ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.

Quantite negligeable¹

«Основу прочного правопорядка составляет свобода личности и её неприкосновенность. …Наша государственная жизнь слишком долго – в целом ряде поколений – нас не воспитывала, а развращала, на общем пренебрежении к началу законности, на сознании его бессилия и ненужности воспитывались целые поколения русских людей» (Б. Кистяковский, 1909). – И, спрошу я вас, не оказалась ли жизнь, со своим счастьем, искусством, наукой, экономикой вне и против права, как вне и против церкви мы находились столько лет, и победима ли она (жизнь) для той доли истины, которой располагают современные духовные, литературные вершители? – И ой как не хотелось бы отвечать «нет!»: мол, внутренне положение литературы, как и христианства в историческом смысле, в трёх измерениях Эвклидова пространства – безысходно и безутешно.

«Религиозное осознание действительности можно выразить просто, не прибегая к тонкостям метафизики. Человек от рождения растёт к Богу. Растёт естественно, как из семени и крошечного побега вырастает устремлённое к небу дерево. Всей своей жизнью человек становится личностью, и, чем полнее раскрывает себя как личность, тем более приближается к своей «будущей» обоженности. Каждое дело человека есть как бы возносимая к небу песнь, хотя и поётся ещё неокрепшими и не достигшими полноты звучания голосами. Каждый человек произносит своё аллилуйя, и каждый другой делает это по-другому. Так, в оркестре скрипка играет свою мелодию, а флейта – свою, получается же одно слитное звучание…» – этот благодушный мотив рассказа льётся из уст умирающего гулаговского сидельца Л. П. Карсавина, историка и религиозного мыслителя, в описании его друга А. Ванеева, в 1950-х.

Мы переживаем апогей в развитии важных направлений материальной культуры, продолжал Карсавин, прогуливаясь по угольной насыпи мимо обледенелых бараков. Возможно даже, что главный кульминационный пик ещё впереди. Но вот вопрос: наблюдается ли одновременно кульминация в развитии других важных сторон жизни людей? Таких, как религия, этика, культуры мысли, словесность, искусство и др.? – Декорации в виде бараков можно убрать, добавлю я, всё остальное остаётся как бы нетронутым, в чистоте; правда, Карсавин, на грани голодной смерти писавший о Тройственно-едином Боге, в непостижимости Своей открывающего нам Себя, восхвалял… Рим как идеал мировой империи, наиболее ярко и всесторонне проявившей жизненные и творческие силы человечества, тем более приходившиеся на время здравствования Христа, но и сейчас исходная идея, осмысление «римского» материала не исказило бы полную и точную констатацию фактов, дающих основание для общих современных выводов, например, в привязке отношения к хитрым, хитроумным поборникам государево-имперских земель, имущества, частной собственности… (Похоронили Льва Платоновича в безымянной могиле, подбросив в гроб с умершим ногу, отрезанную кому-то из лагерных больных. И в этой третьей ноге в гробу – безличное, безразличное, тупое равнодушие ко всему тому, о чём так страстно размышлял философ. – Ничего не напоминает?..)

…падёт человек, свеща угаснет… (р. н. песня)

И, как всегда случается и случалось на «весёленькой кухоньке» страны нашей, морально-психологические, этические пределы отступают перед грустной, но вечной трансцендентальностью бердяевской темы о Боге, Свободе, Зле и творческой новизне, в принципе не существующей в контексте падающей сверху реальности как навязанной истины, которую кто-то заставляет признать; и дело тут вовсе не во властителях, явных, тайных, светских, духовных и т.д. и т.п., то есть не в субъекте – это предрассудок; – и самым простым апофатическим действием было бы попытаться экстериоризировать совесть людскую в область абсолютно, идеально свободного универсума, приобретая тем самым качественное расширение собственного опыта до сверхличного, – хм, и мы получим самозамкнувшееся в изоляции индивидуализма пафосное чудище, которое, в общем-то, мы и хотели экстереоризировать, но которое вовсе и не собиралось выбираться из вечного конфликта, сходного с «бунтом разума», лишь по божественному недоразумению называемого Свободой выбора, которую я бы назвал Неисполнением надежд.

Горестное неисполнение надежд, буддийски провоцирующее чаще посматривать из нашего страдальческого эона в сторону воинствующих экстрасенсов, магов и прорицателей, заставляет бояться счастья в эсхатологическом обострении чувства вины и чего-то дурного, если не сказать «страшного», о чём начиналась наша статья; в философском смысле, отбрасывая христианский аскетизм и толстовство, – радости жизни, любви, искусству, красоте и торжеству жизни легче, говоря символически, уйти в «монастырь» – ведь понятие счастья суть «пустое» и «бессодержательное», «не объективированное» и «не сравниваемое». И никто не ведает, что делает другого человека счастливым, но я, как индивидуум, точно знаю, что личное, индивидуальное счастье – это победа в борьбе с запретами, наложенными на мою жизнь, – одновременно понимая вредность эвдемонистической морали: «Лучше быть недовольным Сократом, чем довольной свиньёй» (Д. С. Милль). Утверждать дОлжно не право на счастье каждого человека, чем в принципе занимается литература, а право каждого на Достоинство – верховную ценность, не нашедшую места на нашей «весёлой кухне», – и самое, неизмеримо самое трудное примириться именно с тем, что унижает человеческое достоинство, пусть даже самого последнего из людей, пусть даже самым иносказательным способом. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
_____________
1 Величина, которой можно пренебречь (фр.).

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>