«…Колька пел отпущенными связками, не подпирал их мускулами, не давился дискантом, отчего строй его пения был обтекаемо занижен. Эту безыменную разницу и чуял музыкальный майор Буханов, но рассуждал о голосах горловых и грудных, о концертности и сценичности – не в ту степь, мимо денег! Однажды, после прослушивания пластинок старинных певцов, майор засел во вздутое черное кресло и сказал Кольке: «Ты поешь… как тебе передать? – дореволюционно… Не в политическом, конечно, смысле, а в культурном.» (Ю. Милославский. Лирический тенор).

Есть такие культурные феномены, чья природа настоятельно вынуждает нас приступать к их обсуждению ab ovo. Это, разумеется, удлиняет процесс, зато его же и упрощает. Феномен замечен, однако он трудноопределим, границы его или, лучше сказать, обводы словно мерцают, находятся в постоянном движении. Поэтому «неопознанный объект» следует взять в кольцо на достаточно дальних подступах, чтобы не позволить ему скрыться от наблюдателя.

Итак, после короткой стычки у Кедронского ручья, протекавшего в низине, неподалеку от внешних иерусалимских стен, Иисус Назарянин был задержан особым подразделением контрактников, состоящих на службе при Синедрионе, и доставлен на допрос в резиденцию первосвященника Иудейского. Большая часть учеников Спасителя разбежалась. Исключение составляли двое: Симон (Петр) и любимый ученик Христов, т.е., как принято считать, юноша Иоанн, сын Зеведея (Завдая). Одно из преданий гласит, что именно его семья владела достаточно поместительным домом в Иерусалиме, где проходила Тайная Вечеря (или, по другим данным, в этом-то доме Апостолы собрались на Пятидесятницу, и, стало быть, речь идет о Сионской Горнице). Семья Иоанна, вероятно, числилась «своей» в среде местной теократической верхушки. Иначе невозможно объяснить, каким образом «ученик …сей /т.е. Иоанн – ЮМ/ был знаком первосвященнику и вошел с Иисусом во двор первосвященнический.16 А Петр стоял вне за дверями. Потом другой ученик, который был знаком первосвященнику, вышел, и сказал придвернице, и ввел Петра. (От Иоанна, гл. 18).

Знакомство с Иоанном не избавило Петра от опасности: спустя некоторое время он был опознан челядью, и лишь своим троекратным отречением от Учителя избежал ареста, а возможно, и гибели.

Но как же его опознали?

Прислушаемся к Евангелистам. «69 Петр … сидел вне на дворе /первосвященника — ЮМ/. И подошла к нему одна служанка и сказала: и ты был с Иисусом Галилеянином. 70 Но он отрекся перед всеми, сказав: не знаю, что ты говоришь. 71 Когда же он выходил за ворота /т.е., от греха подальше, покинул внутренний двор, площадку, расположенную непосредственно перед первосвященническим обиталищем — ЮМ/, увидела его другая, и говорит бывшим там: и этот был с Иисусом Назореем.72 И он опять отрекся с клятвою, что не знает Сего Человека. 73 Немного спустя подошли стоявшие там и сказали Петру: точно и ты из них, ибо и речь твоя обличает тебя. (от Матф., гл. 26).

Двинемся далее. Вот как изложены эти же обстоятельства в Евангелии от Марка, которое, согласно устному преданию, восходит к рассказам самого Первоверховного Апостола Петра. «66 Когда Петр был на дворе внизу, пришла одна из служанок первосвященника67 и, увидев Петра греющегося и всмотревшись в него, сказала: и ты был с Иисусом Назарянином. 68 Но он отрекся, сказав: не знаю и не понимаю, что ты говоришь. И вышел вон на передний двор; и запел петух. 69 Служанка, увидев его опять, начала говорить стоявшим тут: этот из них. 70 Он опять отрекся. Спустя немного, стоявшие тут опять стали говорить Петру: точно ты из них; ибо ты Галилеянин, и наречие твое сходно. (от Марка, гл. 14).

А теперь – самый обстоятельный и образованный из синоптиков: Апостол Лука.

« 55 Когда они развели огонь среди двора и сели вместе, сел и Петр между ними.
56 Одна служанка, увидев его сидящего у огня и всмотревшись в него, сказала: и этот был с Ним. 57 Но он отрекся от Него, сказав женщине: я не знаю Его.
58 Вскоре потом другой, увидев его, сказал: и ты из них. Но Петр сказал этому человеку: нет! 59 Прошло с час времени, еще некто настоятельно говорил: точно и этот был с Ним, ибо он Галилеянин.» (от Луки, гл. 22).

И, наконец, Апостол Иоанн Богослов – позднейший из Евангелистов, и единственный среди них, кто явился (во всяком случае, мог явиться) свидетелем описываемых событий. Впрочем, он, скорее всего, не находился рядом с Петром у костра, и обстоятельства, связанные с, условно выражаясь, разоблачением Петра приводит с чужих слов, не вдаваясь в подробности события, достаточно хорошо изложенные другими. Из переданного им Благовествования мы также узнаем, что « 17 …раба придверница говорит Петру: и ты не из учеников ли Этого Человека? Он сказал: нет. 18 Между тем рабы и служители, разведя огонь, потому что было холодно, стояли и грелись. Петр также стоял с ними и грелся. 25 Тут сказали ему: не из учеников ли Его и ты? Он отрекся и сказал: нет. 26 Один из рабов первосвященнических, родственник тому, которому Петр отсек ухо, говорит: не я ли видел тебя с Ним в саду?27 Петр опять отрекся; и тотчас запел петух.» (от Иоанна, 18).

Из рассказа Синоптиков со всей неопровержимостью следует, что Петра первоначально опознают по внешнему его облику, визуально: среди дворни первосвященника нашлись те, кто видел его прежде, в обществе прочих учеников Христовых. И только по прошествии относительно долгого времени (около часа), к нему прислушиваются – и уже на слух опознают в нем выходца из Галилеи. Мы вправе поинтересоваться: а по каким, собственно, речевым характеристикам? Галлилеяне считались провинциалами, слыли безграмотным мужичьем, и были присоединены к иудейству позднее исконных «колен Израилевых», что ставило их на нижнюю ступень в ветхозаветном сообществе. Автору приходилось встречать т. наз. «реконструирующие обратные переводы» евангельских текстов на древнееврейский, начиная от самых ранних, созданных в полемических целях. В большинстве из них соответствующие места Благовествований переводятся как
«акцент, выговор» и проч. Позволительно допустить, что существовали особые галилейский акцент и выговор, но мы по личному опыту знаем: для распознания такого рода явлений устной речи – часа не требуется. О выраженном акценте и толковать нечего. И достаточно всего одной-двух фраз, чтобы те или иные «оканья», «аканья», да фрикативные малороссийские «h» с достаточной точностью показали – кто ж это греется у костра рядом с нами, из наших он, или из каких других. Вообще сказать, интуитивное общее определение принадлежности собеседника к тому или иному «врожденному лингвокультурному типу» (формула, предложенная проф. Б.М. Гаспаровым, к чьм трудам мы еще по необходимости вернемся) – практически, дело минутное, если не мгновенное. Но к Апостолу прислушивались довольно долго, с нарастающей угрюмостью и настороженностью. И служанка, и родственник «первосвященничьего раба» Малха, который чуть было не лишился уха, усеченного Петром, — они-то вполне могли по темному времени суток обознаться. Но неосознанное «фонологическое сито» (выражение кн. Н. С. Трубецкого), неосознанно же «фильтрующее объективные слуховые впечатления» (БМГ), в соответствии с (повторимся – неосознанно! — обретенными каждым из нас) привычными, общими для «наших» людей «фонологическими параметрами», — сработало безошибочно. Этот, что к костру подсел, — не из наших он, разговор у него чужой, галилейский. Выговор? – Нет! то-то, что разговор. – Слова, что ли, какие-то особенные? — Да нет же! разговор у него другой.

Около сорока лет тому назад этим самым «другим разговором» и занялся молодой, а теперь – американский, ученый проф. Б.М. Гаспаров. В результате возникла выстроенная им концепция «фонетического стандарта»: т.е., некоей «общей звуковысотной зоны, в пределах которой совершается данное /голосовое – речевое и песенное — ЮМ/ движение».

С упорством, возможно, достойным лучшего применения, добавим в очередной раз: неосознанного, пожалуй даже – бессознательного ФС. Таковой ФС определяется не только «звуковысотностью», но и звукоподачей, динамикой, темпом, регистрами, тембром («Ср. такие стандартные, зафиксированные в языковых определениях, тембровые характеристики речи, как «глухой», «сдавленный», «пронзительный», «ласковый», «мягкий», «ледяной» и т. д. голос («тон»). Заметим, что данные определения оказываются весьма близки тем, которые даются музыкальным инструментам для характеристики их тембра» — БМГ), агогикой («Мы используем данный музыкальный термин для характеристики связывания сегментов речи между собой. Здесь можно выделить, прежде всего, такие характеристики, как «плавная» vs. «отрывистая» речь.» — БМГ).

Вступление к моей заметке о русском песенном/мелическом retro, тяга к которому у русского слушателя за последние полтора-два десятилетия не просто возросла, но стала едва ли не повсеместной, чему есть свои причины — вступление это грозит оказаться побольше самое заметки, но делать нечего. Без гаспаровских цитат с моими разжижающими добавками, нам не определить: 1) как чуть было не попался Апостол Петр и – главное: 2) что подразумевается под русским песенным retro? Ведь «ретро» – явление хронологически скользящее, и потому весьма условное. Пройдет еще лет двадцать – и в этот разряд попадут «эстрадные», городские, посадские и кабацкие/ ресторанные, уличные и дворовые песни 80-90-х гг. ХХ в., а за ними последуют «нулевые» и проч.

Так – да не совсем.

В разряд условно «старорусского» песенного retro не попадают даже шедевры поздних 50-х, 60-х и 70-х годов прошлого века. За его пределами остаются и поздний Бернес, и даже поздний, возвратившийся в Отечество, Вертинский (!), Капитолина Лазаренко, Гелена Великанова, Эдита Пьеха и Майя Кристалинская. Я называю здесь только самых по моему разумению значимых, — но из числа певших уже по-иному.

Граница между старорусским песенным retro – и пускай хорошими, но всего-то старыми песнями проходит по линии неосознанного фонетического стандарта.

Дело заключается в следующем.

Вследствие тех или иных культурно-поведенческих и социальных перемен, свойственный России прежней (дореволюционной и довоенной) — фонетический стандарт (Гаспаров называет его общеевропейским, с чем я могу согласиться лишь отчасти, но это совсем другая материя) постепенно изменился. Изменения коснулись, прежде всего, звукоподачи/звуковоспроизведения. В свое время Гаспаров предложил практически исчерпывающий перечень признаков этого нового русского ФС, но, чтобы не злоупотреблять терпением предполагаемого читателя, я ограничусь описанием. Изменения породили специфическую «флажолетность», зажатость звука, его ощутимый, как бы «фальцетный, дискантный» подъем в начале и при конце условного «высказывания», что отлично видно на графиках, полученных в фонологических кабинетах. Пелось и декламировалось (и так продолжается до сего дня) при «сомкнутых» связках, в сочетании с подчеркнутым интонированием «с отношением», отчего кривая на графике изначально устремлялась вверх, изобиловала острыми «пиками».

Сходная картина возникает, когда говорящий желает скрыть свои мысли, осторожно указывал Гаспаров, — и добавлял, что так, мол, бывает, когда выступают перед толпами на митингах. Эта «политизация» исследовательских выводов, м.б., излишня, но то, что столь значительные перемены в русском ФС связаны с событиями Второй Русской Смуты (1905-1922 гг.), потрясшими все русское отрицать невозможно. Воздействие на старорусский ФС речевых навыков «культуры победителей», создававшееся, в частности, действительно «митинговой» звукоподачей, характерной для таких влиятельных ораторов, как Л.Д. Троцкий, Я.М. Свердлов и мн. др., не могло не быть значительным. Их слушали буквально сотни тысяч, подражали им тысячи, коих, в свою очередь, слышали уже миллионы и миллионы. Как бы то ни было, русский человек нечувствительно помаленьку заговорил и запел в иной манере, отличной от «старорежимной». А она, «старорежимная» достаточно рано стала официально распознаваться и осознаваться как не наша, подозрительная, галилейская какая-то.

Старорежимный говорил совершенно иначе, нежели вдохновенный комиссар из есенинской поэмы, — и выдавал старорежимного вовсе не пресловутый дворянский выговор («грассирование» или та плавная мягкость, свойственная одному из второстепенных персонажей «Войны и мира», — тому, кто вместо «государь» произносил «гусай»), а неистребимый старорусский фонетический стандарт. Его унесли с собой в эмиграцию, но и в отечестве он сохранялся, покуда жили, пели и служили хоть на театрах, а хоть и по ресторанным оркестрам его носители: будь то великие певицы и певцы Марина Черкасова, Екатерина Юровская и Зоя Рождественская, Иван Шмелев – и, разумеется, Вадим Козин, или безымянные (для нас) носители прежнего дивного обыкновения, того, что по сей день «так неизъяснимо /и, казалось, невоспроизводимо/ действует на русское сердце» (гр. Л.Н. Толстой).

Ко второй половине 50-х годов ХХ столетия новый ФС утвердился на всем пространстве Исторической России, а о существовании (собственно, возможности существования) чего-либо иного нам смутно напоминали, разве что, старые/трофейные пластинки Петра Лещенко. Притом, это напоминание работало вхолостую, ибо по самой сущности своей ничего определенного никому напомнить не могло. К этому времени по новому запели не только Лемешев, Козловский и Рейзен, а позднее – Штоколов, но и сама русская улица, даже русское застолье. А когда доходило до старинных русских романсов, — кстати, многим из этих «старинных» не набиралось и полусотни лет возраста, а уж о танго Оскара Строка и Цфасмана и говорить не приходится, — исполняемых пускай мастерски, фонетически-обновленно, всегда находился кто-то, со вдохом бормочущий: не так, не так… – А что не так? – Все не так. Неестественно как-то… Вот я это самое до войны слушал… А кто исполнял? – Да не помню я, кто… Но уж так исполнял… .

Представляется, что сперва нас потянуло на retro в пику «проклятому прошлому». Великолепный В. Агафонов (чья звукоподача иногда приближалась к старорусскому ФС: во всяком случае, его старания несомненны) ушел рано. Но оставались живы прекрасные старые дамы: Изабелла Юрьева и Алла Баянова.

Под их (для утешения нашего сбереженное, пение) как-то неслышней рубился сук, на котором мы все, сами того не подозревая, сидели.

На исходе «нулевых» стало очевидно: Третья Русская Смута (1985-2010-е гг) вновь сотрясла русское культурное пространство до самых основ, а вот все, кто сегодня причастен к исполнению русского retro, возникшего и существовавшего в пределах практически утраченного ФС, — включая блистательных Евгению Смольянинову и Олега Погудина, — сами всецело находятся в иной, чуждой русскому retro, области «мелодического существования», оставшегося нам в наследство от Второй Смуты. Для меня несомненно, что подлинные мастера это – неопределимое для них, — положение ощущают, как некое препятствие к совершенству, ограничение, но средства преодолеть его — покуда не находят, ибо не знают, какова природа этого ограничения.

Единственным, и совершенно необъяснимым (для меня) исключением явилась Лилия Константиновна (Лиля) Муромцева.

Она пришла (ее привело?) к русскому retro из совершенно чуждой, вернее сказать, противонаправленной русскому retro субкультурной области «авторской»/«бардовской» песни, с ее обязательной подспудной ориентацией на словесный, «вербальный» намек, адресованный тем или иным «враждебным вихрям» и «темным силам», напр., в образе «официальной культуры», а в отсутствие таковой – на эту официально-культурную роль претендующей. Впрочем, это предмет отдельного исследования.

Не ведаю, как это случилось, — но Лиля Муромцева поет к нам ОТТУДА-СЮДА: из 20-х-50-х годов прошлого века, никак не позднее. А ее нивесть где и как усвоенный неосознанный фонетический стандарт – он тот же, что у русских певиц русского прошлого. Вслушаемся:

Это и есть феномен Муромцевой. Она оказалась последней и покуда единственной в своем роде носительницей-хранительницей певческой составляющей последнего и единственного в своем роде «большого стиля» в искусстве: а именно, первых трех-четырех десятилетий прошлого столетия, когда все рукотворное — от формы дамского каблучка, до какой-нибудь этакой лепнины на небоскребе «Утюг», создавалось одно в одно, для одной коллекции. Вот так она поет: безо всякого привкуса стилизации, без нажима и зажима, даже без каких-либо признаков изучения вопроса и попыток осознания. Она просто-напросто находится, — вся, — включая все бессознательные сценические повадки, насколько они могут быть заметны, — вся находится ТАМ, в том самом условно- старорусском песенном retro. Впрочем, готов допустить, что никакого ТАМ и ЗДЕСЬ в действительности нет, ибо все мои старания выспросить у Лилии Константиновны, как же это она ТАМ оказалась? – ни к чему не привели.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>