ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

СТАНИЧНИКИ, НАЧАЛЬНИКИ, ЧИНОВНИКИ И МУПЫ

Почти 200 лет станица жила мирно и спокойно, хотя и трудно. Сначала обживалась, лепила саман, резала камыш, ставила хаты, одновременно заложила и построила церковь – всё как у людей.

Теперь были будни и страда, но приходило и время праздников – веселья, свадеб, сватовства и крестин, ярмарок, удалых джигитовок, песен и застолья. Чернозёмы были тучными и урожайными, рядом река, лиман и плавня, рыбы и дичи вдоволь. Богатела станица.

Потом началось… Первая Мировая забрала казачий цвет, лихие рубаки ушли одвуконь и мало кто вернулся. Похоронки, горе, слёзы, вдовы, дети-сироты, инвалиды… Потом пришло горе ещё горшее. Появились пришлые в кожанках, с наганами и маузерами, молились волосатому и бородатому Карлу, то ли еврею, то ли немцу, с кем казаки воевали в Первую Мировую. Обещали землю и рай земной. Всё сломалось вокруг…

«Встретил Михайла Лизара на улице:
– Плохо моё дело, кум Лизар!
– Что произошло?
– Бога нет, церкви нет, отец с матерью – обезьяны».
(А. С. Неверов «Андрон Непутевый». Избранное. Изд. «Советская Россия». М. 1977. С. 31.)

Взбунтовали станицу, раскололи на красных и белых, единокровные стали врагами. Главным у красных был теперь другой, не такой лохматый, больше лысый, но тоже при усах и бороде, хотя и жидкой. Белых побили, разогнали и развеяли по свету. Принялись за тех, кто остался. Станицу объявили колхозом, а землю общей, коллективной. Хозяев разорили, часть постреляли, часть угнали в Сибирь.

«Компания – лучше не выдумать.
Гришка Копчик с деревянной ногой – голь.
Яшка Мазла – голь.
Федька Бадыла – голь.
Наплевать! На то они и коммунистами называются – нет
у них ничего».
(Там же, с. 41.)

Батраки, голь и стала начальниками. На чернозёмах запахали и вырастили голод, голь другого не умеет и не знает. Станица вымирала. Хоронили уже не на погосте, а во дворах. Скот съели, не на чём было возить покойников, да и сил не оставалось добираться до кладбища. Кое-как всё же выжили, выручала плавня, огороды и сады.

Но тут грянула Вторая мировая – Великая Отечественная. Снова похоронки, слёзы, вдовы, сироты и инвалиды. Жили впроголодь – всё отдавали фронту. Нас у матери было трое, она работала бухгалтером в столовой. Приносила домой то булочку, то кусок хлеба, делила между нами поровну. Однажды принесла конфеты – жёлтые, круглые, величиной с большую вишню, посыпанные сахаром карамельки. Но было их только две. Мать гладила меня по голове: «Это младшеньким, ты уже большой, сынок». Самый младшенький, четырёхлетний Толик, потащил изо рта разжёванную конфету и протянул мне. Теперь я гладил его по светлым волосёнкам на голове: «Кушай, кушай». Мать плакала… Было мне 9 лет, в памяти осталось на всю жизнь.

Но мы выстояли! Мы победили! Станица в этом как-то и не сомневалась, хотя в 43-м немцы были рядом и даже заглядывали ненадолго. После войны в сознании станичников что-то сдвинулось. Цвела надежда, души ждали перемен к лучшему, после такой победы и такой платы за неё станичникам казалось, что иначе быть не может. О Боге вроде как забыли, и упрямые крестьянские души верили теперь Ленину и Сталину, такие в обиду не дадут.

Отрезвили их быстро. Колхоз, дешёвые трудодни, лживые речи, кумачовые лозунги, председатели, парторги… И беспросветная пахота на колхозном поле, а чтобы выжить та же пахота в своём дворе и огороде. От зари до зари, каждый день. Души закрылись, заползли как улитки в свои раковины и захлопнулись – до лучших времён. Опять ждать!

Русскому мужику и русской бабе спину гнуть и надрываться не привыкать. И земле поклон низкий, щедра земля русская, были бы руки да забота – всех напоит и накормит. Так и случилось. Понемногу все стали сыты и чем-то довольны. Притёрлись станичники, смирились, приспособились. Верить только перестали кому бы то ни было. Развенчали и сокрушили их недавних богов, сначала Сталина, а потом и Ленина. Всего-то и прожили «боги» – 70 лет, такие долго не живут. Замутили народу мозги, попили крови, и сами стали прахом, пылью под ногами. К праведным крестьянским душам вернулась свобода верить в Бога. Но они и так с Ним никогда не расставались, что бы ни болтали их несдержанные языки.

Однако взрослыми стали теперь и четыре поколения безбожников. Где-то там, наверху, в Москве, встретила свой крах верховная власть; с голоду не умерла, но в чине понизилась и растворилась, стала незаметной в новом качестве свежеиспеченных средней руки капиталистов. А внизу, в станицах, ничего не изменилось. У кормила и кормушки по-прежнему потомки той самой «голи», с властью они всё это время не прощались. Не отдали и сейчас: с готовностью отреклись от своих партбилетов, с той же готовностью все стали «верующими» – теперь это обычные госслужащие, то есть чиновники, обычные начальники, то есть опять чиновники.

В новые времена в станице закипели невидимые страсти вокруг передела собственности. Совдеповская верхушка захватила–приватизировала ключевые объекты: землю, технику (бывшие МТС), элеваторы, лаборатории, оценивающие качество продукции, монополизировало энергоснабжение и ГСМ; снова была сверху и диктовала условия. Упразднились колхозы, появились фермеры, но под этим диктатом они едва выживали. Нешуточная война развернулась вокруг плавни, лиманов и прудов. У государства хватило ума ввести запрет на приватизацию лиманов; остальные охотничьи и рыболовные угодья растащили по кускам. Плавню стали беззастенчиво эксплуатировать и грабить, воруя у неё воду на личные нужды новых собственников: кто для своих прудов, кто для круглосуточного полива в летний зной своих десятков и сотен гектаров с кукурузой бондюэль, перцами, томатами, капустой…

Ближний к станице лиман большой, приватизировать его законным образом нельзя, но не может же так быть, чтобы совсем ничего нельзя урвать… Когда-то здесь был промысловый «рыбстан», от него для захода малых колхозных катеров проложили канал длиной около 300 метров. Сейчас он, собственно, в акватории лимана, но всё же канал, русло углублено искусственно. Раз так, значит не лиман, решает собственник. Власти с ним охотно соглашаются, им что – был бы ещё один налог – и разрешают аренду канала. Претендентов оказалось двое: какая-то милицейская структура и крутой горластый хозяйчик со стороны, не станичный. Милиция поставила у канала вагончик, возле которого им и довелось выяснять отношения.

Стороны предъявили друг другу одинаково законные бумаги за печатями и подписями. Дошло до свары, замахали кулаками. Милиционер саданул «горластого», сил не рассчитал, и пришлось вызывать «скорую»… Такой вот анекдот гуляет по станице; правды о том, чем всё закончилось, никто не знает. Потом прошёл слух, что у канала появился арендатор – «такой-то». Я спросил об этом у его сынка, тот подтвердил. Я спросил, могу ли я поставить на берегу канала палатку и забросить в канал удочки, и что мне за это будет.

Сынок сообщил, что рыбалка в канале платная и нужно брать разовую лицензию. Я не поехал…

Местной милиции тоже палец в рот не клади. Я покупал здесь жильё у очень сомнительной компании и старался, как мог, обезопасить себя, а потому взял у продавца расписку о получении с меня денег; вторая расписка была о том, что «акт купли-продажи» состоялся в присутствии свидетелей, там были подписи их, моя и продавца. Предчувствия меня не обманули. Продавец оказался авантюристом, продавшим то, что ему не принадлежало. Его почти год искали, наконец, изловили и завели уголовное дело. Для выяснения обстоятельств ко мне несколько раз приходил участковый – снимал показания, что-то писал, что я не читая подписывал. В очередном свидании он добивался подробностей, и я сказал ему об этих расписках. Он забрал их у меня, заверив, что снимет копии и к вечеру вернёт. Возле своего дома я его больше не видел. Примерно через месяц при случайной встрече на улице я спросил о расписках.

– Какие расписки? Ах, эти, – вспомнил он, – да они давно в деле.

– Как же так, г-н участковый, Вы же обещали вернуть их мне в тот же вечер?

Он молча щупал меня холодными бледными навыкате глазами… Вот так я лишился в этой станице права рассчитывать на помощь милиции в случае чего – потому что не могу к ней обратиться, потому что не имею морального права ей доверять.

Странная станица. Возле моей хаты стоит фонарный столб, на нём большой фонарь. Ночью он иногда не горит, днём горит всегда…

* * *

Человека можно научить многому, труднее всего – как быть человеком. Все дети – ещё человеки. А вот останутся ли они людьми, когда вырастут, неведомо. У крестьянина такой проблемы нет, у него одна дорога – быть человеком, быть другим ему не позволит земля. У чиновника, как и у любого другого духовного люмпена, проблема стать, а тем более остаться человеком – номер один.

В станице у них большая хата 12 Х 12 метров, их контора. Там «глава», его зам и остальные служивые. Когда на улице холодно, хату нужно топить, а тут как на грех кончились дрова. Рядом сквер и аллея со столетними вязами. Нет больше ни аллеи, ни вязов, остались одни пеньки, нет и благодатной тени над станицей в летний зной. Убрали аллею, принялись за сквер. Сквер большой, со стадион. Спилили и там вековые вязы, обгрызли по краю полувековые, выкорчевали кусты жасмина, не тронули только липы вечнозелёную тую, ель, сосну, их там с полтора десятка.

Но на том лесозаготовки не кончились. Есть в станице ещё один цивильный центр, двухэтажный, там почта, телеграф и телефон, сберкасса, МУП. МУП – это муниципальное предприятие, мупы – те, кто в нём работает. С фасада бетонную двухэтажку затеняли несколько деревьев нарядной туи 3-4 – метровой высоты, в промежутках между ними бордюр из разросшегося самшита. Растёт самшит медленно, а этот был почти в рост среднего человека; так сколько ж ему было лет? Было… ещё полгода назад было…

Пилили под корень тую, кромсали тупым топором кусты самшита. Вас приветствовала уютная зелёная ниша, маленькая своенравная рощица, теперь встречает чёрная дыра: здесь вскопали грядку и по весне высадят, наверное, «лютики-цветочки».

Перед входом в здание стоит единственная достопримечательность станицы, имеющая отношение к большому искусству – бюст, скорее одна голова, Тараса Шевченко. В своей жизни я видел около десятка его скульптур, включая киевские. Этот Тарас несомненно лучший. Изваян из белого мрамора, покоится на полутораметровом бетонном постаменте, скульптор В. Даценко, 1988 год.

Я не большой поклонник поэзии Шевченко, если честно, я её просто не нашёл, хотя старался и проштудировал его двухтомник карманного формата на украинском; вершина там «Заповiт». Этой поэтике вполне соответствует другой бюст – он стоит в Краснодаре на улице Широкой, теперь, в его честь, Шевченко. Вислоусый, пожилой, угрюмый, даже желчный, впечатление тоскливое, в другой раз смотреть не хочется.

Станичный Тарас другой, совсем другой. И не только потому, что он красив и молод. Тут сразу, без раздумий, ясно – это поэт, даже если он в своей жизни не написал ни строчки. Во взгляде мудрость, человечность, спокойная, смирившаяся с реальностью печаль.

Понимаешь, что он прав, оттого щемит сердце… За спиной у Тараса, прислонившись к нему, стояла большая туя с роскошной, от земли, вечнозелёной шубой. Они были неразлучны, небось шептались по ночам. Без неё осиротел Тарас. Теперь сзади серая стена, в другом ракурсе – пустое небо. Варвар обломил Тарасу концы усов, другой варвар отобрал жизнь у туи, ничего живого рядом не осталось, только чиновники и мупы. В глазах у Кобзаря добавилось печали. О Кобзарь, ты их простишь, или назначишь кару?..

Народ теряется в догадках. Кому нужен этот лесоповал? Весь мир деревья сажает, у этих что ни день, то лесозаготовки. Неужто и впрямь дров в конторе не хватило? Но станица не в блокаде, как Ленинград в Отечественную. Кто заглянет в трепетную загадочную душу чиновника? Что он там увидит? Что ему откроется? Сегодня деревья пилят, завтра начнут сажать. Песня нескончаемая, деньги народные, от налогов, нечего их жалеть, они не оскудеют, пока народ жив. Для мупов это вечные рабочие места, хотя они ребята бравые и за месяц в состоянии всю станицу перепилить на дрова.

Главным у них высокий чёрный с усами, похож на жука-дровосека, может, здесь причина этой неукротимой дендрофобии. Здоровается он с трудом, если здоровается. При заказах станичников на какую-нибудь работу счета-калькуляции им выписывает на цветных квитках 9?9 см, по ним и расплачиваемся. Это ладно, хуже то, что за мупов всё приходится доделывать самому.

Мне установили ванну; когда я её тронул, она поехала; начал смотреть – и из под стоек достал щепки, щепочки и даже сплющенный спичечный коробок – так они «выводили уровень»…

Однако основная забота мупов – чинить водопровод. Чинят чуть ли не каждый день, а он всё ломается. Но тут они главные и сами пекутся о своих доходах… У меня лопнула старая труба, течь, лужа во дворе. Обращаюсь к мастеру, прошу помочь советом, как проще устранить. «С чего это я стану тебе советовать? Ты наш конкурент. Давай заказ – починим». Мужик уже в годах, в предпенсионном возрасте, внешность авторитетная, почти респектабельная. Перекрыть воду я не мог, провозился день по уши в грязи, но течь убрал. Через некоторое время он снова пришёл, я понял зачем: если в доме неполадки с водой, полагается идти к мупам, за течь они налагают штраф. Он покрутился вокруг крана, всё понял. Смотреть на него не хотелось, я молчал. И он ушёл молча.

Но бывает и у них отдых от водопроводов, для мупов это простой и безработица. И потому летом их часто можно видеть в сквере с жужжалками-газонокосилками. Здоровенные мужики, как зайцы в той песне от Юрия Никулина, «Косят трын-траву», косят вокруг крашеного гипсового вождя мирового пролетариата; знай, поют: «а нам всё равно, а нам всё равно, не боимся мы волка и сову». Вождь глядит на них с укором и осуждением…

* * *

Станица появилась на свет в XIX веке. Основали её потомки казаков Черноморского казачьего войска, воевавшие на стороне России в двух победных для неё русско-турецких военных кампаниях 1768 – 1774 и 1787 –1791 годов. В начале XVIII века в Малороссии делами заправляла Запорожская Сечь и войско Запорожское во главе с гетманом Мазепой.

Перед Полтавской Баталией 1709 года Мазепа изменил и вместе с запорожцами отложился на сторону шведского короля Карла XII и польского короля Лещинского. После победы Петра I в Полтавском сражении Запорожское войско частью рассеялось, но в войне 1768 – 1774 года снова воевало против России на стороне Стамбула.

Это и стало последней каплей – в августе 1775 года по указу Екатерины II Запорожская крепость была разрушена и снесена регулярными русскими войсками; 5 тысяч запорожцев бежали в Турцию, где с разрешения султана основали Задунайскую Сечь («Энц. Словарь по истории Кубани». Краснодар. 1997. С. 525.)

Черноморское Войско успешно воевало на стороне России и в изменах замешано не было. В 1791 году войсковой старшина подает императрице Екатерине II прошение:

«Прибегая под покровительство Вашего Императорского Величества всеподданнейше… просим: нас, войско, во всегдашнее своё монаршее благоволение матерински приняв, для поселения нас на Тамани с окрестностями оной милостиво повелеть отвесть выгодные земли так достаточно, чтоб имеющее быть преумножение сему войску безнужно помещаться могло и на вечно спокойное потомственное владение… милостивую грамоту выдать» (Фролов, в сб. «По страницам истории Кубани». С. 71).

Императрица даёт согласие:

« …желая воздать заслугам Войска Черноморского… Всемилостивейше пожаловали оному в вечное владение… остров Фанагорию со всей землёй, лежащей на правой стороне Кубани от устья её к Усть-Лабинскому редуту так, чтобы с одной стороны река Кубань, с другой же Азовское море до Ейского городка служили границею войсковой земли… Войску Черноморскому предлежит бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских» (Энц. словарь, с. 526).

25 августа 1792 года, пройдя морем из Очакова, бригадир русского флота П. Пустошкин высадил в Тамани первых малороссийских поселенцев – 3 427 человек. Так началось заселение Кубани…

* * *

С благословения президента Ющенко Украина возвела свою генеалогию к украм. Такое племя действительно было и принадлежало вендам или венедам (венетам), собирательному имени славян, упоминаемому античными авторами с I века н. э. То есть укры были славяне, возможно, полабские, потому что Е. П. Савельев, у которого я встретил единственное упоминание об украх («Древняя история казачества». М. «Вече». 2004. С. 399), называет рядом с украми оботритов, вильцев, ретариев… – это славянское Полабье, правобережье Эльбы или славянской Лабы, славяне жили там ещё в XII веке, пока их не уничтожили германцы.

Так может сам генотип объяснит нам некоторые странности в национальном характере украинцев, тех из них, кто ведёт свою родословную от укров? Ющенко, Тимошенко, «оранжевый» лагерь в целом или выборочно. И дальше по свету, включая «лесорубов» в нашей станице. Вот и в российском спорте – кроме пожизненного заслуженного комсомольца Леонида Тягачёва, я не слышал среди чиновников на олимпиаде в Ванкувере ни одной русской фамилии. Им же отдали российский футбол. Отдали на откуп вообще всё российское образование и пока получили взамен лишь ЕГЭ, бакалавров, магистров, повальную коррупцию и «неуд» на экзаменах по русскому языку у русских(!).

Нас призывают к толерантности. Россия всегда была толерантна и лояльна, больше того – доброжелательна ко всем живущим рядом, за что ей чаще платили неблагодарностью. Но мы всё равно такими остаёмся, мы все за добрососедство, терпимость и терпеливость. Но только не ценой потери нашей русской культуры и национальной идентичности! Мы передали в сомнительные руки судьбы своей культуры. А вдруг те, кто теперь к этому причастны, числят в своих предках укров?

В каждом укре живёт Мазепа – рано или поздно всё равно продаст и предаст. Причины нам не известны. Пытался разобраться С. М. Соловьёв, посвятивший этому чуть ли не половину «Книги третьей, т.11–15», своей «Истории России с древнейших времён» (С.–Петербург. Изд. товарищества «Общественная польза». 1911).

Пробовал и я, отправляясь от длинных цитат из его «Истории…» Видимых исторических причин – сложных, если не сказать скандальных взаимоотношений Великороссии и Малороссии нет. Они в виртуальном мире, о котором мы тоже ничего или почти ничего не знаем. Но это данность, линейной логикой её не объяснить и принимать следует именно как данность – ничего другого всё равно не будет, как бы мы ни старались и не лезли из кожи вон, чтобы кому-то что-то доказать. Нас сочтут за простаков и дураков и, втихомолку посмеиваясь, будут по-прежнему гнуть свою линию и считать, что это их обязанность – наказывать простаков за их романтические глупости, в том числе и толерантные.

ЕГЕРЬ

«Прощая дурных, не губите честных» Саллюстий

Среднего роста, ладно скроенный, лёгкий на подъём, с жилистыми крестьянскими руками-граблями; седая голова, свисающие книзу почти седые усы, открытый взгляд зорких серых глаз; такая же открытая улыбка играет на лице и вас приветствует. Таков он сейчас — егерь Владимир Алексеевич Воропаев. Хозяйство у него большое, дел невпроворот, вот он и крутится, на то он и хозяин. К счастью, не один.

С ним рядом, уже почти 40 лет, Любовь Ивановна, хозяйка – голубоглазая, гостеприимная, такая же приветливая, бойкая на язык, щедрая на юмор, руки всё умеют, в голове всё держится – от огорода, цыплят и щенной суки до внуков и внучек, писарских дел по оформлению охотничьих путёвок, домашнего уюта, гостиничных забот на кордоне, принимающем охотников и рыбаков… Детей у них четверо, две дочери, два сына; внуков — шестеро, тоже пока поровну, но скоро ждут седьмую внучку.

В предках у Воропаевых потомственные крестьяне. Деды жили здесь же, на Кубани, дальше родословная молчит, потому что вовремя не расспросили. Но, судя по фамилии и по другим косвенным, но весомым признакам, прикочевали они с Дона. Случалось в жизни нашей егерской семьи всякое, но Бог хранил их, потому что они сами хранили в своих душах Бога; они чисты перед Ним, перед людьми, перед самими собой. Тем и жив был – и прежде, и сейчас – русский крестьянин = христианин. За то Всевышний наградил его мощью в руках и теле, трезвым рассудком, стойкостью в невзгодах, и дал сил терпеть, ох как многое терпеть, и ох как много сил на это нужно. Чего только не было за эти 40 лет, на если попросить наших егерей что-нибудь интересное рассказать, то первое, о чём они вспомнят, это истории об их совместном с «тварями земными и птицами небесными» житии и общежитии.

Робин Гуд. Конец августа. Вызрела кукуруза и, чтобы урожай собрать, в большом её массиве нарезают просеки. Просеки нарезаны, теперь можно ломать и собирать початки. Ранним утром, только встало солнце, все уже в сборе: в маленьком тракторе Т-16 за рычагами Алексеич, рядом Любовь Ивановна. В тракторной телеге, куда будут набрасывать початки, дети.

Подъезжают к кукурузе и поворачивают влево, в просеку. Просека узкая, меньше двух метров, и своим тракторным составом они закрывают выход из неё. Хоть и поднялись они рано, но в кукурузе, припрятавшей в себе молочно-восковые лакомства, первыми не были. Перед трактором, в 10–15 метрах стоит толпа: впереди дикая свинья, это мамаша, следом несколько подсвинков и дюжина разрисованных как зебры поросят. Алексеич тормозит. В толпе минутное замешательство, потом свинья сворачивает в кукурузу, за ней подсвинки и поросята. Все, кроме одного.

Этот последний выписывает круг перед трактором, отбегает метров на 15 назад и устремляется вперёд – на трактор. Т-16, хотя и скромный, но всё же трактор, он железный, в нём тарахтит дизель, не переставая валит дым из выхлопной трубы… Но Робин Гуд его не боится, он помнит, что он защитник обиженных и оскорблённых. В двух метрах от трактора он резко тормозит, опять делает круг и повторяет атаку. Ещё и ещё… Семья Воропаевых, родители и дети, заворожённые, молча на него смотрят… Из кукурузы доносится мамин короткий рык. Робин Гуд останавливается, шагом идёт к кромке кукурузы, последний раз оглядывается и, лягнув задними ногами воздух в сторону трактора, скрывается в зелени.

Сафари. В конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века Россия, тогда ещё Советский Союз, начала трещать по швам и открываться. Самый рисковый и предприимчивый Западный люд искал и находил щели, проникал и утверждался. Их уже зазывали, сулили «золотые горы», но взамен просили денег, инвестиций. Мутная текла вода…

В охотничьих делах американцы были первыми, кто появился на Кубани в охотугодьях. Среди них Сэм и Билл были самыми первыми, оба двухметровые, осанистые, всегда с улыбками; говорили по-русски, хотя и плохо, а потому с ними была переводчица, но на охоте все спокойно обходились без неё. Пришли они во всеоружии, с пятизарядными винчестерами, экипированные как на картинке, в шляпах, патронташах и охотничьих сумках, с фото – и кинокамерами. Их прямиком направили в образцовое хозяйство нашего егеря Алексеича.

Цель у американцев была вполне определённая: реклама охотничьих богатств России и Кубани в частности. Тогда было что рекламировать: в угодьях, где принимал их Алексеич, поголовье гусей по осени, к началу охотничьего сезона, оценивалось в 7–8 тысяч, сейчас их не более 250. Под этот рекламный проект губернская власть выдала им разрешение на неограниченный отстрел водоплавающей дичи – гусей и уток. На охоте они были всего один день, добыли на двоих 244 гуся и 126 уток. И снимали-снимали-снимали несчитанные сотни метров рекламных роликов.

Но стреляли аккуратно, чем вызвали уважение Алексеича.

Налетают гуси, – Семён, то есть Сэм, стреляет: один выстрел, второй, третий. Падают три гуся. Больше не стреляет.

– Почему? – спрашиваю, у тебя же ещё два патрона.

– А вдруг подранок? – отвечает Сэм.

Надо добить, а в стволе пусто. Может уйти.

Алексеич одобряет: «Разумно», – и продолжает:

– Сколько их после этой рекламы перебывало тут – немцы, итальянцы, англичане, французы… Эти два американца, Сэм, Семён то есть, и Билл были самые разумные.

– Почему Семён? – спрашиваю я.

– Да он сам так сказал, при первой встрече.

– Может, они русские? – говорю я. – Не знаешь, кто у них в предках?

– Да вроде американцы. Хотя… – начинает сомневаться Алексеич. – Когда уезжали, вытряхнули из своих огромных сумок прямо на пол всё, что у них там оставалось: патроны, припасы, какие-то консервы, в общем, всё. «Это тебе, Вольдемар, – говорят, – в хозяйстве сгодится».

– Загадка, Алексеич, – говорю я, – вот и ломай себе голову теперь. Такой присказки «в хозяйстве сгодится» кроме как в русском ни у кого нет. То есть подобное есть у всех, но чтобы американец пустил в оборот глагол «сгодится» – в такое поверить трудно, похоже, ментальная память из подсознания его выудила.

– Да–а… – задумчиво говорит Алексеич. – Никто после них на такое не сподобился. Подбирали всё, до бутылок с остатками виски на донышке…

* * *

В нашем сафари мы забрались в плавню. Напомню цифры численности гусей в одних и тех же охотугодьях: 7–8 тысяч в начале 90-х и 200–250 сейчас, в 2009-м: за 20 лет поголовье гусей урезали в 30 раз.

Конечно, реклама своё дело сделала, и охотнички постарались. Но главная причина и беда не в этом, – а в том, что новые времена и новые хозяева, если будет позволено их так назвать, придвинули плавню вплотную к катастрофе.

Она ещё живёт, если можно назвать это жизнью; точнее будет – плавня умирает. Кубанский ландшафт «плавня» разделяется на два ландшафта подчинённого порядка: плавня при лиманах и плавня при степных реках и речках. Последний исчезает на глазах, и много уже мест, где он исчез, где плавня превратилась в застойное и непроточное болото.

Причины деградации ландшафта изложены в главе 3, не стану повторяться.

Что-то с этим нужно срочно делать… Бедственная участь плавни – это забота государственная, а не только егеря Воропаева, безымянного хирурга из «Монолога прохожего», геолога Игоря Васильевича из «Пасынков России», сотен селян, жителей хуторов и станиц, подписавших не одно уже обращение к властям разных уровней вплоть до Москвы.

Среди них егерь Воропаев был, наверно, самым настырным и упрямым. Больше года он не оставлял попыток достучаться до местных властей и найти для плавни справедливость. Теребил журналистов, добился острой получасовой передачи на городском телевидении, вынудил заниматься плавней местных думцев, экологов и прокуратуру… Конечный итог нулевой: как было, так и осталось – из плавни воду забирают, откармливают своих карпов, толстолобиков и кукурузу бондюэль, в плавню воду не пускают…

Вот заключение с названием «О принятых мерах» из «Департамента биологических ресурсов и охраны окружающей среды Краснодарского края» от 18.08.2008, № 42–1818/08–04:

«Установлено, что на момент проверки регулирование воды водопользователями ООО «Кубанские консервы» осуществляется согласно установленных норм, шандоры подняты и необходимый пропуск воды осуществляется»…

Несложно догадаться, что приказ «поднять шандоры» ушёл из Департамента заблаговременно, с телефонным звонком, а то и со спецкурьером. Упреждающую формулу выдумывать не пришлось, она известна ещё со времён Григория Потёмкина с Екатериной II, а потом Гоголя: «Пренеприятное известие, господа. К нам едет ревизор»…

У егеря Воропаева сохранились две фотографии из кошмарного для плавни 2008 года. Комментировать их нечего; всё исчерпывается одним словом – катастрофа.

В 2010 году Всевышний над плавней сжалился и послал дожди, много дождей. Их не хватило, чтобы прорвать шлюзы и дамбы и освободить из плена Бейсуг, Кирпили и остальные наши степные речки-бедолаги, но плавня на какое-то время вздохнула свободно…

***

Пионером нанотехнологий в России был вовсе не Президент Медведев.

Первыми были рыбаки-любители, освоившие электроудочку. Тут же пальму первенства у них перехватили рыбаки-хищники, быстро наладившие почти промышленный промысел. Оценив его добычливость, забили тревогу егеря, но было уже поздно. На Кубани в небольших лиманах, прудах и ставках рыбу выбили за год, и браконьеры подались на простор – в плавню и крупные лиманы.

Тут выяснилось, что электрошок резко снижает, если не ликвидирует, репродуктивные способности нашей ихтиофауны, и тогда забили тревогу не только егери. Прокатились суды, приговоры были суровыми: изымали плавсредства, штрафовали, арестовывали имущество, сажали в тюрьму…

Прыти поубавилось. Помогло и ещё одно обстоятельство: прошёл слушок, что электроудочка исподволь развивает импотенцию не только у жертв, то есть рыб, но и у самих добытчиков. «Слыхал, у Гришки жена ушла, уже и хахаля завела?» – «От Петра тоже ушла, живёт с детьми у родителей…»

Рыбаки народ суеверный, такое наказание они посчитали справедливым, и это было пострашнее штрафов и судов… Но иные промышляют электорудочкой до сих пор, совсем уж тайно, из-под полы, их презирают даже свой брат – рыбаки.

Малые пруды спасли потом частники, приватизировавшие и заново зарыбившие их. Но при этом они с нещадной силой навалились на плавню, начав воровать у неё воду. Плавня стала умирать…

Любопытно, что у истоков эры тонких технологий, подарившей миру чудо-удочку, стояли повзрослевшие и уже почти респектабельные воспитанники Дворцов Пионеров, получившие там нужные навыки в кружках радио-электротехники. Респектабельность не помешала им, однако, примкнуть к хищникам.

Город–на–воде. Серёга – браконьер честный, он ловит только сетями и к электроудочке никогда не прикасался. И не браконьер он вовсе, а потомственный рыбак, и промышляет тем, чем всегда промышляли его предки. Браконьером же его считают местные и прочие власти и егеря, которым эти власти вменили в обязанность так считать. Егеря, однако, в сути дела разбираются и наказывают обычно только зарвавшихся. Серёга не зарывается и своё место знает. Сети у него калиброванные, недомерков он не ловит; сам не торгует, а отдаёт рыбу скупщику, тот мелочь не возьмёт.

Недомерков ловят на законных основаниях неводами промысловые бригады, часто бывшие колхозы. Эти загребают неводом всё, что попадётся, включая раков, а потому на рынках не убывают щурята-«карандаши» и судачки по 20–30 сантиметров длиной, весом по 200–300 грамм, и рачата с палец величиной.

Браконьерством никто из «компетентных» органов это не считает, хотя Серёгу за такое упекли бы в тюрьму.

…Сегодня Серёга с выездом припозднился, в лодку сел уже в сумерках, брови нахмурены – много забот: барахлит двигатель – пора чистить; в лодке открылись течи – ослабли заклёпки, вовремя не подклепал; к дальней сети нужно проталкиваться через камыши в тесной урме; сети перебирать придётся в темноте…

Серёга добавил газу и по узкому проходу в монолитной стене высоченного камыша заспешил в лиман, через полчаса он будет на месте.

Перед самым выходом в лиман что–то смутно его насторожило, в воздухе висела какая-то необычность. Он выключил мотор и дальше пошёл на шесте, оставалось метров 200–250. И странно…темнота перед ним отступала, впереди был свет, негустой, тусклый, – но свет. Что за чёрт, сзади, по бокам ночь, чернота, спереди зыбким маревом на него надвигался свет. Серёга струхнул, вспомнил про НЛО. По инерции он продолжал толкаться шестом.

В устье проход, бывший канал, вливаясь в лиман, резко расширялся…

Серёга обмер. По всей 3–4 километровой глади лимана светились, гасли и вспыхивали, и сияли фонарики, фонари, а то и почти прожекторы. «Как в городе ночью», – мелькнуло у него в голове. Он остановился, закурил, смотрел, слушал… Шлепки, барахтанье, возня в камышах, сухие резкие щелчки тупыми ударами неслись по воде… сливаясь в общий приглушённый неясный ропот; всё это было фоном к обволакивающему рассеянному зареву, повисшему над лиманом. Звёзд не было видно… Станица работала электроудочками, лиман Степнянский шагнул в эру инноваций…

Разбой довершили промысловые бригады с неводами; через несколько лет лиман опустел, белорыбицы (лещ, сазан, судак, сом, амур…) не стало, но ещё есть окунь, краснопёрка, карась и щука – ждут более тонких технологий.

* * *

Президент Д. А. Медведев специальным Указом назначил отдельным предметом в школе «экологию»; и то правда, «лучше поздно, чем никогда».

Но местным чиновным крохоборам, большая часть которых скрыто или явно имеет долю в эксплуатирующем плавню бизнесе, как и сросшимся с ними собственно бизнесменам, нет дела ни до Президентских указов, ни до плавни, ни до её народа, живущего в ней и рядом с ней – крылатого, плавающего, четвероногого или двуногого народа, чьи стоны одна только плавня и слышит. Язык не поворачивается назвать этих деятелей предпринимателями, воистину «businessmen», хотя они прикрываются сословностью и козыряют тем, что они «средний класс».

Никакой это не «средний класс»; если ориентироваться на терминологию Л. Н. Гумилёва, это субпассионарии: «человек-пассионарий живёт, чтобы работать ради своей идеальной цели… Индивид, называемый субпассионарием, живет, чтобы не работать и ориентируется на потребление за счёт других людей» (Л. Н. Гумилёв, В. Ю. Ермолаев «Горе от иллюзий». В сб. «Ритмы Евразии». М. «Экопрос».1993. С.179).

Через 20–30 лет, если в школьной практике сохранится дисциплина «экология», из наших школьников проклюнутся новые чиновники и деловые люди. Допустим, они будут законопослушнее, и вдруг нечаянно умнее. Но плавня ждать не может, и 20–30 лет подобных издевательств, скорей всего, не выдержит. Всё это плохо укладывается в голове. Как так: полтора десятка дорвавшихся до пирога нуворишей сосут из плавни свои прибыли, попирая при этом право на самоё жизнь у тысяч её обитателей; государство Россия прощается с одним из своих уникальных ландшафтов; протестуя, вопят в голос сотни, если не тысячи, аборигенных жителей окрестных станиц и хуторов… – и никому до этого нет дела!

Наш егерь в защиту плавни своё дело сделал – как мог, как ему позволили, его больше никто не слышит и не слушает. Ему обидно – за плавню, за себя, за весь свой многолетний беспорочный труд, почти теперь напрасный, потому что плавня всё равно умрёт. «Прощая дурных, не губите честных» – это призыв римлянина Саллюстия из I века первого тысячелетия н. э. Нашего егеря вам уже не погубить… Но растут дети, внуки… ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

15.06.10. Cт. Степная

Редакция благодарит художника, фотографа и писателя ДАНА МАРКОВИЧА за содействие!

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>