В апреле 2013 вышел в свет мультимедийный сборник нью-йоркского поэта, писателя и журналиста Геннадия Кацова «Словосфера». О новой книге беседует с автором американский прозаик, учредитель литературной премии им. О. Генри «Дары волхвов» Вадим Ярмолинец.

В. Ярмолинец. Насколько я понимаю, «Словосфера» – проект уникальный. То есть стихи об известных художественных произведениях – известны, но вот такого методичного поэтического исследования мировой живописи, которое в конечном итоге оборачивается увесистым томом – такого, кажется, нет. «Словосфере», не исключено, уготовано особое место в мультимедийном искусстве и тут требуется объяснение, а что, собственно, означает – словосфера?

Г. Кацов. Вадим, прежде всего: никакого «методичного поэтического исследования» не было. Я не сочинял в жанре энциклопедии, и то, что периодически входило в сферу моих впечатлений за полтора года написания «Словосферы», отражено в 180 комментариях-посвящениях шедеврам европейского, российского, американского изобразительного искусства. Иными словами, я писал дневник и задумывал его изначально как единый цикл, как некую сферу существования двенадцатистрочных комментариев, которые охватили семь столетий бытования Западного искусства. От Проторенессанса до наших дней, а если перейти на личности: от Джотто ди Бондоне («Поцелуй Иуды», ок. 1305)- до московского художника Александра Джикия («Вивальди», 2012).

Я ступаю к тебе, преступая
Ту черту, за которой другой,
Преступления шаг совершая,
Будет прочими назван «изгой».
Раздвоение, будто простуда,
Также быстро проходит, и то,
Что впоследствии назван «иуда» —
Не простят мне на свете и том.
И за ту обоюдную муку:
Сам себя потерять, обрести
То, что прочими названо «сука»,
Даже там мне – тебя – не простить.

***

— Что же, – творец обращается к твари, —
Так тебя старит, и старит, и старит?
Будто ранение в грудь ножевое,
Что превращает тебя в неживое?

… Шестеро спутников. Место – край света.
Тише, все тише и тише беседа.

***

В послесловии «От автора» я объясняю идею «Словосферы» следующим образом:

«Фридрих Шиллер – поэт, философ, теоретик искусства, драматург, как-то заметил, что для любого вида творчества «главное – претворить аффект в характер». Поводом же для аффектации может служить, естественно, что угодно: внешние эффекты, рефлексия на мысль и поступок, впечатление от съеденной в обед пищи, от поездки по городам и весям, от сонной осенней мухи либо от дерзкого укуса комара. В результате, миру являются отец Гаргантюа, сын Пантагрюэль и почти дух Чичиков; Муха из одноименной поэмы И. Бродского и Комар из «Заклинания комара» Ю. Арабова.

Так же миру явились шедевры изобразительного искусства. По известному методу цитирования в постмодернизме их интересно приводить в качестве иллюстрации (и наоборот) к прожитому дню и часу, к любому настроению, к связной мысли или неосознанному рефлексу. Прошлое бесконечно и всегда под рукой: Ван Гог и Гирландайо, Манэ и Малевич, Джотто и Уайет, Кандинский и Рембранд, Поллок и Филонов…»

Таким образом, даты под приведенными в «Словосфере» текстами и картинами – это «свое-временная» фиксация проживаемых идей и эмоций, растерянности и сомнений, открытости и счастливой уверенности в том, что всем этим необходимо делиться не только с самим собой. Собственно, «Словосфера» и есть своего рода индивидуальный дневник за почти пятьсот дней, прошедших с того часа, когда был написан первый текст к вермееровской «Молочнице».

Когда ветер вырезает в песках миражи-города,
а вода точит камень, возвращая его барханам –
Это значит, столетья ушли, как песок и вода,
Сохранив себя конусом, влагой сухой в стаканах.

Несть числа подходящим к холсту – с интересом, с трудом, легко,
В одиночку, группой, в контактных линзах, в костюмах, в сари;
Соглядатаев мига, в коем тонким дрожащим сверлом молоко
Не коснется керамики. Не наполнит сосуд. И веками не прокисает.

***

Если вернуться к смыслу названия – «Словосфера», то у Юрия Лотмана есть лингвистическая работа «Семиосфера» и, поверьте мне, для того, чтобы понять название, необходимо прочитать лотмановский труд. В моем труде «слово» первично, «сфера» вторична. И если возникнет желание понять, отчего же это, как в армейской шеренге, разбито на первый-второй, рекомендую прочитать книжку.

В. Ярмолинец. «Словосфера» открывается известнейшей «Молочницей» Вермеера, завершается не таким известным зрителю Жаном Хелионом. Почему? Когда вообще возникло ощущение, что пора остановиться?

Г. Кацов. Это ощущение до сих пор не возникло, и я в ближайшее время готов проект продолжать. Пока увидели свет первые 180 текстов. Понятно, что перед автором – бесконечность, условно говоря, если речь идет об истории изобразительного искусства. В опубликованной книге отчетливо представлен Северный Ренессанс, Прерафаэлиты, американский модерн и Гудзонская школа, русское искусство ХIХ-XX века, импрессионизм и постимпрессионизм, швейцарский и венский Сецессион, немецкий экспрессионизм, поп-арт, концептуализм и многое другое. Однако нет искусства Востока (Япония, Китай, Индия). Трудно представить, но мне не удалось найти ни одного монгольского художника, так что если у вас есть такой на примете, поделитесь фамилией.

И тот – не я, и этот, и другой —
опять не я, живет на этом свете.
Сейчас листок каракулями метит
Незнамо кто. Какой-нибудь “гуд бой”.

И это хорошо, ведь, боже мой,
Так все известно, и за все в ответе,
А тут: и некролог не мой в газете,
И чьи-то шмотки доедает моль.

***

В проекте еще нет высокоценимых мною художников «Мира искусств», фрагментарно представлен русский авангард начала ХХ века, «не охвачены», скажу без пафоса, такие гиганты, как Микеланджело, Рафаэль, Тициан, Тинторетто, Тьеполо, Рубенс, Сурбаран и многие другие. Так что, как пелось в известном изящном шлягере: «Я в дороге, я в пути».

В. Ярмолинец. Листая «Словосферу», я открыл для себя с десяток новых художников, работы некоторых, хорошо, казалось, знакомых, видел впервые, некоторые старые посмотрел еще раз с удовольствием. Впечатление такое, что, собирая эту коллекцию, Вы хотели поделиться с читателем чем-то очень личным и дорогим?

Г. Кацов. Безусловно, ведь дневник – крайне экзистенциальная форма выражения своих чувств, мыслей, взглядов и, прежде всего, представлений о самом себе и мире. Причем всем этим я хотел бы поделиться не только с русским читателем. Часть «Словосферы» переведена на английский язык и будет представлена на нью-йоркской книжной ярмарке в конце мая. Мне уже известно об интересе к этому проекту со стороны небольших европейских издательств. Крупные издательские конгломераты работают, в основном, с известными авторами, денно и нощно куя бестселлеры, в то время как малые издательства интересуют проекты уникальные, конкурентоспособные на издательском рынке.

Кстати, мне уже рекомендовали издательства в Японии и Китае. Оказалось, что в последнем необычайно высок интерес к русской современной литературе – видимо, перевод ее на китайские диалекты актуален, предполагаю, в свете экономического и этнического вторжения на территорию России.

Так что я готов поделиться своим «личным и дорогим» с любым читателем, говорящим хоть на языке тимбукту. Принцип разрастающейся аббревиатуры тоже подходит: вначале публикуем в РФ, затем – в США, после чего – в КНДР. Если вы знаете страну с пятью буквами, подскажите.

В. Ярмолинец. «Словосфера» – подтверждение тому, что Ваш интерес к живописи не случайный. С чего он начался?

Г. Кацов. С увлечения арт-альбомами на втором курсе института. Если посчитать, то интересуюсь я искусством без малого сорок лет. В 1970-е годы в СССР можно было приобрести – «из-под полы» в тематическом отделе магазина и на «черном» книжном рынке – альбомы по искусству, отпечатанные в Восточной Германии, Венгрии, Польше, Чехословакии. Замечательный фолиант братьев Кранахов я пытался прочесть по-немецки; альбом Отто Дикса – по-венгерски, сборник о западных символистах – по-польски, а отлично изданный «Графика Анри Матисса», слава Богу, изучал по-русски.

И, конечно, Эрмитаж, Третьяковка, Пушкинский музей – школа юности, без которой эта книжка вряд ли была бы написана. Здесь и зачитанный до дыр трехтомник «Всеобщей истории искусств» Алпатова, и многотомник «Краткой истории искусств» Дмитриевой. Я бы еще добавил «По ту сторону рассвета» Кукаркина – бесценный том с обзором капиталистической массовой культуры, вышедший в «Политиздате» в середине 1970-х. Больше черпать знания о культуре Запада в те советские годы было практически неоткуда.

Вообще, золотое было время, когда каждое новое имя в искусстве воспринималось эврикой, откровением, чем-то невероятным и сразу значимой частью биографии.

Какое-то другое время, которое текло не то чтобы по изгибам циферблата Дали, но уж точно по другим законам. Об этом одно из стихотворений, которое, я знаю, вам, Вадим, нравится:

Одна река. Два берега. Кусты
Расставлены без видимого плана.
Три одалиски, медленно и плавно
Раздевшие себя до наготы.
Ленива, сонна, чувственна – вода
Заманивает женщин в отраженья,
И весь ландшафт разбит не на мгновенья,
А вдоль реки растянут на года.
В чем тех отличье от, допустим, нас?
Какая же загадочная склонность
Эпохе не дает явиться клоном?
Должно быть – скорость. Километры в час.

В. Ярмолинец. Представьте себе такую невероятную ситуацию – вы ищете новую работу.

Идете в бюро по трудоустройству, где Вас принимает ангел, замаскированный под смертельно уставшего от посетителей чиновника, и предлагает работу директора музея на Ваш выбор. Какой Вы выберете? Только не говорите: тот, где зарплата лучше. В этом сне везде платят одинаково хорошо.

Г. Кацов. Как и многие американцы, я бы выбирал работу поближе к дому. Исходя из этого принципа, мне подходят музей Метрополитан или Neue Galerie напротив, Гуггенхайм, коллекция Фрика, МОМА, галереи Вест Челси, Новый музей на Нижнем Ист-сайде. И совсем уж не хочется руководить парижском Лувром или мадридским Прадо. Разве что музей ван Гога в Амстердаме подошел бы, но пусть мои дети пока закончат в Америке школу. Им пошел четырнадцатый год, так что через пять лет я буду готов рассмотреть предложение из Амстердама.

В. Ярмолинец. Первое стихотворение в этой книге датировано маем 2011 года. Последнее – февралем 2013. 180 стихотворений меньше чем за 2 года, и это после 18-летнего несочинительства! Как по мне, то это какая-то сверхпроизводительность при совершенно нечеловеческой дисциплине. А в действительности, как это удалось?

Г. Кацов. Да я и сам удивляюсь. С другой стороны, как отмечал Сэмюэль Беккет, «все, что с тобой происходит – не твое дело». В 2011 году меня пригласили принять участие в апрельских Крепсовских чтениях в Бостонском колледже. Ну, не читать же старые стихи начала 1990-х. Чтобы как-то оправдать доверие, написал несколько небольших циклов. Прочитал их в Бостоне. Уже в мае начал «Словосферу», а в июне прошел мой творческий вечер в манхэттенском Челси-музее. С тех пор много рифм и ритмов утекло, и сейчас я заканчиваю поэтический сборник, в который будут включены тексты, написанные за последние месяцы. Рассчитываю опубликовать его уже осенью. Короче, Вадим, «вы не поверите!»

По поводу производительности могу добавить, что ситуацию усложняло мое нежелание описывать в текстах сюжеты картин. То, что называется в поэтике descriptio, без перевода с латыни на русский, то есть стилистический прием описания быта, природы, обстановки.

Большинство текстов «Словосферы» сюжетно с картинами не связаны. Они инспирированы ими, но не описательны и редко взаимодействуют с изобразительным рядом напрямую.

В. Ярмолинец. У каждого автора есть один, редко – несколько друзей, чье мнение для него важней мнения всех критиков мира. Кому бы Вы хотели показать свою «Словосферу»? Чьи комментарии для Вас были бы самыми ценными?

Г. Кацов. Это как в известной анкете, которую ошибочно приписывают Марселю Прусту:

«С кем из исторических личностей, живых или ушедших, вы хотели бы встретиться?»

Если мы говорим об ушедших и о счастливой возможности показать им написанное, то зачем от уважаемых и ценимых мною людей выслушивать гадости. Покажу Державину, Баратынскому или Цветаевой, и что хорошего, как вы полагаете, могу от них услышать?

Разве что Бродскому, который в последние лет десять своей жизни никого не хотел обижать и отписывался положительными рецензиями, лишь бы его оставили в покое. Чем, кстати, в немалой степени сломал ряд судеб. После такого неожиданного панегирика со стороны нобелевского лауреата у людей «сносило крышу» напрочь. И на многие годы, если не навсегда. Я бы стойко выдержал его хвалебную рецензию, поскольку заранее знаю ей цену.

А если серьезно, то мне интересно мнение всего нескольких близких людей. Больше и не нужно.

Весной 1984 года я случайно попал на «Дневник критика» в московском ЦДЛ — периодические собрания, проходившие под чутким руководством Станислава Лесневского. В одной из комнат собрались человек тридцать. Молодые и не очень литераторы, критики, члены СП, приближенные к официальной литературе, и те, кто еще размышлял, насколько он готов без официоза обойтись. Иные, из андерграунда, такие собрания имели, что называется, в виду.

В процессе долгого обсуждения какого-то остро назревшего литературного вопроса выпестовалась тема: «Сколько нужно человек, чтобы возникло литературное поколение?»

Под масштабным «поколение» подразумевались и литературное объединение, и всякая творческая группа плюс не всегда творческие партии. Не припомню жарких споров, но вывод был очевидным: «Один». Одной яркой и креативной, — привычно нынче выражаясь, — личности достаточно для того, чтобы возник очередной «-изм».

То же и в «жизни-зме». Один-два человека, мнение которых тебе дороги, поскольку в уровне их знаний и литературном чутье ты не сомневаешься. В моем случае, мне повезло еще и потому, что первым критиком и читателем всегда является моя супруга, мимо которой ни один ляп в тексте не пройдет. Несколько друзей-критиков и всегда рядом софьеандреевно-надеждаяковлевно присутствие близкого человека, при котором ни одна строчка без строгой цензуры, в лучшем смысле, не останется.

Вадим, а что еще нужно, будем говорить как ученые, для простого писательского труда и человеческого счастья?

В. Ярмолинец. Как Ваш коллега-ученый я должен сказать, что, как мне кажется, «простой писательский труд» не предполагает человеческого счастья. Неудовлетворенность результатом труда, на мой взгляд, более здоровое состояние, нежели желание восликнуть «ай да сукин сын!» Так что под занавес нашего разговора могу только пожелать простого человеческого счастья в отношения с Вашим домашним редактором и постоянной неудовлетворенности в отношениях с внутренним!

Г. Кацов. Спасибо!

***

Есть две истории – они
Почти две стороны медали:
Одна – все то, что потеряли,
Другая – то, что обрели.

И если задом наперед
Опять с конца идти к порогу –
Однажды перейдет дорогу
Все там же тот же Черный кот.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>