Когда погас оставшийся от огромной и яркой звезды, звезды твоего будущего, а тогда – нашего будущего, дрожащий и чуть мерцающий уголек, и темнота окружила тебя, и, кажется, что нет уже ни сил, ни надежды – и вот тогда вдруг начинает светить прошлое…

Своим одноклассникам от «Б» до «А» юбилейного 1970 года выпуска средней школы №8 г.Великие Луки с любовью посвящаю

Тогда в нашем городе не было телевидения. Радиоприемники, правда, были. К тому же большие, ламповые, но они так шумели, свистели и квакали, а об услышанном так тихо говорили между собой взрослые, что нам никакой информации не доставалось. Были, конечно, газеты, книги, но читать мы только учились. Учили буквы, составляли слоги, складывали слова: ма-ма, ра-ма. Это уже потом: ма-ма мы ла ра-му… Но информационный голод давал о себе знать – мы лезли с разными вопросами к родителям, но те отшучивались, отмалчивались или просто ругали нас за недетские вопросы. «Недетские», а значит информация откуда-то просачивалась. А как же! Вот уже по слогам: ко-му-ни-зы-мы…

— Папа, а что такое «кому-низы-мы»?

— Учись и все узнаешь, — коротко, по-фронтовому.

Учусь. И уже по дороге в школу самостоятельно осиливаю плакат на карнизе высокого здания – «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». По слогам, понятно. Стою-осмысливаю… Кто-то поясняет – оказывается, нынешнее поколение советских людей – это я, и, значит, это я буду жить при этом самом коммунизме. И радостно, и торжественно, хотя тревожно и непонятно. Тревожно, наверное, за то, вернее за ту ответственность, которую возлагают на меня, доверяя, значит, жить при коммунизме. А смогу ли? А справлюсь ли я? И что такое коммунизм?

И вряд ли я один терзался такими вопросами. Да, мы находили огромное удовлетворение в рассуждениях о будущем. Мы со сверстниками, в дальнем, заросшем сиренью и шиповником, скверике двора. Тем более, мало-помалу кое-какая информация поступала. И какая! Оказывается, коммунизм – это когда все бесплатно: и хлеб, и конфеты, и все остальное… И на автобусе бесплатно, и на поезде, и на самолете! И куда угодно! А назавтра уже – автобусов не будет, – будет сама дорога двигаться. Встал на дорогу и поехал!

Учусь, взрослею. Оказывается, и есть-то не надо будет каждый день – съел таблетку, и она обеспечит тебя энергией на целую неделю. И все это нам, т.е. нынешнему поколению советских людей. А как же не нынешнему? Ведь болят раны у фронтовиков и лежат люди в больницах. Будьте спокойны – наша медицина и сейчас вылечивает все болезни, а скоро она обеспечит советского человека бессмертием! То есть советские люди будут жить вечно. И при коммунизме. Но кто же он такой, благодетель?

— Учись, сын.

Учусь. А потому уже и знаю этого благодетеля. Это Коммунистическая партия Советского Союза, это она столько благ создает для меня. Даже не верится. Но по дороге в школу читаю все тот же плакат: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Незыблемо. Из года в год. А напротив – здание с колоннами, и уже читаю не по слогам – «Городской комитет Коммунистической партии Советского Союза». Но опять вопрос – что такое партия? Хотя вот сверху здания и пояснение: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». И эти два лозунга – как две колонны, на которых все ярче в моем воображении вырисовывается свод нашего будущего, будущего нынешнего поколения советских людей.

Хотя нет, не все было так безоблачно на нашем коммунистическом горизонте. Вдруг Колька с соседнего двора заявил (а он старше нас на год, да к тому же у него брат уже в седьмом классе, – авторитет, не считаться с которым было нельзя), что при коммунизме все будут лысые. Воцарилось молчание. Мы невольно трогали свои чубы. Но тот был неумолим – будет работать атом, с волосами нельзя. Впрочем, и отсюда вскоре была извлечена польза: «Так нашему дирику хватать нас не за что будет, когда по школе бегаем…» Да и Колька успокоил: «Так все же лысые будут – и учителя, и девчонки» Успокоил, придурок. Если бы он видел Светкины косы…

Она сидела передо мной, на пятой парте. Две блестящие и каштановые косы с белыми бантами ниспадали мимо моей парты. Она была примерной ученицей, и за партой сидела, держа спину и голову прямо, а мне казалось, что это косы делают ее такой грациозной и неприступной. Бывает, неожиданно поднимет учительница отвечать с места, а ты занят – соседу медали отцовские под партой показываешь, так и вскочешь, не открыв дощечку, а парта и сдвинется.

— Садись, — скажет Зинаида Ивановна, — и не отвлекайся на уроке. А теперь открываем тетради. Записываем: число, классная работа…

Света чуть наклонит головку к тетради, а дальше и никак – косы-то зажаты между моей партой и спинкой ее скамеечки. И ко мне не повернуться, чтобы сказать.

— Почему, Света, не записываешь? – спросит Зинаида Ивановна. Та машинально встать хочет. Никак.

— Мне Павлов косы прищемил, – и зардеется вся.

— Выйди, Павлов, из класса.

А там, не дай Бог – директор.

На перемене она сама ко мне подойдет и тихо скажет:

— Сашка, я не хотела, чтобы тебя из класса удаляли.

— Да я сам виноват, забылся, — и засмеемся, радостные.

А мальчишки как стрижи, так и вьются, так и вьются возле ее кос. Кто-то не удержится, да и дернет за одну из них. А мне разве этого не хотелось? Может больше других. И однажды удалось.

Уже прозвенел звонок. Все были за партами, но не было учительницы. Мы все наслаждались этими мгновениями, кто как мог. Домогался Светкиного внимания и ее сосед с четвертой парты – всё водил свой самолетик возле нее, сидя вполоборота. И когда той надоело, она привстала и влепила этому стервятнику «Арифетикой» по голове, сразу же отпрыгнув назад, упала на свою скамеечку, а косы, вернее, одна из них – в мою чернильницу… Но нет – в последнее мгновение я перехватил косу левой рукой, выбив «невыливайку» из гнезда в парте, облив при этом половину парты соседа, его тетради и спину Светкиной соседки. Вошла учительница. Стало тихо. Я держал Светкину косу в своих руках, и не было сил отпустить ее. Зинаида Ивановна шла к нам, а я стоял, как завороженный. Светка повернулась и, не глядя на меня, аккуратно забрала свою косу из моих рук.

— Завтра, Павлов, в школу с родителями, — вынесла свой приговор учительница, глядя больше не на нас, а на залитое чернилами лицо моего соседа.

И вот теперь этот глашатай новой жизни заявляет что все мы должны быть лысыми. Что ж, если это потребуется от меня для светлого будущего – я согласен. Я согласен хоть сейчас видеть лысыми и своих сверстников и учителей. Кого угодно, но не Светку… Да, мое воображение ликовало, чуть ли не в деталях рисуя ту новую коммунистическую жизнь, но здесь оно не подчинялось мне. Такой ценой, зачем? Хотя теперь я старался не смотреть на Светкины косы. А как на них не смотреть – вот они, перед тобой – тугие, блестящие… Я и сейчас ощущал их ласковую шелковистость на своих ладонях, но с ними Светка не годилась в новую жизнь, а значит не годился и я.

По своей любимой арифметике я получил «3», и чопорная надменная Лёля при всем классе возмутилась:

— Ты чего «звёздочку» позоришь?

И на общей школьной линейке объявили, что коммунистом может стать только тот, кто овладеет всеми знаниями, что выработало человечество. Для меня – для нынешнего поколения советских людей – дорога в коммунистическое будущее сужалась. Хотя не только для меня. Федька Николаев уже третий год овладевает знаниями, что выработало человечество для овладения за один год, и сдается мне, что вряд ли овладеет ими вообще. А значит и ему не место в новой жизни. Так где же он будет прозябать в то время, когда все нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме? Хотелось бы знать, может там и с косами можно? С таким вопросом я и предстал перед учительницей:

— Вот вы говорите, Зинаида Ивановна, чтобы жить при коммунизме, надо хорошо учиться, быть дисциплинированным, трудолюбивым… Так?

— Да. Бережно…

— Понятно. А если я не хочу жить при коммунизме?

Ужас. Ужас и страх изобразились на лице такой мудрой, невозмутимой и волевой Зинаиды Ивановны. Обычно при таком выражении на лицах старушки с нашей улице крестились. Но она все-таки смогла взять себя в руки. Первым делом вспомнила про директора, но, передумав, потребовала дневник и вызвала родителей в школу.

* * *

Не знаю, как бы далеко зашло тогда мое неприятие будущей коммунистической жизни. Не знаю, ведь каждый день по дороге в школу я, в надежде, что плакат исчезнет или что-то изменит в своем обещании, вскидывал голову, но, увы… Нынешнее поколение советских людей все-таки собиралось жить при коммунизме.

* * *

Помогла все та же Зинаида Ивановна. Конечно, оставалась легкая грустинка, но появилось новое, ранее неизвестное и совсем непонятное чувство, возвеличивающее тебя, пусть даже только в твоих собственных глазах. Возвеличивающее тебя и Светку… А было это на уроке, и учительница рассказывала о том, как еще в далекие-далекие времена люди сражались за свою родину и срезали девушки косы – свою красу и гордость – и отдавали их на вязку канатов для метательных машин. И сражались вместе с мужчинами и были еще прекраснее. Что ж, если потребуется, то и мы со Светкой готовы на такую жертву ради светлого будущего, ради коммунизма!

Мало-помалу школьные дела мои выровнялись, успеваемость круто поднялась, и я снова рвался к новой жизни. Беседы, рассуждения, фантазии о будущем коммунистическом обществе вновь захватили меня. Чувство сопричастности к величайшей миссии моего народа – переполняло.

«Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» — плакат был на месте. Правда, иногда я вдруг обнаруживал, что чуть было поблекшее красное полотнище вновь радовало сочностью своего поля и белизной букв. А значит, нынешнее поколение советских людей все-таки будет жить при коммунизме. Все-таки будет! Назло всем врагам! Будет! Будет!.. Но я уже изнемогал от такой неопределенности. Когда же, наконец? Когда!?

Не знаю, как в других городах, но у нас не было ни одного магазина самообслуживания, и когда успели такой открыть – неизвестно, потому что в школе о нем ничего не говорили, а там обо всем узнают первыми. Но, возможно, мне первому и удалось посетить его, тем более он и находился в приличном удалении и от школы и от дома. Вечером мать дала мне денег и отправила в магазин за хлебом. Наш магазин был закрыт, в соседнем хлеба не было.

— Мальчик, беги к театру, еще успеешь.

Успел. Вбегаю: просторный, несколько необычный магазин. Тёте в белом деньги:

— Мне хлеба, черного и с изюмом.

— Иди, бери, какой нравится, — с улыбкой.

— Как?

Неужели? Вот оно, НАЧАЛОСЬ! Как и говорили. И я – первый. Никто в школе даже и не намекал. Хлеб бесплатно. Любой! Выбирай! Хочешь с маком, хочешь с изюмом. Главное – сколько хочешь Вот лежит на круглых вращающихся полках – крути, выбирай. И завтра плакат уже перепишут: «Нынешнее поколение советских людей стало жить при коммунизме». Но самое главное, что никто не острижен, а тетя в белом даже не взглянула на мои волосы. Значит мы со Светкой входим, нет-нет, уже вошли в новую коммунистическую жизнь и с косами. Мне хотелось прыгать и сейчас, сразу, забыв про хлеб, выбежать на улицу и кричать, кричать, что вот, да, свершилось – коммунизм – в нашем городе. Бежать поздравлять друзей, знакомых, родителей… Родителей лучше, конечно, поздравлять с хлебом.

Я схватил две буханки и пулей вылетел на улицу. Радость спазмой перехватывала горло, потому я не смог сразу закричать о наступившем светлом будущем. Хотя кто-то уже кричал, где-то рядом, над самым ухом, но совсем не о светлой коммунистической жизни:

— Держите, держите воришку!

Как это? В наступившей новой жизни – и воришку? Но зачем красть? Пришел и взял, что тебе надо. Сумерки. Улица была почти пустынной, я оглянулся, и в то же мгновение тетя в белом вцепилась в мои – совсем некоммунистические – волосы.

— Попался, — зло оскалившись, выдохнула она и потащила меня назад, как я вдруг начал прозревать – в дикое прошлое – серое и печальное, и уже без всякой надежды на светлое будущее, и от этого еще боле ужасное.

Пришел директор магазина. Продавщица в белом аж тряслась вся:

— А я вам говорила, что не надо было это самообслуживание вводить – у скольких уже из-за пазухи вытянула, а этот пострелёнок вообще хвать – и наутёк.

Директор был высокий и молчаливый, но записал, где учусь, где живу, кто родители. Я не врал. Нет, не из-за боязни, как пугала тётя, что вызовут милицию, посадят в колонию. Нет. Нет, и боле того, в своих размышлениях и эмоциях я вообще находился не здесь. Конечно, и не в объятиях кожаного отцовского ремня. Все это: и милиция, и наказания – казалось теперь чуть ли не забавой по сравнению с тем, что ожидало меня в школе, что, в общем-то, и надлежит ожидать преступнику такого уровня. А что я буду представлен таковым – теперь не вызывало сомнений. А ожидали меня всеобщая ненависть и презрение учащихся. Федька Николаев не осудит, а Лёля-то, Лёля – аж завизжит вся, демонстрируя свое, особенно перед школьным активом, якобы негодование. И все это было печально, но не главное. А главное как раз и состояло в том ужасе, который вдруг бездной оказался на том самом месте, где некогда, да зачем «некогда» — вот только что, расцветала и лелеялась прекрасная, светлая и почти непорочная мечта, надежда, цель… И сравним весь этот ужас был разве что с вдруг перекинутыми от меня к себе на парту – двумя блестящими, каштановыми, шелковистыми Светкиными косами.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>