Начало книги – здесь. Предыдущее – здесь.

Я не собирался писать о Дмитрии Александровиче Пригове. Я просто отправился на «плановый» обход выставок, начав с Государственного центра современного искусства. Все получилось по наитию. ГЦСИ демонстрировал «Новую коллекцию»: последние приобретения. Здесь-то я и нарвался на прощальное письмо Мастера.

О Родине

Первое, что бросилось в глаза на экспозиции – картина Оскара Рабина «Разбитые яйца» (2003). Присутствовали все составляющие его стиля: мрачные окраинные домишки, полуразрушенная церковь, газеты с заголовками, в которые Рабин (пародируя цэу ЦК партийным СМИ) вкладывал собственное отношение к происходящему на Родине. «В Европу за правдой», «Пожар в психбольнице», «Пентагон». Иронично-обнадеживающее: «Русская береза спасет от СПИДа».

В центре композиции – скорлупа от двух съеденных яиц. А вдалеке целехонькое – с пасхальной надписью «Х.В.», напротив которого навсегда затих танк с опущенным дулом, как в Зоне «Сталкера» Тарковского.

Внизу – обрывки газетных фраз: «…(куль)тура нашла… (строи)тельства». Оскар Рабин верит, что его Отчизна (лишившая в свое время художника гражданства), переболев Европой и США, возродится. И дай Бог, чтобы нашлись средства на восстановление ее культуры.

Недалеко тот-арт, видеоинсталляция Абалаковой – Жигалова «Потерпеть немного – и все будет хорошо» (1997). На экране большой гвоздь, его крепко сжимает кулак. Гвоздь вбивают увесистым молотком. В такт ударам молотка на весь экран подрагивает открытая ладонь. Распинают с трудовым энтузиазмом!

В рамках проекта «Russian red» (2000-е годы) Юрий Васильев представил серию снимков мужика с морщинистой потрепанной физиономией, одетого в «нарядный» малиновый пиджак. Эта фигура олицетворяет задавленных крестьянопролетариев. На одном из кадров мужик по-шукшински проникновенно закрыл лицо ладонями.

В противоположность трагично-критичному взгляду на Отчизну идеализированный – Владимира Куприянова. Работа «Без названия» (2007) представляет собой прозрачные пленки, склеенные в форме аквариумов, на которые спроецированы семейные фотографии 50–60-х годов со счастливо улыбающимися советскими гражданами.

Свобода жеста

Осматривая все это, я постепенно приближался к горе газет, громоздящейся в углу под огромным нарисованным глазом. Над ним из красной точки, словно из пулевого ранения, стекала кровь.

Где-то я уже видел подобный?

Все стало ясно, когда рядом с газетами я обнаружил в стеклянном кубе три банки Пригова.

И концептуальные банки, и инсталляцию с глазом (несколько иного содержания) я месяца два назад открыл для себя, набредя на них на втором этаже Третьяковки (на Крымском валу).

Я больше знал Дмитрия Александровича как автора ироничных стишков о «милицанере» и мытье грязной посуды. Однако его вымытые банки из-под кофе не пропали даром.

В жестянках из-под дефицитного в застой растворимого кофе (несомненная ценность для тогдашнего обывателя) Пригов стал «консервировать» духовные ценности, о которых так много профанически говорилось вокруг. Не забыты и «банка водки», и «банка за полное и безоговорочное разоружение Америки». Как же без прикола?

Но тогда из арт-объектов Д.А. больше всего меня поразил крестообразный «Север, Юг, Запад, Восток». Разными цветами там были обозначены стороны света. Верх, синий – «север, голова, родина, небо, бог». Низ, красный – «юг, ноги, измена, земля, дьявол». Лево, черный – «запад, легкие, враг, запад (географически. – К.Р.), лжепророк». Право, желтый – «восток, сердце, враг, китай, антихрист».

Для середины 70-х годов это было просто кричащей эзотерикой. Причем в доступной для обывателей форме. (Как говорил Зощенко: «Для бедных читателей».) Этот человек-стеб, авангардист на грани клоунады, оказывается, раздвигал духовные рамки советской реальности до мировой. А мир ему представлялся Большим Человеком, в голове которого – Бог и Россия (заметьте, Д.А. как отчаянный релятивист-индивидуалист вплоть до последних интервью боялся ее территориального единства, как он считал – благодатной почвы для тоталитаризма, и, тем не менее, Родина – центр его Космоса). Вот так на одной картонке можно уместить религиозную философию Розанова, Бердяева и Андреева.

К нам приехал ревизор

После Хармса литературный юродивый – уже профессия. Стихи Дмитрия Александровича только размером напоминают шедевры Заболоцкого. Пригов – далеко не самый сильный поэт и художник. И он сознавал это.

Официальная литература отвергла его ернические тексты (в Третьяковке имеется машинописный «Первый гробик отринутых стихов»). В ответ он составил иерархию советских писателей по воинским званиям. Они оценивают его заслуги, он – их. Он может себе это позволить. Если другие не смеют, он смеет. Его основное качество – свобода жеста. Более того, это его главная задача – проверять других своей свободой.

«Я поставлен для того, чтобы явить свободу в предельном ее значении в данный момент. Существуют только критериальные ограничения: моя деятельность не должна быть прямо оскорбительной (я не буду входить в церковь и кричать кикиморой), и я не должен убивать человека», – сказал он в одном из интервью. Вот так все серьезно.

Он – ревизор культуры. Пригов заметил: «Если ты занялся этим, должен понять, что тебя любить не будут, но будут уважать». Именно поэтому несколько десятилетий назад он решил, что будет зваться исключительно «Дмитрием Александровичем Приговым». Ему нужна была дистанция, с отчеством – не побалуете.

Его задача – не создавать прекрасные творения, а избавляться от тухлых, лживых. Он спасает обывателя от наездов тотального «милицанера», от фальшивых установок, в том числе и, может быть, от своей. Трогателен отрывок из его рассказа «Сам знаю».

«Недавно случился у меня серьезный разговор с моим малолетним внуком. Нахмурившись и сурово сдвинув брови он заявил:

– Не трогай меня.

– Почему же это?

– Меня Бог сделал.

– И меня тоже сделал Бог, – предпринял я слабую попытку сопротивления, не понимая, куда клонится разговор.

– Он тебя не так сделал.

– Как это не так?

– Сам знаешь.

Я замер. Господи! Как же нелицеприятен этот мир! Как суров, неоспариваем и неумолим! И справедлив, конечно! На этот раз явив себя устами младенца. Действительно, всяк сам знает, как он тотально не прав».

То есть у самого беспристрастного ревизора (интеллектуала) главный инструмент – совесть. И она не может не мучить самого «проверяльщика». Достоин ли он своей миссии? И есть ли в этом относительном мире абсолютные критерии? На этот вопрос Пригов отвечал всю жизнь. Продолжение статьи о ПРИГОВЕ

купить книгу можно здесь.

На Главную блог-книги "Философия Вертикали+Горизонтали"