Дневник члена жюри Григорьевской премии. II
17 ноября, 2012
АВТОР: Виктор Топоров
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО — ЗДЕСЬ.
7. Владимир Берязев.
Сибирский поэт, дебютант нашего конкурса. Крепкая, несколько сучковатая патриотика. Интонация, скорее, заёмная; мысли, во всей их незатейливости, самородные… Напомнил мне питерского поэта Сергея Дроздова, погибшего несколько лет назад. Либералы его не печатали. Я послал стихи Дроздова в газету «Завтра», но там их почему-то не напечатали тоже.
По пологим снегам вдоль берёз по холмам невысоким
Мы поедем с тобой на восток в Буготакские сопки,
Где над настом прозрачные рощи слегка розоваты,
И просторы воздушные дремлющей влагой чреваты.
Снова в глянцевых ветках февраль привечает синицу,
И меняет оковы мороза на льда власяницу,
Чтоб по корке наждачной сосновое семя летело
По полям по долам до златого от солнца предела.
Мы поедем в деревню, где в бане поленья багровы,
А «Лэнд-Ровер» на старом дворе популярней коровы.
Там над прорубью цинковый звон, и вторую неделю
Месяц плещет хвостом, в полынье поджидая Емелю.
Я по-русски тебе говорю, пригубивши водицы,
Не годится роптать, коли тут угадали родиться.
Я, как старый бобёр, здесь — подвластный и зову и чуду —
По весне, после паводка, буду мастырить запруду…
8. Владимир Богомяков.
Тюменский поэт. Профессор. Участвует в конкурсе во второй раз. Михаил Булгаков жаловался жене на ружье со сбитым прицелом: целюсь, мол, точно, а все время промахиваюсь. Схожее ощущение у меня от стихов В.Б.: пуля летит в десятку, именуемую шедевром, но в последнюю долю секунды виляет куда-то в сторону. Но вообще-то поэт примечательный и, может быть, замечательный.
Хайдеггер писал, что кирзовые сапоги увеличивают скорость ходьбы.
А полусапоги из полиуретана не канают и в штате Монтана.
Хайдеггер вязал рыбачьи сети перед лютыми кудесниками во дворе.
За 20 секунд свернул из бумаги Феофана и подарил сопливой детворе.
Так потом Феофан и остался у мальчонок.
Честно говоря, боялись его допускать до девчонок.
Петина душа стала вроде синички и влетела в большой и тёмный дом.
Там раздутый Феофан безглазый сидел за деревянным столом.
«Кто тебя звал сюда? Что тебе надо, мать твою дурака ети?»
А душенька ударялась в стены и окна и от страха не могла ничего произнести.
Вздохнул Феофан, отворил окошко и душа, не помня себя, в небеса унеслась.
А Феофан пошёл и поставил чайник, вздыхая что в доме тараканы и грязь.
9. Ксения Букша.
Петербургская поэтесса (и прозаик). В третий раз участвует в конкурсе. «Вот стихи, а всё понятно, всё на русском языке». Понятно всё, кроме одного, — а зачем всё это написано. При том что и написано, повторяю, неплохо. Самодостаточный поэтический мотив мне удалось разглядеть лишь в одном – не похожем на остальные – стихотворении. Вот оно:
Будь проще, и люди к тебе потянутся,
Потянутся ручками, потянутся ножками,
Потянутся с вилками, палками, ложками,
Плотно усядутся, навек останутся.
Прилипнут, подымут подола занавес,
Обмочат жилетку и станут пялится,
Придётся тебе закрывать глаза на весь
Этот бедлам и смотреть сквозь пальцы
Поскольку – зато обращают внимание,
Помнят твоё имя, фамилию, отчество.
Ничего нет лучше хорошей компании!
Ничего нет губительней одиночества!
10. Амирам Григоров.
Москвич, участвует в конкурсе в третий раз. Из Баку; из сефардов; но русский патриот. Пламенный и неистощимый ругатель в ЖЖ и трепетно-традиционный лирический поэт. Дикая смесь. В нынешней подборке начинает постепенно сводить фугу лиризма с контрфугой патриотизма – и это, на мой взгляд, хорошо.
ГЕРМАНИЯ
Немытые сроду отары турчат
Стада аравийских приезжих
«Германия, шлюха, подохни» — кричат
Их эра, зелёная, брезжит
Я помню, Германия, пьян и небрит
Твой сын приходил за добычей
Я помню Германия, хлор и иприт
Зрачок стекленеющий бычий
Я был бы в концлагере, там, где трава
Цвела в человеческой соли
И дед мой рыдал у расстрельного рва
В отбитом у немцев Херсоне.
Теперь ты шампунем отмыла барак
И строишь машины без брака
Герр Лютер чернильницу мечет во мрак
Но тем не разгонит он мрака
Убогие орды вопя свой мугам
Тебе намечают могилу
А знаешь, Германия, я не отдам
Тебя и теперь не покину
Тебя, постаревшую суку сестру
Соседку, убийцу, бандитку
Мой Барлахов ангел на белом ветру
Мой Моцарт, мой Ницше, мой Шнитке
11.Всеволод Гуревич.
Петербургский поэт. Участник первого и третьего конкурса Григорьевки. Мне его стихи не нравятся, однако трогательно, что он их вообще пишет (скорее всего, за компанию). Вот характерное:
ПО ДОРОГЕ ИЗ СИМФЕРОПОЛЯ В ПИТЕР
В Петер-пург, в Петро-градь, в Ленин-гладь –
В родный город – как в морок, так в морось:
Вновь от крымского лета – на гать,
Возвращая привычную скорость
Будням-мутням, и дням, и ночам –
По которым шататься – привычны…
К петербуржским позорным ничьям –
В перепутьях… В скорлуп-ах!.. – яичных.
12-13 Стихи двух поэтов – Гущина и Дедюха
– у меня не открылись, а кто они такие, я тоже не знаю. Обращаю внимание нашего ответственного секретаря Вадима Левенталя вот на что: то ли у меня компьютер плохой, то ли означенных поэтов никто другой из членов жюри так и не раскрыл. Хотелось бы все же понять, что именно.
14. Дынин.
Кто такой, не знаю. Откуда, не знаю. Имени тоже не знаю. Пишет неплохо, но очень подражательно. Подражает сразу всем. В приводимом стихотворении я бы закавычил слово «пуля» в названии – ведь речь идет о преферансе.
ПУЛЯ
Что ни карты, то чёрные пики
голых гор и высоких церквей.
Заоконные скорбные лики.
Разводящийся мостик бровей.
Что ни карты, то черви в сетчатке
воспалившихся яблок глазных.
Пустота под резиной перчатки
на брусчатке сомнений сквозных.
Что ни карты – бубенчики-буби
на дурацком ночном колпаке
в кубе спальни, и всё это в кубе
одиночества, с трубкой в руке.
Что ни карты – Харон за оболом,
и так далее до без конца.
До свинца за сиреневым бором,
за дощатым забором лица.
15. Галина Илюхина.
Второй раз участвует в конкурсе (прошлый год пропустила). ЛИТО «ПИИТЕР» — со всеми втекающими и вытекающими. Хорошего (а местами – и симпатичного) уровня самодеятельность. Главный изъян… впрочем, лучше о главном достоинстве. Искренность.
зверь мой волк седая шкура
одиночество внутри
приручила – дура дура
вот ведь блин экзюпери
вот попала так попала
и торчи теперь в лесу
там где прутья краснотала
из земли тоску сосут
где лунища над поляной
перламутровым бельмом
освещает снег стеклянный
и косматый бурелом
вправо шаг – сугробы в пояс
влево – канешь и привет
ладно скроет волчья полость
мой обглоданный скелет
вот такое блин инферно
разудалый волчий вой
и не вспомнит благоверный
как видал меня живой
16. Вероника Капустина.
Всё то же самое, что и Илюхина, + высокопрофессиональная версификация. «О чем говорить, когда не о чем говорить».
Мне нравится, что мы
так на слова похожи,
и нами правит тоже
грамматика зимы.
И разговора нить
дрожит, и слов так мало,
что говоришь устало:
“ Мне трудно говорить”.
На несколько минут,
беспомощны и голы,
к остывшему глаголу
наречия прильнут.
Нам тоже повезло —
до скорого пробела
жить сбивчиво, несмело,
косноязычно, зло.
Угрюмая звезда
нас понукает взглядом.
И три минуты рядом —
для нас уже всегда.
Об этом знает тот,
кто робкой жизни строчку
в одну слепую точку
запасливо свернет.
17. Михаил Квадратов.
Московский поэт, хороший и редкий. Идет, как ни странно, от боковой, но важной ветви питерской поэзии – прежде всего, от Леонида Аронзона. Возможно, впрочем, это не влияние, а невольная перекличка. Участвует в конкурсе во второй раз.
Вот и дятла — ласточку Ареса
рано утром понесли из леса…
Отче, Отче, что же ты – проснись,
слышишь: время утекает ввысь.
Поздно думать — сметь или не сметь:
будет тонко ненависть звенеть
в светлых залах, сумрачных прихожих.
Скоро смерть запросится под кожу,
спрячется в подрёберной пещерке,
станет таять острым леденцом —
просто вышел срок… Душе пора за дверку,
за пальто, за окна, за крыльцо;
ночью занесёт её на переправу,
беженку, черницу, юнге фрау,
вот душа разделится с тобой…
Ловкою монтажною иглой
некий господин продёрнет нить
между берегом другим и этим —
будет чуткой уточкой скользить
по озёрам серым на другом рассвете. ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА — ЗДЕСЬ