «Решения январского (1987 г.) Пленума ЦК открыли широкий путь демократизации, гласности; считалось, что они дали и концептуальную основу пропагандистской работы и т.п. На деле же средства массовой информации, отдельные члены руководства по-разному трактовали демократические процессы перестройки, ее идеологическое и, если хотите, теоретическое обоснование. Поэтому на Политбюро и приняли предложение Горбачева, чтобы он в выступлении на Пленуме основное внимание уделил идеологическим проблемам». Ну, он и уделил, о чем – ниже.

А вот как он провел своих доверчивых товарищей, читаем у Воротникова: «Вопрос этот в повестку Пленума не вносили. Материалов никаких не готовили, доверив Горбачеву выступить по сути». Правильно, надо доверять генсеку, он лучше знает. «Но как оказалось после, его выступление было обширным докладом «Об идеологическом обеспечении перестройки». В нем был высказан ряд принципиальных положений, которые на Политбюро не обсуждались. Доклад членам Политбюро роздан не был, и, думаю, большинство из нас эти «новации» услышали впервые. Воспринять их истинный смысл на слух было трудно. А когда выступление состоялось, то Горбачев предложил этот вопрос внести в повестку дня Пленума и принять «короткое» решение, поручив отработать его Политбюро. Все согласились. Так, по существу явочным порядком, впервые в практике проведения Пленумов ЦК был внесен без подготовки один из принципиальных вопросов нашей деятельности – идеологическое обеспечение перестройки».

Иначе говоря, Михаил Сергеевич просто кинул товарищей, которые безгранично ему доверяли и к тому же – просто неспособны были следить (на слух) за ходом его быстрой мысли. Воротникову, кажется, даже приятно быть облапошенным хитрым генсеком: «Вновь Горбачев проявил свое мастерство аппаратчика, с ходу внеся на Пленум этот вопрос. А может, и готовил его заранее, обыграв как экспромт? Скорее всего, было так».

Таким образом на февральском Пленуме получилось фактически два доклада. Горбачев в «Жизни и реформах» весьма искусно подчеркивает свои расхождения с Лигачевым, рассказывая об этих двух докладах на пленуме. Доклад Лигачева назывался бледно, скучно, рутинно «О ходе перестройки средней и высшей школы и задачах партии по ее осуществлению». Доклад Горбачева был опубликован под ярким, хлестким, праздничным заголовком «Революционной перестройке – идеологию обновления». Под стать заголовкам были и тексты. Лигачев говорил «о классовом воспитании, идейности, о недопустимости притупления идеологической бдительности». Традиционные партийные банальности. А Горбачев – о том, что «демократизация общественной жизни и радикальная экономическая реформа требуют от партии и общества осмысления новых реальностей, перспективы дальнейших действий».

В воспоминаниях М.С. его доклад видится так: «На февральском Пленуме было сказано, что именно человек, его интеллектуальный и политический облик, мастерство и способность к творчеству, патриотизм и интернационализм будут стоять в центре бытия и в конечном счете определять успех социальных преобразований». Ну об этом генсек твердил постоянно, зря он говорит, что «многое в этих словах звучало непривычно». Правда, никому и в голову не приходило понимать это в духе знакомой нам горбачевской нелюбви к хозяйственной деятельности и партийному руководству ею, как предлагает понять это бывший генсек в своем пересказе доклада: «Высшей ценностью провозглашалось не то, чему нас учили: руководящая роль партии, государственная собственность, плановость развития. Или, проще, тонны стали и пуды хлеба, километры железных дорог и метры тканей».

То, что коммунисту, занимающемуся «Чисто политической работой», не надо лезть в управление государственной собственностью, а надо, напротив, бежать без оглядки от всякого рода тонн, пудов, километров и метров, это, конечно, самая сокровенная, пронесенная через всю партийную карьеру мысль Генерального секретаря ЦК КПСС. Но это мы сейчас с вами знаем, поскольку пристально изучаем духовную, так сказать, биографию Горбачева. А товарищи по партии, которые никогда ничего всерьез не изучали, кроме козявок из собственного носа, ничего этого знать не могли. Вот, например, Воротников (какой-никакой, а консерватор) вообще не услышал никакой крамолы в выступлении Горбачева. Пересказывает выступление очень подробно, а крамолы никакой из этого пересказа не вычитаешь. Да еще и прибавляет: «Мне оно на слух импонировало».

Конечно, Михаил Сергеевич несколько сгущает краски, излагая задним числом свой доклад. Но это ничего. Все равно ведь более внимательные и проницательные, чем Виталий Воротников, товарищи очень оценили и предпленумовый маневр, и само выступление поняли правильно. То есть – увидели в нем несколько больше, чем было в действительности сказано. Разумеется, они смотрели на дело совсем не так, как мы сейчас смотрим. У них ведь тогда был политический интерес к тому, что говорил Горбачев. А у нас сейчас – интерес скорее академический. Для нас в первую очередь интересно прямое признание Михаила Сергеевича в том, что он невзлюбил Шестую статью брежневской Конституции именно потому, что она у него ассоциировалась с ненавистным ему с молодых ногтей партийно-бюрократическим руководством хозяйственной деятельностью. Ну не любил он этого, а любил «человеческий фактор».

Но как раз именно «руководящая роль партии» и стала главным пунктом разлада генсека с партийными товарищами. Михаил Горбачев сообщает: «Ну а когда я заявил, что и руководящая роль партии «не дана кем-то свыше и на вечные времена», тут уж мои коллеги совсем насторожились: «Как же так, а где руководство партии?» Будь они откровенней, их вопрос звучал бы проще: «А где же наша власть?» Ведь вся идеологическая эквилибристика являлась лишь прикрытием господства номенклатуры». ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

На Главную блог-книги «Гений карьеры. Схемы, которые привели Горбачева к власти»