Как я буду умирать?

Весело.

Весело я буду умирать. Легко.
Легко цепенеть я буду. Шаг за шагом.

Шаг за шагом, оставляя жизнь эту. Жизнь эту другим, таким же дуракам. Без жалости.

Без жалости и стонов. Уйду.

Уйду куда-нибудь незаметно.
Незаметно выйду из подъезда, из квартиры двадцать пять. Из дома выйду сто сорок семь, по Лаврентьевскому, по дорожке через двор, и айда.

Айда по дорожке через лесок в поле-овражек, под кусток.

Сяду под куст бузины дурной ягоды, чтобы с плодов багровых капли. С веток.

С веток холодные капли за воротник.
За воротник холодные капли меж лопаток стекали по спине.

По спине стекали, по хребту моему меж лопаток. Ой, щекотно.

Ой, щекотно-знобко студили бы две культи розовые моих крыльев, бывших.

Бывших белых сильных два крыла, с каёмочкой золотой по оборке перьевой.
И дальше.

И дальше побежали бы капли до копчика. И обмяк бы я.

Обмяк легко, без сожаления и печали.

Без тоски и боли. С надеждой.
С надеждой, что выпростает из меня росток. Как из клубня черенок. Росток – серебряная тросточка. Вылезет и упрется в землю рубином алым.

Обопрусь я на набалдашник хрустальный в оплетке золотой и, как циркач, вскину одну ножку, другую.

И тело своё гибкое вскину ловко. Циркачом ловким и застыну так.

И пальцами быстрыми, чутким пианистом, пуговка за пуговкой.
Пуговка за пуговкой расстегну тугой гульфик. Из закромов его наружу выпростаю.

Выпростаю дружка своего Петра Евграфовича. С балдою поникшею. И зассу струею длинною, горячею на Землю мою обледенелую.

На хрустящую от морозца сизую ковыль-траву. Струей долгою горечи и грусти.

На Землю эту долбаную, от ужаса отчаяния и боли, в тупой растерянности, предчувствуя конец свой дурацкий. Конец жизни своей никчёмной.
Покуда не заледенею вконец. Не застынет струя стеклом звонким.

Звонким, бутылочным, из под пива питерского Балтика-3. Сорок пять рубчиков за бутылочку из ларька у метро.

Всё.

Теперь сам себе памятником торчать здесь буду. Дурак-дураком.
Мудак-мудаком Петром Евграфовичем.

Чем я вам ни хорош: и ловок, и пригож, и мёртв. Мертвее не бывает.

Так умирать я буду.

Мать моя мёртвая, примите сына своего мёртвого. Сына долбанного, окаянного, сына застывшего на век, века-вечные. Всем на зависть, Вам на радость.
Одним дураком на Земле меньше осталось, одним Петром Евграфовичем в убыток. Аминь.

Р.S.

Так-то всё хорошо. А что с тем дураком, что под оврагом торчит? Хлопотно. Нехорошо. Боязно это.

Да обустроится всё, не тревожитесь. Верно, Вам говорю.

Пусть себе постаиваю. Подтаиваю, грехи замаливаю.
Пока дурак какой не долбанет палкою. Колом осиновым про между глаз моих мёртвых со всего маха. Маха русского, молодецкого, удалого.

Расколюсь я.

Расколюсь и рассыплюсь стеклом звонким. Звонким хрустящим хрусталём.

А нет, так колодой мёрзлой до весны и достою. До весны, до солнышка её горячего, топливого. И оплыву весь. Мясной.
Шмякнусь на молоденькую, мягонькую траву-мураву.

Траву-мураву -сочные стебельки. Прорастут они меня. Издырявят весёлым ежом.

Буду себе лежать полёживать покуда.
Покуда не съедят меня.

Не съедят, склюют, источат: птички, мышки, червячки: проворные щебетуньи, юркие серушки, коленчатые мясные.

Всё.

Нет меня.
Совсем нет, и не было.

Пока…

Москва (декабрь 2011 – март 2012)

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>