Повесть-размышление вслух, в новеллах. Часть 2 (Часть 1 — ЗДЕСЬ)

Предчувствие трагедии

…Он был очень богат, миллионер. Совладелец известной тверской мануфактуры. Скуп, любил деньги, драл копеечку со своих рабочих, как дерут лыко с дерева, – нещадно. На улучшение условий жизни трудяг не желал тратиться вовсе, был против строительства новых общежитий, возражал против театра, чайной для рабочих, отказывал в грошовых пособиях. Не раз на его мануфактуре происходили волнения, жестоко подавленные войсками. Когда он проезжал в экипаже по Твери, вслед ему неслось: «Кровопийца! Смотри, подавишься нашей кровью!»

Он был транжира и мот. На званые обеды и ужины, на «лукулловы пиры» в ресторанах деньги валил без счёта. Однажды проиграл в карты в Английском клубе табачному фабриканту Бостанжогло более двух миллионов рублей. Переживал, мучался? Ничуть. Уехал домой, выспался хорошенько, утром встал и поскакал по своим делам, к вечеру намереваясь отыграться.

Любил поесть и выпить. Обедал по-русски, с размахом, с цыганами, песнями – половые бегали как ошпаренные, меняя посуду, блюда, вина. Любил посмеяться, подурачиться. Его грубоватые, смачные шутки об актрисах столичных театров широко ходили по Москве.

Журналист, сотрудничал в газетах и журналах (псевдоним Михаил Юрьев или М.Ю.). Критик – озорник, ругатель. От него доставалось правительству, земству, людям искусства. Так он «долбил» Серова (в передаче художника Переплетчикова):

«Вот, например, Серов. Разве его первые портреты можно сравнивать с последними? Разве он написал что-нибудь лучше «Верушки Мамонтовой»? А почему? Теперь он известность, он боится написать скверно, эта боязнь сковывает его». – Лихой автор не стеснялся и чужие мысли выдавать за свои, что-то от кого-то краем уха услышит и шпарит: «Если повесить со старыми мастерами Сомова, Бенуа или Серова, то едва ли эти художники выдержат».

По образованию историк, он был приват-доцентом Московского университета, автором монографии «Карл V и его время», «Спорные вопросы в западноевропейской исторической науке». Его роман «В потёмках» по решению комитета министров приговорён к уничтожению.

Страстный коллекционер: увлекался русской и французской живописью новейшего времени. «Относился к своей задаче коллекционера с большой любовью и тонким чутьём» (С. Дягилев). В его коллекции было 83 произведения, в том числе полотна В. М. и А. М. Васнецовых, Врубеля, Головина, К. и С. Коровиных, Левитана, Сурикова, Серова. Из французских живописцев – Ван Гог, Гоген, Дега, Э. Мане, К. Моне, Ренуар, Тулуз-Лотрек (коллекция была впоследствии подарена его женой Третьяковке).

Он любил заниматься общественными делами, слыл за честнейшего человека, даже был назначен казначеем Московской консерватории. Догадались?

…Михаил Абрамович Морозов стоял перед Серовым в 1902 году, стоял в одной из комнат своего особняка, и Валентин Александрович писал его портрет. Знал ли всё Серов о Морозове? Наверное, знал. А о чём не знал, догадывался: интуиция у него была незаурядная.

Они были знакомы уже десять лет после той выставки, где экспонировалась картина Серова «Осень. Домотканово»:

Михаил Абрамович тогда всех коллекционеров опередил, прилетел прямо домой к Серову, уговорил его продать картину, деньги немалые дал. И Серов уступил, хотя картина эта была дорога ему: изобразил он скошенное поле, дальний лес, одинокую женскую фигуру.

Писал в милом его сердцу Домотканово, где писал «Девушку, освещённую солнцем», «Заросший пруд», портрет жены «Лето», Надю и Лялю Симонович, своего друга В. Д. Дервиза, хозяина домоткановского дома.

Серов и Морозов часто встречались – на выставках, в театре, не раз обедали вместе. Морозов очень уважительно относился к художнику. Предложил написать свой портрет. Мастер согласился.

Но прошло ещё несколько месяцев, прежде чем он стал работать над портретом. Он приходил к Морозовым, обедал, ужинал у них. Ходил по комнатам, разглядывал коллекцию картин хозяина. Иногда в беседе с ним доставал блокнот, делал наброски. Уже и Маргарита Кирилловна, жена Морозова, удивляться начала: «Ходит и ходит, чай пьёт, а работать не работает».

В один день, после сытного обеда, Михаил Абрамович повёл гостя в свою галерею, рассказывал где, у кого и за сколько купил ту или иную картину. Был он в сюртуке, с трудом застёгивавшемся на животе, сверкали его глаза за стёклами пенсне – любил миллионер поговорить об искусстве, о художниках, покритиковать тех, похвалить других.

– Вот так и буду вас писать, – вдруг сказал Серов.

Быстро набросал рисунок на листке: Морозов, широко расставив ноги, стоит, крепкий, кряжистый, полный энергии.

Разглядываю огромный портрет Морозова. Он во всём великолепии своего могущества, властолюбия, жизнелюбия. От него так и пышет здоровьем, силой, умом.

Серов написал Морозова во весь рост, он глядит на зрителя сверху, он словно говорит:

«Ну, кто меня сильнее, богаче? Кто меня удержит в моих делах, желаниях? Знаю, никто!» – Стоит крепко, как могучее дерево, словно врастая в землю. Вот он, хозяин жизни, владелец фабрик, заводов, картин, преизряднейшего капитала!

У него голова мыслителя, учёного. Умные, проницательные, всё понимающие глаза за стеклышками пенсне, сократовский лоб, бородка и усы под Чехова. И громадное, мощное туловище Гаргантюа! Из сопоставления – чрезмерно большое туловище и небольшая голова – возникает впечатление противоречивости, неестественности всего облика Морозова, ощущение, точнее, предчувствие чего-то страшного. Оно усиливается контрастом с изящной статуэткой, стоящей на полке за спиной Морозова.

И ещё, заметьте, портрет написан в тёмных тонах (сюртук, брюки, туфли, пол, стены). Лишь белым пятном выделяются некоторые детали. Этот чёрный цвет как будто нагнетает трагедию, которая вот-вот произойдёт.

Портрет М. А. Морозова вызвал разноречивые отзывы: кому-то он нравился, кто-то смеялся над ним, говоря, что Серов изобразил «чудовище», «монстра», «современного Молоха», не пощадил модели, написал чересчур правдиво, окарикатурил её. Писали о «кругленьком, весёленьком, красненьком, бодреньком Морозове» (Стасов) – и только. Морозов заплатил за портрет тысячу рублей. Мог бы и больше. Ну да он не привык со своими церемониться.

Когда друзья спрашивали об этом портрете самого Серова, он молчал, замыкался в себе. Будто что-то его беспокоило, грызло. Что же?

Через год М. А. Морозов умер.

Разорванная акварель

Одна из лучших, пожалуй, самая «личная», взволнованная работа Серова – «Портрет Г. Л. Гиршман»! Красивая, изящная женщина повернулась лицом к зрителю, вся она – молодость, очарование, воплощенная женственность. Изумителен цвет картины – серые, коричневые, красноватые тона играют-переливаются. Стройность фигуры модели подчёркивают флаконы на туалетном столике, изогнутые формы рамы зеркала.

Чего только не говорили критики об этом произведении, об изображённой женщине: «красавица-кокетка», «красавица в золотой клетке», «аристократка, лишённая души и внутреннего богатства», «картина Серова сатирически обрисовывает правящий класс». И всё невпопад!

Генриетта Леопольдовна Гиршман была необыкновенной женщиной. Её называли первой красавицей Петербурга и Москвы. Ею восхищались Горький, Брюсов, Шаляпин, Станиславский, Качалов, Добужинский, Сомов. «Замечательно милая женщина Генриетта Леопольдовна; чем больше её видишь, тем больше её ценишь; простая, правдивая, доброжелательная, не гордая, – восхищался Гиршман художник К. А. Сомов. – При её красоте совсем не занята собой, никогда о себе не говорит. Но, по-моему, она несчастлива».

К. С. Станиславский написал в альбом Генриетте Леопольдовне:

«Ваша роль в русском искусстве значительна. Для того чтобы процветало искусство, нужны не только художники, но и меценаты. Вы с мужем взяли на себя эту трудную роль и несли её много лет, талантливо и умно. Спасибо вам обоим. История скажет о Вас то, чего не сумели сказать современники. Пусть сознание исполненного красивого дела облегчает Вам посланное всем нам испытание. Душевно преданный и любящий Вас К. Станиславский».

А В. И. Качалов в честь Генриетты Леопольдовны «разразился» стихами:

Вам, Генриетта, милый наш КАЭС
О «меценатской» Вашей пишет роли…
А я, давно влюблённый в Вас балбес,
Прошу любить меня легко, без боли,
Как буду радостно любить я Вас,
Пока не стукнет мой последний час.

(КАЭС – так актеры называли К.С. Станиславского.)

В 1904 году супруги Гиршман познакомились с В. А. Серовым. Муж Генриетты Леопольдовны заказал художнику портрет жены. Серов в первый раз пришёл в дом супругов Гиршман, недалеко от Красных ворот.

«Я была очень молода, застенчива, разговор был общего характера, касался живописи, искусства, художественных интересов, – вспоминала Генриетта Леопольдовна. – Валентин Александрович зарисовывал, приглядывался, и я стала к нему привыкать».

Серову очень понравилась эта умная, образованная, простая и скромная женщина, симпатичная, без замашек богатых выскочек, и он приходил к новым знакомым почти каждый день. В одну из встреч Генриетта Леопольдовна рассказала о себе.

Родилась она в Петербурге. Мать её была пианисткой, отец – торговец, человек большой культуры. В их доме бывали скрипач Ауэр, виолончелист Вержбилович, певец Каминский. Родители собирали картины русских художников. Генриетта Леопольдовна училась игре на фортепьяно, пению, языкам, готовилась стать оперной певицей.

Увлекалась живописью и занималась в студии О. Э. Браза.

В 1903 году она вышла замуж за Владимира Осиповича Гиршмана. Старше её на 18 лет, он слыл интереснейшим человеком: его отличала редкая любовь ко всем видам искусства – к живописи, ремёслам, старине. Он собрал уникальную коллекцию произведений русских художников, старинной мебели, ковров, серебра, стекла, табакерок. На неё были потрачены огромные деньги. Владимир Осипович составил прекрасную библиотеку, знал несколько языков, очень много читал.

Жену свою Владимир Осипович любил нежной, преданной любовью, предоставил ей возможность совершенствоваться в искусстве, и после замужества Генриетта Леопольдовна продолжала учиться живописи (у Архипова и Юнга), игре на фортепьяно (у композитора А. Н. Корещенко), пению (у А. И. Книппер, профессора Московской консерватории).

…Работа над портретом Генриетты Леопольдовны затянулась на год: у неё родилась дочь, ей пришлось прервать позирование. Этим портретом Серов не был доволен.

Закончив портрет в рисунке, он стал переводить его на холст, а картон с акварелью порвал и бросил в незажжённый камин. Рисунок очень нравился Генриетте Леопольдовне, и когда Серов ушёл, Владимир Осипович достал куски картона, спрятал их. Позже, в Париже, он отдал акварель в реставрацию. Восстановленный серовский портрет Генриетты Леопольдовны висел в дальней комнате гиршмановского дома, его никому не показывали, не давали на выставки.

Дружба художника с этими славными людьми крепла. Летом он приезжал в их имение, «был очаровательным гостем», любил продолжительные прогулки, катанье на лодках и на тройках, езду верхом, стрельбу в цель (в этом Генриетта Леопольдовна составляла ему конкуренцию). Серов начал работать над другим портретом Генриетты. Он видел, как расцвела, похорошела она, стала увереннее в себе. Проявились её творческие интересы: она сближается с московскими музыкальными кругами, с художественным театром, помогает мужу в покупке картин; совместно с С. П. Дягилевым Гиршманы организуют выставку произведений русских художников в Париже. В 1906 году Гиршманы были избраны почётными пожизненными членами парижского Салона.

Серов пишет Генриетту Леопольдовну на фоне зеркала, у туалетного столика, в чёрном платье с белым горностаем на плечах. И себя изобразил – его фигура видна в зеркале, он словно приобщается к духовной жизни этой прекрасной женщины. Впервые портрет был экспонирован на выставке «Союза русских художников» в 1907 году, отзывы были самые разные.

«Портрет поразителен по живописи» (Мейстер). «Целое событие в художественном мире этот портрет… здесь столько свежести, столько мощи! Такие блещущие краски!» (Брешко-Брешковский). «Всё виртуозно, начиная от схематичной цветовой гаммы до малейших деталей. Здесь искусство высокой техничности» (Милиоти). «Портрет не принадлежит к числу удачных серовских портретов… Он (Серов) так нехорошо написал лицо, что кажется, будто с освещённой левой щеки и верхней губы только что сбрита прекрасная борода и усы» (Кравченко). Некий критик возмущался, что модель стоит в позе «еврейского танцора», другой не заметил ничего хорошего в картине, только «прелестный красноватый флакон на туалете». Эти отзывы доходили до Генриетты Леопольдовны, она лишь пожимала плечами, посмеивалась над своей «бритостью», очень любила свой портрет.

В 1910 году её постигло большое горе – умерла дочь. Несчастье потрясло бедную женщину, она потеряла голос. Серов как мог успокаивал её и, наверное, желая отвлечь от грустных мыслей, предложил Генриетте Леопольдовне снова позировать. Сам выбрал ей платье, синий тюрбан, необычную позу, набросал углём овал. Называя свой портрет «коронным», шутил: «Чем я не Рафаэль, чем вы не Мадонна». Но закончить не успел.

Однажды Генриетте Леопольдовне позвонил сын художника и сказал:

– Папа не может прийти сегодня, так как он умер.

«Не стало близкого, дорогого друга, замечательного художника и прекрасного человека. Ему было всего 46 лет. Сколько было планов, столько возможностей впереди. Но судьба решила иначе», – с болью вспоминала Генриетта Леопольдовна.

После революции, в 20-х годах, Гиршманы уехали во Францию, жили в Париже, где Владимир Осипович содержал художественный салон. Генриетте Леопольдовне суждена была долгая жизнь, она пережила Серова на 59 лет, мужа – на 34 года. В глубокой старости сохранила обаяние своей личности, светлый ум. Жила прошлым, среди картин Бенуа, Сомова, Юона, Малявина, Л. Пастернака, Серебряковой, Серова.

Вспоминала своего незабвенного друга: «Говорят, Серов был человек угрюмый, молчаливый и нелюдимый. Это совсем неверно. Он скорее любил слушать, но угрюмым и нелюдимым его назвать нельзя. С нами он никогда не был угрюм, часто смеялся, так как был смешлив и, по сути, был человеком скорее весёлым, чем мрачным. Кто-то сказал, что Серов не любил людей. Такой великий портретист не мог не любить свои модели! Шаляпина он, например, обожал».

На видном месте в её комнате до конца жизни висел тот серовский, разорванный им рисунок.

Признаюсь, мне очень по душе серовские портреты Г. Л. Гиршман. Великая благодарность художнику за то, что он запечатлел её с такой любовью и уважением. Низко кланяюсь памяти Генриетты Леопольдовны, сказочной её красоте, вдохновившей художника-поэта на создание лучших его произведений. И вот ещё что…

Мне раскрылась ещё одна черта эстетики Серова. В портретах Маши Симонович, Фёдора Шаляпина, Г. Л. Гиршман, М. Н. Ермоловой проявилась великая любовь Серова к русскому человеку, богатому душой, умом, талантом. В этих портретах чувствуется личность Серова, его безграничная искренность, душевность, влюблённость в возвышенную красоту, человечность, аристократизм духа русских людей. Мою мысль подтверждает П. А. Нилус:

«Он (Серов) владел секретом того, что является наиболее притягательным в художнике-портретисте. Он обладал удивительной способностью уловить в лице отражение внутреннего мира человека, самых сокровенных глубин души его и с большим мастерством передавал это в своих картинах, оживляя полотно и заставляя краски служить проводниками наблюдательности и таланта художника. Реализм Серова сочетается в нём с особой, ему лишь свойственной искренностью, которая всегда чувствуется в его произведениях».

Воплощение душевной доброты

В. Брюсов писал о «ясновидении» Серова: «Вглядываясь в лицо модели, он видел то, что было, что есть, и что будет с человеком». – Невероятно, правда? Но это так. Я убедился в этом на примере судьбы М. А. Морозова, и ещё более подчеркивают это удивительное свойство художника судьбы княгини Юсуповой, М. Н. Акимовой, Николая II, чьи портреты выполнил Серов.

…В этом портрете всё красиво: изображенная на нём женщина, её платье, картины на стене, даже её собачка. Всё дышит теплом, радостью, счастьем! Около портрета я заметил много девчонок, должно быть, студенток. Смотрят зачарованно на княгиню Юсупову в великолепном платье, среди роскошной обстановки. А ведь если любую из этих милых девчушек нарядить в подобное платье, посадить на такой диван, – не хуже будет выглядеть, подумалось мне. Выглядеть… Но станет ли умней, значительней?

Княгиня З. Н. Юсупова не только изумительно выглядела: она была незаурядной личностью. Она могла стать знаменитой артисткой, как М. Ф. Андреева или О. Л. Книппер-Чехова. К. С. Станиславский, увидев Зинаиду Николаевну на благотворительном спектакле в пьесе Ростана, на коленях упрашивал её бросить всё и вступить в труппу Художественного театра, посвятить себя искусству. «Она была не только умна, воспитана, артистична, но была также воплощением душевной доброты, – влюблённо пишет сын Зинаиды Николаевны Ф. Ф. Юсупов. – Никто не мог устоять перед её очарованием. Она была сама скромность и простота. Многие политические деятели ценили прозорливость моей матери и обоснованность её суждений. Она могла бы стать главой политического салона».

Если слова сына о матери кажутся пристрастными, то вот мнение о княгине Юсуповой человека, которому можно смело доверять, – блестящего русского офицера и дипломата А. А.Игнатьева: «Она была не столь красива, сколь прелестна с седеющими с ранних лет волосами, обрамляющими лицо, озарённое лучистыми серыми глазами, словом, она была такой, какой изображена на знаменитом портрете Серова».

Серов писал портрет Зинаиды Николаевны и других членов её семьи (мужа, сыновей) в Архангельском, имении Юсуповых. «Деликатность, простота в обращении и благожелательность моей матери способствовала большой её дружбе с художником» (Ф. Ф. Юсупов), и потому Серов чувствовал себя в Архангельском легко и свободно.

Жене сообщал: «Славная княгиня, её все хвалят очень, да и правда, в ней есть что-то тонкое, хорошее».

Валентин Александрович, как всегда, работал неторопливо, сеансы были продолжительны, но Зинаида Николаевна не жаловалась. Правда, не без лукавства говаривала:

«Я худела, полнела, вновь худела, пока исполнялся Серовым мой портрет, а ему всё мало, всё пишет и пишет!» – О Боже! Женщин веками заботили одни и те же незатейливые, трогательные мелочи, вдруг подумал я. Ведь и Серов мог думать о том же, глядя в прекрасные глаза, рисуя их, улыбаясь чему-то своему…

В перерывах художник беседовал с Зинаидой Николаевной, и это тоже доставляло ему огромное удовольствие: она много читала, любила петь, вдохновенно играла на фортепьяно произведения Вагнера, к которому был неравнодушен и Серов. Подружился художник с Ф. Ф. Юсуповым, искавшим достойный путь в жизни.

«Валентин Александрович, человек гуманный и убеждённый защитник всех неимущих, своими долгими и дружескими беседами словно «оформил» все мои сокровенные мысли и чувства, – вспоминал Юсупов. – Его передовые взгляды оказали влияние на развитие моего ума». Став наследником огромного юсуповского состояния, он раздавал крестьянам земли, создавал благотворительные учреждения. Через много-много лет он с благодарностью говорил о Серове:

«Это был превосходный человек, и он оставил у меня самое дорогое и сильное впечатление».

Юсуповы восхищались портретом Зинаиды Николаевны, остались навсегда большими поклонниками таланта художника, часто говорили: «Помилуйте, какими деньгами можно оплатить такую художественную работу?!»

Снова слово Ф. Ф. Юсупову: «Этот портрет я считаю самым лучшим из портретов, исполненных Серовым».

Зато как досталось портрету от критиков! В нём видели лишь «потрет модного туалета», «тоскующую птицу в золотой клетке». Каких только недостатков не находили критики в портрете! «Дисгармонию красок», «небрежные мазки», «вымученная поза», «фон кричит, а лицо выглядит безжизненно», «наскоро намеченное платье, неудачно подобранное».

Более прозорливые современники писали об этой серовской работе: «Одно из серьёзнейших произведений художника» (Грабарь), «произведение Серова прекрасно по психологии личности» (Михайлов), изображённая на портрете женщина – «нежная, изящная и утончённая» (Голоушев).

А что сам Валентин Александрович? Он был доволен этим портретом, радовался, что ему удалась улыбка Зинаиды Николаевны. Передав естественность, простоту, огромную душевную доброту Юсуповой, художник словно бы предсказал и её будущую жизнь: она посвятила себя служению людям, помогала тем, кто нуждался в тёплом, добром слове.

После 1917 года Зинаида Николаевна эмигрировала в Италию, занималась общественной деятельностью: всемерно старалась помогать русским людям, оказавшимся за границей без средств к существованию. Организовала белошвейную мастерскую, в ней шили бельё для русских эмигрантов; открыла бесплатную столовую. Всю жизнь была щедрой меценаткой. Кстати, на её средства построен римский зал музея изящных искусств в Москве.

Художник и царь

Этот портрет пролежал в запасниках ГТГ свыше 70-ти лет. Кому-то было нужно скрывать его от нас, кому-то было необходимо, чтобы мы не знали всесторонне творчество Серова: кто-то был убежден, что это знание не пойдёт на пользу ни нам, ни ему. Хорошо, что ушло в безвозвратное прошлое время, когда такое было возможно.

Итак, портрет императора Николая II. Возле него толпа, спорят, негодуют, размышляют. А подумать, действительно, есть о чём.

…Царский портрет. Это должно быть, по традиции, что-то внушительное, помпезное, огромное. А тут небольшой поясной портрет сидящего человека в простой одежде без всяких регалий, скорее провинциального капитана, словно сошедшего со страниц повести Куприна. И это государь?!

Известно, как непримиримо относился художник к царю, какие карикатуры на него рисовал, как навсегда разошёлся с Шаляпиным, вставшим на колени перед самодержцем. И вот на тебе – какой портрет царя-батюшки написал. Где же истина? Разберёмся-с…

Серов работал по заказам. В 1896 году получил выгодный заказ – написать портреты царской семьи. Весной 1900 года начал работать над портретом Николая II.

Видимо, была у художника вначале мысль написать парадный портрет: он искал, переделывал эскизы, портрет не получался. «Однажды он сказал, что сегодня последний сеанс, – вспоминает Ф. Ф Юсупов. – Николай II, в скромной серой тужурке, сел за стол, положив на него руки… И тут художник схватил и общий облик, и особый взгляд царя».

Обычно Серов молчал, когда работал над портретами. Но однажды заговорил об участии арестованного С. И. Мамонтова, мецената искусства, друга многих русских художников и артистов. «Все мы – Васнецов, Репин, Поленов – сожалеем о том, что случилось с Саввой Ивановичем», – сказал Серов.

Царь ответил, что уже дал распоряжение, и Мамонтов освобождён из тюрьмы; добавил, что Третьяков и Мамонтов много сделали для русского искусства. Серов был растроган и рад несказанно.

А в другой раз произошло вот что: в зал вошла царица Александра Фёдоровна, встала за спиной художника, проговорила:

– По-моему, вы не так написали правую сторону лица моего супруга.

Замечание взорвало Серова, он встал и, передавая палитру и кисть, предложил:

– Может, вы сами поправите, ваше императорское величество? – Серов не терпел, когда кто-нибудь рассматривал его незаконченную работу. После этого царица больше не приходила на сеансы. Царь, как ни странно, промолчал.

И вот портрет закончен. Художник изобразил царя простым человеком, оставшимся наедине с собой: он задумался, он, кажется, предвидит всю будущую историю России, за которую он был ответственен и власть над которой скоро так бесславно потеряет. Серов передал заурядность царя, его неспособность руководить огромной страной, даже растерянность его перед этой величайшей ответственностью, волей случая выпавшей на его долю. И царя становится по-человечески жаль, даже проникаешься сочувствием к этому маленькому человеку. «Не в свои сани не садись», – вспоминается хорошая пословица.

Современники высоко оценили серовскую работу. Остроумов: «Одно из лучших произведений Серова». Грабарь находил, что в портрете изумительные глаза: «…Да-да, детски чистые, невинные, добрые глаза. Такие бывают только у палачей и тиранов. Разве не видно в них расстрела девятого января?»

Однажды Серов принёс портрет для показа на заседание членов «Мира искусства», пришёл пораньше, в зале ещё никого не было. Он пристроил портрет на стуле таким образом, что руки царя оказались на одном уровне со столом. Сам отошёл в сторонку, наблюдая за реакцией входящих. Первый вошедший остолбенел. Второй сказал: «Здрасте, ваше императорское величество!» Третий сорвал с головы шапку. Иллюзия присутствия живого царя была поразительна! Серов сделал авторское повторение портрета, оно поступило в Третьяковку. И хорошо, что сделал, потому что дальнейшие события в стране развернулись и против царя, и против серовского портрета.

…В октябре 1917 года группа солдат вышла из Зимнего дворца, волоча взятую в спальне царицы картину. Солдаты рвали её штыками, прокололи глаза человеку, изображённому на портрете. Мимо проходили ученики-художники, узнали портрет Николая II и попросили его у солдат: это-де работа знаменитого художника Серова. Её нужно отдать в музей. Солдаты швырнули им картину, и ученики принесли её художнику Нерадовскому. Он сохранил портрет. На выставках демонстрируется его авторское повторение.

События 1905 года – расстрел безоружных людей, зверства казаков – окончательно выветрили из Серова все утопии относительно царя, его милостей. Он видел кровавую бойню, он был так потрясён, что однажды потерял сознание.

Серов сделал целый цикл сатирических листов, обличающих царя, его верноподданных убийц, – «Солдатушки, бравы ребятушки…», «Разгон демонстрации казаками в 1905 году».

Серов и Поленов подписались под письмом против того, что во главе Академии художеств стоит великий князь Владимир Александрович, руководивший расстрелами шедшей к Зимнему дворцу безоружной толпы. В знак протеста оба художника вышли из состава Академии. И после 1905 года Серову поступали заказы на портреты высоких особ царствующего дома, но художник отвечал решительно:

«Я в этом доме больше не работаю». ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>