ПРОДОЛЖЕНИЕ фрагмента книги Елены Шварц (1948–2010) «Габриэле Д’Аннунцио. Крылатый циклоп (Путеводитель по жизни Габриэле Д’Аннунцио)» («Вита Нова», Санкт-Петербург, 2010).
НАЧАЛО ПУБЛИКАЦИИ — ЗДЕСЬ.

В городе царила свобода нравов, повсюду открывались бордели, и скоро венерические болезни поразили множество легионеров. Д’Аннунцио пытался утихомирить своих воинов, утверждая, что сам сохраняет «францисканскую чистоту».

Но мало кто верил в это. Он часто приглашал к себе проституток, порой по четыре женщины в день. Несмотря даже на приезд новой возлюбленной Луизы Баккара он завел интрижку с певичкой Лили де Монтресор и щедро платил ей. Душа его требовала музыки и изящества, а тело — «дикого разврата». К тому же он еще сильнее пристрастился к кокаину, как и большинство легионеров. Этот наркотик продавали задешево на всех углах. Летчики даже в воздухе нюхали его.

Как мотыльки на огонь, к городу устремились авантюристы, политики, художники и музыканты. А также шпионы всех стран и провокаторы.

Анархисты и радикальные социалисты поверили в то, что во Фьюме зажжется свет свободы и осветит Италию, а за ней и весь мир. Они надеялись, что Д’Аннунцио отважится перебросить движение в Италию. С этой надеждой приехали во Фьюме такие известные революционеры, как Энрико Малатеста, Джачинто Серрати и Никола Бомбаччи. Они были готовы на все. Бомбаччи заявил: «Даннунцианское движение — революционно, поскольку Д’Аннунцио — революционер». И ссылался на слова Ленина, будто бы услышанные им в Москве: «Д’Аннунцио — единственный революционер в Италии». Правда, Ленин не столько хотел похвалить Д’Аннунцио, сколько упрекнуть социалистов в бездействии. В городе было немало просоветских элементов. Советское правительство и, в частности, Ленин питали надежды на создание социалистической республики, острова протокоммунизма в море чистогана. ЧК засылало своих агентов — один из них был некий инженер Водовозов. Но вероятно, все ограничивалось добыванием информации.

И хотя Команданте разрешил распевать на улицах «Бандьера росса», он не хотел, чтобы его смешивали с большевиками. «Учение Ленина потонуло в крови, пусть здесь большевистский репейник превратится в итальянскую розу, розу любви». («Бывают странные сближения». Эти слова Д’Аннунцио таинственно соотносятся со строками Владислава Ходасевича, буквально повторяя их: «Привил-таки классическую розу / К советскому дичку»).

Кроме всего прочего, Д’Аннунцио разрешил разводы, и изо всей Италии к нему устремились желающие развестись. (В Италии развод станет возможным только в 70-е годы XX века.)

Во Фьюме царствовала атмосфера карнавального праздника, а во время праздника снимаются все запреты и табу, смещаются границы реального и сна, жизни и искусства. Такое понимание шло от самого Команданте, считавшего фьюманское дело (помимо политики) восстанием против пошлой реальности. Это был город-эксперимент, город-утопия, и туда стремились авангардисты всех мастей.

Отступление в сторону Маринетти

Филиппо Т. Маринетти (инициалы его имени предвещают футуризм, что первым заметил Бенедикт Лившиц и сообщил об этом удивленному Маринетти во время его визита в Россию) вместе со своим сподвижником Феруччо Векки, едва узнав о захвате Фьюме, с риском для жизни бросился в окруженный город. Пробирались ночью, обходили патрули во тьме, прыгали с обрывов. На берегу Карнарского залива наняли рыбачью лодку и приплыли 16 сентября во Фьюме. «Габриэле обнял меня», — вспоминал Маринетти.

Футуризм стал к этому времени политическим движением и почти слился на недолгое, правда, время с фашизмом. Хотя на самом деле был ближе к анархизму, но фашизм набирал силу, и футуристы надеялись, уцепившись за него, прийти к власти. И сам фашизм в это время казался своего рода радикальным социализмом с ярко выраженным националистическим оттенком. Именно имперские тенденции отталкивали Маринетти и от фашизма, и от Д’Аннунцио.

Отношение Маринетти к Д’Аннунцио поражает своей противоречивостью, диапазон — от восторга до отвращения. Маринетти в 1908 году издал небольшую монографию о Д’Аннунцио, проникнутую восхищением и ревностью, в которой пересказывает множество сплетен о поэте. Но позже Маринетти восстал против былого кумира. В манифесте «Мы отвергаем наших маэстро символизма, любовников луны…» он писал:

Необходимо любой ценой победить Габриэле Д’Аннунцио, потому что он сделал более утонченными четыре яда, которые мы хотим совершенно уничтожить. 1 — болезненную и ностальгирующую по прошлому поэзию. 2 — романтический сентиментализм, истекающий лунным светом и стремящийся к Женщине-Красоте идеальной и фатальной. 3 — одержимость роскошью, треугольник адюльтера, перец инцеста, приправленный христианским грехом. И 4-й — профессорскую страсть к прошлому и манию старины и коллекций.

Он даже называл Д’Аннунцио «Кретином со вспышками идиотизма», и в ответ получил еще более футуристическое определение — «фосфоресцирующий кретин». Но через десять лет он приехал во Фьюме и был благосклонно принят распространителем четырех ядов.

Футурист мечтал о всемирной революции, о гибели старого мира. На выборах весной 1919 года одним из пунктов его программы было продать все произведения искусства, созданные в Италии за долгие века, чтобы, во-первых, доказать всему миру преимущество итальянского духа, а во-вторых, чтобы покончить с пошлым буржуазным туризмом и освободить путь новому искусству, а с помощью вырученных денег решить все финансовые проблемы страны. То есть превратить в «живую силу мертвые богатства». Но управлять миром, по убеждению Маринетти, должны художники, «пролетариат гениев», такие как он сам и Д’Аннунцио. Лишь они способны потрясти традиционные ценности и «старушку Италию».

Русская революция тоже была неприемлема для итальянских футуристов. Да, поначалу она опиралась на новое искусство, на русский футуризм в том числе. Поначалу все демонстрации и митинги оформлялись авангардистами. Но народ не принял этого искусства. Так, пишет Маринетти, очевидцы рассказывали, что в Одессе солдаты топтали ногами сделанные Александрой Экстер плакаты. Итальянский футурист не мог понять, что победившая революция не нуждается в деструктивном дионийском искусстве. Стабилизируясь и создавая новую государственность, она больше тяготеет к консерватизму, тем более что он понятнее победившему классу. Маринетти видел в русской революции наступление варварства, царство «естественного человека», уход в прошлое, а не полет в будущее, о котором он мечтал. Как будто читал Блока: «…мы обернемся к вам/ Своею азиатской рожей!» Он испугался русской дикости, но разве не к ней стремился он сам, призывая уничтожить музеи и вообще все старое искусство? Да и Блок, скорей, писал о той страшной разрушительной силе, которая таится внутри всякого народа и в сердце каждого человека.

Несмотря на совершенно разные эстетические и политические устремления и на то, что они принадлежат к разным поколениям, между двумя поэтами заметно странное сходство. Они — антиподы и в то же время двойники. Но двойники странного свойства — как оригинал и пародия. Оба — творцы и доблестные солдаты. Они познакомились давно, еще когда Д’Аннунцио вел в Абруццах предвыборную кампанию, собираясь попробовать себя в роли сенатора. Маринетти поразила его маленькая элегантная фигурка посреди грубой и полупьяной толпы, к которой поэт обращался со страстной и высокоученой речью.

Маринетти воевал в Альпах сначала в особом подразделении футуристов-велосипедистов (однако вместо велосипедов их ждали грязные и мокрые окопы, голод и холод), потом в артиллерии. Был тяжело ранен, в госпитале его навестил Д’Аннунцио с красными розами в руках и со словами: «Ваши мысли красного цвета, дарю вам поэтому красные цветы». До этого дня они были почти не знакомы. Маринетти заметил, что Д’Аннунцио «постарел лицом, в очках. Но ловкий, живой, мускулистый».

После этого они встретились только во Фьюме.

Оба женолюбы и «мачо», только Маринетти во всем грубее. Он написал книжку «Как соблазнить женщину», которая была в рюкзаках многих солдат во время войны.

Оба любили славу, все делали напоказ и для популярности. В каком-то смысле Маринетти — тень Д’Аннунцио. Они не любили друг друга. Маринетти клеймил Д’Аннунцио за «пассатизм», за устремленность в прошлое. Действительно, Маринетти весь в будущем, а Д’Аннунцио — в прошлом, которое живо для него, и в настоящем, всегда в упоении момента, подгоняемый катящейся в будущее волной прошлого. «Я всегда на гребне мига». И он без ума от самолетов и автомобилей, хотя для Маринетти они предвестники будущего и само будущее, а для Д’Аннунцио — настоящее.

Сходство порой доходит до смешного. Д’Аннунцио снимал «Каза Росса» в Венеции, а Маринетти (он был богат) купил в Милане роскошный дом, в котором когда-то останавливался Гарибальди, под названием «Каза Росса». И оба закончили военную службу в одном чине — полковника. (Правда, Маринетти получил этот чин гораздо позже, ему довелось служить и во Вторую мировую — в России. Подчиненное ему подразделение располагалось в деревне Кантемировка, что на Дону.)

Маринетти, как грубый двойник, вероятно, пугал Д’Аннунцио. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>