НАЧАЛО — ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩАЯ ИСТОРИЯ — ЗДЕСЬ.

Родился в местечке Ленин, бывшая финская область. Говорили, у нас Ленин родился, но не доказано. В нашем местечке жили одни бедняки крестьяне. Собирали с земли урожай. Крестьянам хлеба хватало до февраля, потом ходили голодные. У меня было семь братьев и три сестры. Отец работал на лошади. У нас там леса были большие. У нас ни поликлиник, ни больниц не было. У нас и болезней не было. Ягод, грибов мы с младшим братиком заготовим. Тушим, компоты наварим. Вот еда была. Хлеб пекли свой. У нас все было хорошо, и было бы и дальше хорошо, но тут… фашисты нас… Война… О-о-ой… Загнали в гетто всех, и меня в том числе. Это были самые глухие три улицы, а наше местечко было на польско-советской границе. С одной стороны жили поляки, в каждой комнате – по четыре семьи. Да, это надо было видеть… Хорошо, что вы никогда не увидите… Потом еще из колючей проволоки заборов понаделали. Как они нас сгоняли? Конечно, помню… Эсесовцы пришли с автоматами – а как же! Пришли со старостами, и был приказ, чтоб мы вышли завтра. Берите с собой только то, что на себе. Сколько слез было пролито… Одежду, постель взяли. Что еще можно было?

И приказ коменданта-эсесовца – по тротуарам не ходить, только по середине улицы. Вечером свет включать нельзя. Только нарушишь, и расстреливали прямо на ходу… Нас гоняли на черновые работы – чистить дороги, тротуары, снег зимой. А еды тоже не было. То, что местные приносили к забору, мы выменивали на тряпки. Даром? Ну, милая моя, ты скажешь… Даром нам ничего не давали. Хорошо, что приносили, и хорошо, что было на что поменять… Мама? Она слабенькая была – десять детей родила. Отец был сильнее немного. А тут объявляют, что трудоспособных перегоняют в концлагерь. И я попадаю туда, за сто двадцать километров, в город Гансович. Да на площади объявили! Где ж еще?! Но я к тому времени уже прошел первое крещение с эсесовцем молодым. Был приказ обоз с лошадью везти – зерно с нашего местечка на станцию Лахла. И назначили нашего коня. А отец был старым и больным. Решили, что поеду я на этой лошади. А перед войной отец купил лошадь новую, здоровую. Только жрать ей нечего было. Выехали за местечко, и сразу эсесовец подсел ко мне на подводу, молодой – помню, как сейчас. Конь мой стал приставать с обоза, и он вместо коня меня всю дорогу лупил этой нагайкой, и никакого спасения от него не было… Да еще какой… бандюга молодой… Что я чувствовал?! И вы меня еще об этом спрашиваете?! Развернуться! и… А я вам сейчас расскажу, что я сделал… Увидел на огороде работает женщина, а рядом коник пасется. Я убежал от немца на огород, слезно просил тетеньку – «Убьет он меня! Спасите! Я дам вам хорошего коника! Пожалейте, дайте мне своего коника!» А ты как думала? Конечно, пожалела. И накинула на своего коня сбрую. Я держался. Я старался, молодой, нервы были крепкие. Я сказал, буду ехать обратно, если буду живой, я его верну, коника ее. И я уже зашел в обоз, все хорошо, приехали, быстро выгрузили зерно на станции, начало темнеть. А он, фашист этот! Бандюга этот! Эсесовец проклятый! Бегает по станции, ищет меня. Вы знаете, что бы он со мной сделал? Не знаете? А я вам сейчас скажу! Заколол бы! И не просто бы заколол, а издевался бы. За что? За что?! А за то, что я – еврей! …Так вот, тетка на одной улице, царство ей небесное, если б я не спрятался под ними… Под чем…Под юбками ее. Да я ж еврей, слушайте! Они уже сколько уничтожили. А эта женщина, она под юбку меня спрятала. Это было буквально пять минут, пока он бегал, искал. Потом я выскочил, коник хороший, уже стемнело, я оттуда и удрал. Коня обратно поменял, мой голодный, не может идти, сил нет, сутки добирался. Чтоб было со мной, если бы… Конь?! Конь вас интересует?! Коня вам жалко?! …Конь дошел, будьте спокойны…

А нам приказ был явиться в концлагерь, и мне в том числе… Они все погибли по дороге… Старший мой брат. Он четверых детей переправил на подводе в местечко, думал, оно уцелеет. Он там погиб, по дороге в концлагерь, а дети и жена – погибли в нашем гетто. Второй брат, который в Бресте портной – он в городе погиб с семьей. Третий брат, Янко из Минска, он хотел у нас в местечке спрятаться, и по дороге погиб. И так – все по очереди. Остальных расстреляли немцы… А я попал в этот концлагерь…

Не буду рассказывать, как нас везли, это целую книгу вам придется писать… И вот я в концлагере, туда с разных местечек собрали, там кормили какой-то баландой, и гоняли на работу, а я на кирпичном заводе работал, таскал глину на тачке с карьера вверх. А устанешь, сразу надзорщики бьют. Падаешь. Поднимаешься и работаешь дальше. Бьют. Падаешь. Поднимаешься… Но четырнадцатого августа, шестьдесят девять лет тому назад, мы узнали, что в Польше немцы вывели две тысячи человек на ямы и расстреляли их. Всех. Больше двух тысяч… Зачем вы спрашиваете? Конечно, в концлагере умирали. Мертвых сразу заставляли убирать в штабеля. Ну, как… я ж еще молодой был. Но когда мы узнали, что евреев расстреляли, мы к вечеру рванули все ограды… А вот возможно было! Не вру же я вам, ей богу! Да, и проволока была, и запор, но нас там было пятьсот человек – молодых, сильных. Были те, кто в армии раньше служил. Мы бежали оттуда, куда глаза глядят. Малограмотные хлопцы… Но нам удалось через железную дорогу перебраться, там охрана была сильнейшая, за нами гнались, но как только мы забежали в лес и упали в кусты, поняли, что будем живы…

Мы искали партизан. Восемь дней. Ночами заходили на хутора, просили хлеба. На восьмой день мы встретились с партизанами и слезно просили их взять нас с собой. Они уже встречали таких, которые поудирали… Но они нас не брали… Да, это были русские партизаны. Это были люди, которые сами поудирали из окружения из-под Бреста, боевые люди, красноармейцы. А я – пацан. Без оружия они не брали, но мы поклялись, что в первом же бою добудем оружие и не обманули. Партизаны, раз нас приняли, повели нас за двадцать пять километров в землянки. И на второй день я пошел на задание, мне дали гранаты, немецкие, с длинной ручкой деревянной. Мы шли в имение в нашем же районе. Надо было забрать урожай, и сжечь имение. Имение польское… Кого я убил? Хозяев? …Милая моя, их Советы еще в тридцать девятом году вывезли в Сибирь. Там уже немцы хозяйничали. Имение охраняли полицаи. Наши начали стрелять, они разбежались, один потерял винтовку, и я ее ухватил. Но это еще не все! Как я попал в отряд, это был конец сентября сорок второго года, и я за полтора месяца стал главным проводником у партизан. И вот там, значит, были оккупированы улицы в том местечке, где я раньше жил. В шестистах метрах от моего дома. И я повел отделение. Мы сели в засаду на другой стороне улицы, потом я дал сигнал, хлопцы за мной побежали, и в шесть часов утра ка-ак начался бой. Гибиц-коммисар выскочил на крыльцо, а мы стрельнули в него, он свалился. Был здоровый немец. Я заскочил через забор, там мои учителя жили, они увидели меня, начали плакать, а я – «Не плачьте, я живой». Комиссар лежит. А где его зам? Я заскакиваю туда, дал очередь по комнатам, из-под кровати вылезает немец с пистолетом. Но я не растерялся! Подскочил! Выбил у него пистолет! И мы схватились врукопашную. Ой-ой-ой, умная какая. Ты только посмотри… Не мог я его просто застрелить. У меня была простая винтовка – зарядил и пустил пулю. Я – пацан, а он – немчура здоровый. Заскочил командир отделения, видит, что я борюся… Чего говоришь? Да, представь себе! Кусался и царапался! Я его за руку держу, он меня за шею схватил. Я – «Вася! Стреляй!». Вася приставил пистолет, как дал ему, а меня вот так, а мы его… Повалили мы его на пол и… пр-ры-ы-ыстрелили! А как же! Да командир его пристрелил. Он дал первый выстрел, а немчура живой еще. Так в-в-вырвали и ср-р-разу еще ему! Размахнулся и… все… Что все? И все нормально! Да, это был первый человек, которого я убил… Тут я и вооружился. И стал крепче духом, героем стал… Я уже имел опыт партизана, приходилось колоть предателей. Как колоть… Все тебе расскажи. А сама не знаешь, как колют? Это я злой? …А они, старосты эти, которые служили немцам, они выдавали им наших советских людей. А что они с нами сделали? …Мы их ловили ночью, вывозили на поляну, и там с ним разделывались… Как? Как с врагами народа! Что? … Конечно, они нас просили их пощадить… Но… Их пощадить? Врагов народа? Мы – патриоты советские! Просить просили, а мы – как бы не так! Нет! Не было жалко! А когда наших расстреливали! А?! Их не было жалко никому!!! …Заколол ли я кого-то?! … А ты как думаешь? …И ни одного… И не одного… Я многих заколол… Нет, они мне не снятся…

А дальше я до Берлина дошел. Все имел в своей жизни, ха-ха-ха. Я рад, что первое крещение было. Тут я бросил эту винтовку, хорошо вооружился – патроны, гранаты нацепил, я еле ходил – ремень и столько патронов, столько гранат. И я уже боевой товарищ. Я обещал, что найду боевое вооружение у немцев, и я его нашел. Я был у партизан год и десять месяцев в этом же отряде имени Калина, бригады имени Молота, финского партизанского соединения. Мне говорили – «Ты не еврей, Борис». «Почему я не еврей? Мой нос и моя фамилия?» А что мне было терять? Вот вы мне скажите, что мне было терять? Семьи больше нет… Я вам сам скажу – терять мне было нечего… И только Берлин! Только Берлин! Я рвался! Мстить! Они наше местечко уничтожили! …И вот я попадаю в запасной полк, сразу в наступление идем через Псков, на Литву. Тут бои шли, немцы уже ударили, мы за ними гонялись – ночами, по утрам. Дошли до Латвии. Под Ригой был крупный бой, и меня ранило в правое бедро. Попал во фронтовой госпиталь в лесу, вырезали осколок – железяку. И дальше – на излечение в Иркутск. Февраль сорок пятого – холодина, уши там отморозил, вылечился, в марте на костылях начал ходить. Нет! Только в Берлин! Отправляют в запасной полк, оттуда прямым сообщением ведут нас через Польшу, там пересаживаемся на студебеккеры, и везут нас к Берлину. По дороге минное поле рвануло, я летел за пятнадцать метров, оглох. День подержали в санчасти. А мне только одно – до Берлина.

Двадцать второго апреля сорок пятого года я был уже на окраине Берлина. Мы ночью начали наступать. Десять дней я штурмовал Берлин… Понравилось ли мне? Да… Во-первых, я видел весь Берлин разрушенным, бомбили все – и наши, и французы, и англичане. Белые простыни висели повсюду. Это была капитуляция… Когда все армии соединились в центре второго мая, я уже успел расписаться на рейхстаге… Чем? Да камушком нацарапал свою фамилию. Я получил орден славы и благодарность от Сталина… Убил ли я кого-нибудь в Берлине? Зачем вы спрашиваете? Я ведь сказал, зачем туда шел… Но хорошо, я вам скажу… Я делал так, как они делали у нас. Я убивал налево и направо, куда попадал, хоть в мужика, а хоть в бабу. Как?! Вы меня спрашиваете, как?! А они что делали?! В бою ты уже – зверь, понимаешь? Что я, буду искать Гитлера?! Они все фашистами были! Они его уважали! Они за ним пошли! …Мне скоро девяносто… Успокойтесь, в детей я не стрелял. Мы делали то, что они делали у нас – вот такой ответ… А что они делали у нас, вы сами знаете… Вот сейчас с вами поговорю, и поеду к специалисту по болям… Жена моя умерла, сына в армии покалечили. Колено у меня болит… А дочь у меня в Берлине живет. К себе зовет постоянно. Только я… К фашиста-а-ам не поеду! …Хотя был там недавно – в прошлом мае. Стариков фашистов нет уже, сейчас молодое поколение, они там каются, мемориалов понаставили… Только мне все равно. Уничтожили они местечко наше…

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>