КОШМАRT ПЕРВЫЙ СМ. ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩИЙ КОШМАРТ — ЗДЕСЬ.

[1]

Темнота – и вспышка слепящая (локоть? плечо? колено?..).

Капелька пота, стекающая по спине, застывает на ящерке: главное – успеть запеленговать, он думает, она ведь на Лину, на Лину его похожа, а ещё – ну да, на ту, из Киндберга¹: detka – нет, не читала: есть ли разница, впрочем, уф, да есть ли, на самом деле? Какой же ты вкусный, pa-pa, выдыхает она и, проводя тыльной частью ладони по рту, поднимается с колен, омерзительно вкусный!..

Рыжие волосы, тонкие щиколотки… дрянь, что мне делать теперь? Убей, Лина подсказывает, убей, чтоб не мучалась: вот так (показывает) или та-ак (чертовка…), ах-ха-а!..

Он, пожалуй, обрадуется, если кто-то пустит ему пулю-другую в лоб, но увы: «кто-то» явно не догоняет, и потому он наклоняется, и потому кусает тёплые её пальчики: «ветреные», «смешные»… Ну ладно «ветреные», бормочет она сквозь сон, но почему «смешные», смешные-то – почему-у?.. Тридцать шесть с половиной – она уточняет, она поглаживает ступни: если, конечно, размер имеет значение… если, конечно, думать, будто что-то его имеет!..

Он знает: нельзя цепляться, знает хорошо (слишком?) – стоит позволить себе чуть больше, как сразу всё потеряешь: подкладывать человечка под свой сценар… никому-ничего-не-должна, сбивает с мыслеформы рефренчик: не расслышать хотел, безумный! – не вышло, и всё равно: к волосам, щиколоткам, ключицам – да ко всему, о чём, коль исчезнет, забыть бы надо, – прилип.

Ну, ну давай же, papochka! Она смеётся, она обнажает зубы – обнажает, будто его Лиина (да она и есть, она и пить ego Lina), я вернусь, когда облетят листья: она кивает на деревья, он касается её губ – детских? один верхний обман, один нижний – ладошкой: левой – и правой, левой – и правой, левой – и пра… я, обрывает она строку, вернусь, нет-нет, ну правда, ты стал мне так до… так дорог, да-а! и не думай-ка тут подсовывать!..

Она подбрасывает купюры: водяные знаки слетают с резаной цветной бумаги и, покружив, обращаются в бабочек. Он не знает, что делать с ними, и кричит: какая «плата»! я же отдать хотел! я просто! просто!..

Живёшь «своей жизнью» лет триста – и вдруг: марево.

Раскол.
Вспышка.

Мир, detka, такой большой, а ты – маленькая и хрупкая… стоп-кадр, безумка, стоп-кадр! в деньгах ли только дело? надо ли те… Она касается его рта обманкой: сначала левой, потом правой, сначала левой, потом правой, и вдруг взрывается: да ты не понимаешь! (опять отсекает строку, опять становится тенью на потолке). Ничего, ничего-то не понимаешь! Я должна, да, на всё себе, блин, должна-а!.. не пялься вот так вот, ладно? не вздумай пялиться даже… я сказала тебе, ска-за-ла!..

У неё русалочьи – кали-юги русальной – зрачки: доплывёшь до других берегов ли? Он не будет, впрочем, не будет спасаться, да и что есть спасение (в его случае), как не возврат должков? Ну и ещё: вправе ли он в е р н у т ь?

Мне было всё равно, что с тобой, всё равно-о: я был в бешенстве, я и правда не знал, как дальше… ненавидел весь свет – себя, тебя, да любого… не посылал тебе денег, специально не посылал, но теперь… теперь ты ни в чём не будешь нуждаться, теперь… Т-с-с, смеётся она, можно выгуливать собак и сидеть с киндерёнышами, танцевать стрип и петь на улицах, собирать землянику в Финляндии и апельсины – в Греции, спасать китов – что там ещё бывает? – можно даже чистить Мексиканский залив, а-у-м-м-м: нефть в мангровых зарослях, в мангровых зарослях и на пляжах… Около сотни в месяц: why not?

Темнота – и слепящая вспышка.
Локоть. Плечо. Колено.

Капелька пота, стекающая по спине, застывает на тату ящерки: главное – успеть запеленговать ту, он думает, и слизывает.

Я в детстве играла в гробики, она говорит. В гробики? Он переспрашивает. Ну да, у нас там старый склеп был, вот я – индейской девушкой… Хо звали… Хо – из китайского, ха, «китайская», папочка, только лю-лю бывает, не говори «папочка», прости, вырвалось, почему ты исчез тогда…

…они ведь били, били тебя? да, били, она говорит отстранённо, дымит травой, били, сначала так, а потом вот та-ак (показывает): а когда долго бьёшь по одному месту, оно теряет чувствительность (умолкает на миг) – это сказала Лилла, Лилла меня любила, Лиллу изъели черви.

Он думает, будто она плачет, но нет: просто так изогнулась. И вот тогда: ты – как – хочешь? Я – как ты. А ты? Ну что ты спрашиваешь, почему ты всё время спрашиваешь? Лина – я не Лина – я люблю тебя, Лина – я не Лина, не Лина-а-а, кричит она и выпархивает из постели – удерживать бесполезно: бежит известно куда, ну хорошо, хорошо, пусть примет душ, душ освежает, охлаждает, душ приводит в порядок мыс… Лина? Звук разбивающейся о живот ванны воды. Ли-на? Ли-на?

Полотенце падает на пол: боюсь теней, папочка, боюсь пуще резины. Резины? Он переспрашивает. Ну да, резины, у него резиновая дубинка была: больно, на самом деле, а потом – не.., потом только круги перед глазами… плывёт всё, плывё-ёт, и хорошо, хорошо в чём-то… не важно, что кровь, что страшно – не важно всё… и даже второй, и третий: встать не могла неделю, лечилась от дряни, а всё равно, папочка, равно-о…

Локоть. Плечо. Колено.

Он бьёт наотмашь: она не закрывает лицо, не кричит. Это из-за неё умерла Лина, это из-за Лины у них всё наперекосяк, это из-за Лины он чуть не убил себя, из-за Лины от неё отказал… из-за тебя, это он закрывает лицо руками, это он кричит, из-за тебя у ш л а Лина! А мы ведь были счастливы, да, счастливы! Понимаешь?.. Amo, Amas, Amat²! Она кивает и, широко разводя ноги, пришёптывает: у деда-то конопля в саду росла – масло делал… Как-то мне говорит: жмых, Стешенька, выкини – ну, я за ворота, а там: чего, говорят, несёшь? Жмых, говорю, несу, дед масло делал, выкинуть попросил… Жмых, переспрашивают? Жмых, говорю, ага… А ну, дай-ка его сюда – сами в компост снесём… Вечером пол-деревни в отключ… почему жмых, Стеша? Он трясёт её за плечи, почему жмы-ых?

…
Она смеётся.

[2]

Лилла хочет выбрать укромное место. Лилла смотрит на неё так, будто видит впервые: Сте-ша, тянет она, Стешенька, как хорошо-то!.. Стеша достает штопор и, свернув бутылочке шейку, плотоядно облизывается: почему, нет, Лилла? Ты боишься, что я не приду к тебе, что отправляюсь чистить Мексиканский залив прямо сейчас? Что обману – тебя ведь часто обманывали, Лилла? Лилла не отвечает – Лилла улыбается: Лилла хочет сказать, что она прекрасна, что у неё «восхитительные глаза», «необыкновенная кожа» и «потрясающая грудь» – да-да, вот так просто, так примитивно: «восхитительные» (ведь восхищают), «необыкновенная» (ведь такой не бывает), «потрясающая» (да от неё и впрямь трясёт). Вместо этого Лилла пьёт вино – глоточками маленькими и не, вместо этого Лилла улыбается каждой клеткой своего существа: Лилла знает, сегодня она останется, останется до утра, эта чертовка, стиляжка, дрянь – хрупкое чудо на карте трагичного её мира, маленькое растение, трепетная душа. Она, Лилла, знает, что будет тянуть, словно нектар, душистый её сок, и как тело её, сверкнув, подобно молнии, разрядится слезами и шёпотами.

Но всё происходит совсем не так: прикосновения комкаются, штопор летит в стену, платье трещит по швам, руки и языки немеют. Лилла, Лилла, сбивается с ритма Стеша, прости, – и засыпает: она давно ведь уже не спит, с тех самых пор, как устроилась на чёртову эту работку, тоска-тоска, а через час:

Локоть.
Плечо.
Колено.

Капелька пота, стекающая по спине, замирает на ящерке: главное – успеть запеленговать, Лилла думает, – и пеленгует: рыжие волосы, тонкие щиколотки… да что с ней делать теперь, а?

Она знает: нельзя цепляться, ну да, хорошо знает – стоит позволить себе чуть больше, как сразу – пиши-пропало: никому-ничего-не-должна, это рефрен такой, она б хотела не слышать, – и всё же цепляется: да, и к волосам, и к щиколоткам.

Сколько зим без тебя, а? Нет, ты скажи, скажи-и, что за магнит? Мёдом, что ли, намазана? Отклеиться невозможно – приклеиться и подавно… ведьма? Лилла, Лилла, качает головой Стеша и слизывает капельку крови с её языка.

Как ты танцевала? Как-как, Стеша смеётся. Да нравилось мне, нравилось заводить-то! Сидит такой – тушка – в кабинке, пиво сосёт, – а я раздеваюсь: трогать не дозволяется, охрана за стенкой… и так его обойду, и эдак… красный, как рак, станет, ну и дава-ай… Все одинаковые… а надоело – и бросила… Лилла, что-то не так, Лилла?

Жизнь сжимается – хруст, крик! – до маленькой точки на анатомической карте мирка: любое слово Лиллы, любое движение, в общем, бессмысленно: главное не цепляться, стучит в висках, не привязываться, не то…

А утром: спать смерть хочу, убери ру… и Лилла закрывается, и Лилла готовит кофе: Лилла знает – если вовремя приготовить кофе, никто не заметит, что она, сжав по-детски кулачки, беззвучно плачет над Мексиканском заливом: говорят, будто тот и впрямь существует.

[3]

«Стеша, не желаете отобедать?»
Он будто б из девятнадцатого, проездом.
Целует руку. Подает зонт и балетки.
Не друг, не недруг – Случай.
Да, отчего ж нет!
«Ваше величество…»

Обедают.
И девятнадцатый говорит, говорит.
И она слушает, слушает.
Слушает, чуть приоткрыв рот.
Точёный рот.

Рот, достойный кисти Веласкеса.
Санти.
Гогена.

Рот, принявший в себя сотню чужих.
Рот, который он, Случай, просит позволения нарисовать.

И получает.
Получает позволение.

«Да она лист, лист просто! Кружится – не поймать, да и не нужно, не нужно лови-ить! Летит себе, кувыркается, приземляется на секунду – и снова кружится… не лист, не-ет: лиса! Да она ведь и есть, она пить – лиса! Шкурка…» – «Да она просто мороженое, мороженое из ЦУМа того… мне шесть, мамочка в новом платье… и эти потолки, потолки высоченные… если поднять голову и посмотреть сквозь стекло на небо, оно покажется более настоящим, чем на самом – да! – деле… ну а потом – сразу – стаканчик вон тот… лучшее в мире мороженое с вываливающейся шапкой-сугробом – ам! – и нет… так и Стешенька… была вот – и нет, рас-та-я-ллл-а…» – «Да она просто змей, змей воздушный! Торговка иллюзиями! Одной рукой монетки считает, другой – мечту продаёт… и ведь летит, надо ж, летит по небу вот этому, а там: и лист, и мороженое, и сказка Шехерезады последняя…».

Локоть.
Плечо.
Колено.

Капелька пота, стекающая по спине, замирает на ящерке: главное – успеть запеленговать, он думает.

Рыжие волосы и тонкие щиколотки: да что с ней делать теперь?

Он знает: нельзя цепляться, ну да, хорошо знает – стоит позволить себе чуть больше, как сразу – пиши-пропало: никому-ничего-не-должна, это рефрен такой, он бы хотел не слышать, – и всё же цепляется: да, к волосам, щиколоткам…

Цепляется ко всему, о чём следовало б забыть сразу после, даже если «ничего не было»: ну а что, собственно, было-то?.. Мираж, да и только!

…

Стеша ставит отточие и, убирая наши – мои да автора – пальцы с клавиатуры, долго дует на них, а потом – зверёк, отгрызший себе лапу, чтобы вырваться из капкана, – бесстрашно обнюхивает.
__________________
1. Кортасар. «Местечко, которое называется Киндберг».
2. Люблю, любишь, любит (лат.)

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>