Городок Сан Вито де Нормани.

Бело-розовый, как алебастр: белые известняковые плиты мостовых, белые фасады домов, прозрачный звук колокола центрального собора в белесом зимнем небе. Час после сиесты. Февраль. Припекает по-летнему. Я стою перед сиреневой стойкой бара Фабио, помешиваю свой капучино в чёрной матовой чашке на алом блюдце и рассматриваю в зеркало за кофе-машиной площадь за спиной.

Большие бронзовые двери собора Сан-Микеле де Нормани с барельефами Христовых чудес распахнуты настежь.

У входа в храм и на площади группами и по одиночке стоят люди в чёрном. Похороны.

Лавируя между людьми, по окрестным улицам и вокруг собора бледная девушка наматывает круги на роликовых коньках. Туда-сюда.
То появляется, то исчезает.
Неумело и суматошно. Не обращая ни на кого внимания…
На голове бледной девушки большая синяя вязаная шапка.
Поверх шапки – огромные розовые наушники.
Розовые коньки жалостливо дребезжат на грубых стыках старых известняковых плит. Девушка нелепо размахивает руками, смеется и подпевает музыке в наушниках высоким чистым пронзительным голосом.

Как чёрные фасолины к центру белого фаянсового блюда стекаются к соборной площади со всех окрестных улиц жители городка. В чёрном. Идут пешком. Подъезжают на мотороллерах, машинах, велосипедах. Немощных ведут под руки.
Катят коляски с детьми и каталки со стариками и инвалидами.
Все как один в солнцезащитных очках: включая детей в колясках и стариков в каталках.
Лица людей торжественно печальны. Их плавные движения полны достоинства.
Жутковато: напоминает или перформанс, или съёмки фильма очередного постмодерниста.

Я стою перед сиреневой стойкой бара Фабио, помешиваю свой капучино и разглядываю девушку в зеркало за кофе-машиной.

«Какого чёрта творит эта девица».

Девушка в синей вязаной шапке всё быстрее наматывает круги, чудом объезжая людей на площади.

«Почему-то это не выглядит неловко и никого не тревожит.
Ощущение, что девушку в синей шапке или не замечают, или делают вид…
Одно из трёх:
– Или это сбрендившая девица.
– Или весь город сошёл с ума…
– Или эта чокнутая в синей шапке на розовых коньках – Ангел…»

Я кошусь на бармена: Фабио одной рукой управляется с кофе-машиной, другой прижимает к щеке смартфон и безостановочно трендит. Похоже, ему пофиг… или привык… тут что ни день, то похороны… Но на психа он не похож точно. Как точно, что сбрендившие девицы не являются в южной Италии на похороны в розовых коньках.

«Тогда, эта, на коньках – Ангел.
А почему бы нет? А как должен передвигаться Ангел?
Кружась на пуантах, как прима балерина среди массовки с маленькими розовыми крылышками на перевязи за спиной?
Или плавать между людьми, как надувной Микки Маус, накаченный кислородом, что продают снизками у выхода из метро Добрынинская?
Или метаться как Супергерой с вытянутой вперёд рукой, оставляя сзади двусмысленный белый след?
Или сидеть на колонне, на башке у известнякового святого Франциска Аронского, насупившись, как орёл стервятник?
Нет! Розовые роликовые коньки для Ангела – то, что надо!
Ладно, пока всё идёт хорошо».

Подъезжает дорогой катафалк с покойником.
Шестеро мужчин в безупречно сидящих чёрных костюмах, изящных сорочках и чёрных, узкими селёдками шелковых галстуках, выносят дорогой гроб под орех: похоже, покойник был в городе значимой фигурой. За гробом следуют родственники со скорбными лицами. Следом несут бесчисленные венки. Процессия входит в храм.

Движения девушки всё суматошней, голос всё выше и пронзительней.
У некоторых, стоящих на площади, на глазах выступают слёзы.

«Хотя, возможно, многие бы из этих на площади предпочли в этой ситуации Бреда Пита в чёрном изящном костюме. Но идиоты знают, что Ангелы не умеют ходить, и Пит, в лучшем случае, смешно бы волочил ноги, цепляясь лакированными штиблетами за стыки плит мостовой и царапал дорогие лаковые штиблеты: жалко. А может, девица дьявол?»

Я рассматриваю мордатого на некрологе, приклеенном скотчем к фонарному столбу напротив бара:

«Чёрт его знает, этого покойника Чезарио… лицо-то не очень…
Но девушка-дьявол как пить дать явится на похороны в этих идиотских копытцах (на распродаже – по десять евро за пару) – любимой обуви девушек южной Италии. Поэтому коньки – креативный выбор: прекрасный продвинутый бренд, как и большая синяя вязаная шапка, так модная в этом сезоне».

Девушка резко останавливается перед воротами храма и тревожно вглядывается в темноту. Снова кружится по площади.
Бармен Фредерико ловко ставит передо мной на бирюзовую столешницу стойки блюдце со слоновьим корнетти и продолжает трендеть по смартфону.

Я аккуратно беру большой, охристо-коричневый корнетти из кремового блюдца.
Скорее всего, душа Чезарио, лежащего в гробу перед алтарём, находится сейчас в этой странной, топорщащейся на голове Ангела шапке. Надкусываю хрустящую корочку.

«Похоже на то. Прошла Душа бренный путь и полёживает теперь себе в голубой вязанной шапке, пока тело преет в ящике под орех.
Неплохо… А где ещё? Не в тугом же лифе под обтягивающей голубой кофточкой или в кармане облегающих бёдра ангела лосин? А я бы не против…»

Погружаю язык в густой ароматный крем.

«Неплохо… И бедолага, выходит, пялится теперь из этой синей шапки сквозь колючие ворсинки на всё происходящее на площади… Похоже на то…»

Я делаю глоток…
Знакомо… В детстве я, мой бедный Чезарио, проделывал такие штучки… залезал с головой под своё старое, изъеденное молью верблюжье одеяло, делал вид, что умер и разглядывал в крохотные ворсистые дырочки эту бывшую жизнь вокруг меня, но, как мёртвый мальчик: слушал, как переговаривается о чём-то отец с матерью, бубнит приемник радиоточки на стенке, кто-то приносит из кухни чайник.

Голос отца: «Лидочка, а где Саша…», – голос матери: «Борь, да тихо ты… вон он под одеялом, видишь шибуршится…» Меня окликают, но отвечать нельзя, они снаружи ненастоящие; как сон. Если ответить, всё исчезнет: и эта красивая рыжая женщина, и высокий полный мужчина, и эта длинная комната с одним торцевым окном в московской коммуналке по Яблочкова и с фикусом на вьетнамской бамбуковой этажерке, и банка с грибом на подоконнике в трёхлитровой банке под марлей…

Я рассматриваю портрет толстяка на некрологе: похоже, тебе есть о чём подумать…
Голос отца: «…Опять решил, что он умер…»
Голос матери: «Ну да… Слышишь, хлюпает…»

«Быть мёртвым было очень печально, и поэтому я даже иногда плакал. Но что поделать, если ты умер. Мужайся, бедный толстяк Чезарио. Тебе ещё хуже: синяя шапка Ангела не детское верблюжье одеяло, изъеденное молью: похоже, ты реально помер».

Голос отца: «Как думаешь, о чём он сейчас думает…»
Голос матери: «Слушай, не знаю…»

«Мне было очень печально, поверь, Чезарио. Я представляю, как ты там один, неприкаянный, под синими ворсистыми небесами таращишься в дырочки на нас, как человек в самолёте на землю сквозь разрывы облаков… Наверно, мы кажемся тебе очень маленькими… как тля на ветке.
Но, с другой стороны, Чезарио, что ты оставляешь? Увядшая жена, глупые, изъеденные молью идеалы, пара-тройка перегрызшихся наследников и эти, уже порядком истомившиеся ждать, родственники – вот и всё, что оставляет обычно после себя покойник… а, сеньор Чезарио. Немного».

Голос отца: «Лидочка, а скоро он оживёт?»
Мать смеётся: «Да скоро! Долго под одеялом не высидишь…»

«А впереди?
Сверкающая новая жизнь, как поездка в Неаполь с новой аппетитной любовницей Франческо… Неплохо, сеньор Чезарио? Ведь так! Чао, чао, ча – приятно отдохнуть. Хотя я бы предпочёл Лючию…»

Голос матери: «Видишь, я и будильник на шесть поставила. А сейчас без трёх минут…» Отец смеется… Звонит будильник…

*

Девушка в синей шапке на площади смеётся. Мне кажется, я слышу, как в её кармане надрывается телефон.
Знакомо…
Она достаёт большой розовый смартфон и говорит с кем-то, эмоционально размахивая руками.
Понятно… с Кем… похоже, Чезарио, твоё время пришло…
Я отхлёбываю кофе.

«В свой жизни я встречал немало девушек-ангелов, на роликовых коньках, в вязаных шапочках цвета увядшей розы, алых, пурпурного заката и даже лазоревых. Но в подобной ситуации предпочёл бы эту – в большой и синей… Может, в этой шапке этих Чезарио, Анджело и таких, как я, тысяч сто… Похоже на то… Шапка большая».

Я надкусываю корнетти: «Чёрт, – дверь бара с грохотом распахивается. – Господи, мы так не договаривались…»

Глупо стуча коньками по мраморному полу, в бар вваливается Ангел. Я медленно поднимаю глаза на постер Христа с пылающим сердцем, в розовой пластмассовой рамке на полке среди бутылок с аперитивом: «Я не готов…» – Втягиваю голову плечи и замираю…

Неловко хватаясь за всё руками, Ангел, почти касаясь моей спины, проходит к стойке и с грохотом вскарабкивается на барный табурет рядом со мной: я чую запах девичьего пота и терпкого цветочного дезодоранта… Ангел скидывает на плечи большие розовые наушники и, улыбаясь, смотрит на бармена.

– Ангел, ты чокнутая, – Фабио перегибается через стойку и целует Ангела в губы. – Какого чёрта ты куролесила там, на площади.

– Я, кажется, где-то потеряла свой кошелёк, – смеется девушка.

«Фу», – у меня отлегло…

– Дурра, – Фабио любовно натягивает синюю вязанную шапку девушке по самые уши. – Ты полная дура, Ангел!

Похоже, мой бедный Чезарио, ты попал со своим трансфертом на Небо… – я исподтишка рассматриваю девушку… Хороша. Придётся тебе, Чезарио, искать другое такси…

Девушка стаскивает с головы шапку и кладёт на стойку: роскошные льняные волосы рассыпаются по её плечам: похоже, и я попал со своим детским верблюжьим одеялом.

Большая синяя вязанная шапка лежит совсем рядом с моей рукой. Достаточно слегка подвинуть ладонь и мои пальцы коснутся её грубого ворса. Я делаю усилие.

Девушка с барменом внимательно следят за моей рукой.

– Что-то тут не так… – я медленно отвожу руку… – Чезарио, погоди ловить такси…

– Кванте косто? (Сколько с меня), – спрашиваю безразличным голосом, рассматривая Христа на постере.

– В счёт заведения, – улыбается бармен. Девушка кивает. Оба внимательно смотрят на мою руку…

– Грациа. (Спасибо). – Расплачиваюсь, вскидываю рюкзак и выхожу на залитую солнцем кафедральную площадь.

Никого. Пусто.

Несколько голубей возятся красными лапками в чём-то, так похожем на жёлтые лепестки роз с поминальных венков.

Украдкой осматриваю себя в витринное стекло бара: «Обошлось…»

– Чезарио, ты там, толстяк? – Задираю голову в слепящее бледное небо, представляя, как мой Чезарио ходит сейчас по бесконечным белым льняным дорогам волос Ангела среди дымящихся адовых пропастей, изрыгающими огонь и вопли грешников, ущелий с клубками ядовитых змей, райских кущ, полных спелых, сочащихся плодов и прогуливающихся под их кронами праведников в белых пелеринах.

Никого.

Только тающий белый след от конденсата выхлопных газов самолёта, разрезавший небо на две неравные доли.

Приглядываюсь: по белому льняному следу идёт, нелепо размахивая руками, маленький смешной человечек.

Почти не разглядеть – высоко – и сильная резь в глазах.

Я поднимаю руку и машу ему. Он машет мне в ответ.

Италия, Бриндизи, февраль – ст. Должанская, сентябрь. 2014 год.

LENIN studio — very many thanks for assistance!

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>